Энн Райс - Слуга праха
«Рашель! Слава богу, с тобой ничего не случилось!»
Я обернулся, и мы уставились друг на друга. Взгляд его был холодным и жестким.
«Отпусти мою жену!» — рявкнул он.
Лжец и лицемер! Он буквально кипел от ярости и потому утратил всю свою респектабельность. Передо мной стоял злой и жестокий человек. Полагаю, я выглядел примерно так же, но в душе моей царствовала любовь — любовь к Эстер и Рашели. Я даже не испытывал ненависти к нему.
«Иди к двери и встань между нами, — сказала Рашель. — Пожалуйста, сделай, как я прошу. — Она поцеловала меня в щеку. — Пожалуйста, мой ангел».
Я повиновался. Встав в проеме дверей на террасу, я раскинул руки и уперся в металлические косяки.
Грегори зарычал от ярости, а потом закричал так, что, казалось, вопит его черная душа. Остальные бросились вперед и буквально смели меня, ломясь на террасу. Я обернулся, хотя и без того знал, что произошло.
Рашель бросилась вниз.
Растолкав всех, кто стоял на моем пути, я подбежал к парапету, и, посмотрев в сад, в неярком, мерцающем свете увидел на земле ее маленькое безжизненное тело.
«Прими ее душу, Господи», — взмолился я, обращаясь к Богу на языке своих предков.
Яркая вспышка вертикально прорезала ночное южное небо, как будто молния прорвалась сквозь облака. Это душа Рашели вознеслась к небесам, и мне показалось, что на долю секунды перед моим взором возникли врата рая.
Теперь среди моря цветов в саду лежала лишь опустевшая оболочка. Обращенное к небу лицо Рашели осталось совершенно невредимым.
«Отправляйся на небеса, Рашель, — мысленно попросил я. — Эстер, помоги ей подняться по ступеням».
Напрягая память, я постарался представить себе высокую лестницу, ведущую на небо.
Мужчины, пришедшие вместе с Грегори, схватили меня и крепко держали за руки. А он продолжал исступленно рыдать, колотя кулаками по парапету, и я видел, что в его мучительных вскриках и судорожных всхлипываниях нет фальши. Горе его было совершенно искренним.
«Рашель! Рашель! Рашель!» — в отчаянии твердил он.
Я без труда вырвался из рук тюремщиков, отшвырнув их с такой силой, что они рухнули на пол, не в силах оправиться от шока и недоуменно глядя на рыдающего Грегори.
В комнату влетел Риччи, за ним вбежали еще несколько человек, и вокруг меня начался настоящий хаос. Грегори то причитал, перегнувшись через парапет и перемежая стенания молитвами на идише, то начинал истово кланяться, как принято у евреев.
Люди Грегори попытались схватить меня вновь. На этот раз я отбросил их в противоположный конец террасы.
«Ты, кажется, и вправду любил ее», — обратился я к Грегори.
Он обернулся и хотел что-то сказать, но голос отказывался ему повиноваться.
«Она… была моей царицей Савской, — наконец выдавил он. — Моей царицей…»
Он снова забормотал молитву и начал кланяться.
«Я ухожу, — бросил я. — Прочь от тебя и твоих головорезов».
Внизу по склону холма поднималась толпа людей. Несколько человек подошли к телу и осветили его фонариками.
Я взлетел и устремился вверх.
Но куда мне отправиться? И что делать?
Теперь я буду поступать по собственной воле и разумению.
Только раз я оглянулся, чтобы посмотреть на крошечные фигурки людей, метавшихся по террасе. Мое внезапное исчезновение привело их в замешательство. Грегори сидел, обхватив голову руками. Похоже, силы его оставили.
Я поднимался все выше и выше, пока не достиг неба, где обитали веселые и беззаботные души, и под их любопытными взглядами повернул на север.
Я решил, что должен сделать в первую очередь. Разыскать Натана.
22
Когда я добрался до Нью-Йорка, мне отчаянно хотелось спать. Надо было спуститься, отдохнуть и только потом продолжать расследование.
Однако меня тревожила судьба Натана. Прежде чем вернуть себе тело, я, оставаясь невидимым, осмотрел все здание Храма разума.
Как я и думал, там проводили химические исследования. В ряд запертых помещений вход посторонним строго воспрещался, и люди в странных, дутых и прорезиненных костюмах трудились там даже ночью. Они смотрели на мир через окошечки на шлемах, поскольку химикаты, которые они разливали по легким пластиковым емкостям, представляли большую опасность — нельзя было не только их касаться, но и вдыхать пары.
В другой стерильно чистой лаборатории я увидел свои кости. Они лежали на голом столе, возле которого стоял один из уже знакомых мне докторов: худой, с темными волосами, казавшийся самым опытным. Он тщательно исследовал мои бренные останки, делал пометки и даже не подозревал о моем присутствии. Мне не удалось разобрать, что именно он писал. Единственным моим желанием в тот момент было уничтожить собственный прах, чтобы никто и никогда не заставил меня вернуться туда. Но меня удержало опасение, что с исчезновением костей исчезну я сам. Время рисковать еще не пришло.
Несколько помещений служило центрами связи. Там разговаривали по телефонам, неотрывно смотрели на мониторы или изучали карты — огромные полотнища с множеством светящихся лампочек.
Везде царила напряженная суета.
Ночные работники разговаривали шепотом, как будто были уверены, что за ними постоянно следят враги. Их реплики звучали загадочно и совершенно непонятно: «Надо спешить…», «Потрясающе!», «Это нужно загрузить к четырем утра…», «На точке семнадцать все под контролем…»
Я ничего не понимал из этих отрывочных фраз, и только случайно оброненные кем-то слова позволили узнать, что проект, над которым работали здесь, назывался «Последние дни».
Последние дни…
Все увиденное встревожило меня. Я догадывался, что химикаты в канистрах — это, скорее всего, филовирусы[43] или какие-то иные, не менее опасные вещества и в Храме разума вынашивают планы массового уничтожения людей.
Я миновал множество этажей — одни пустовали, на других располагались общежития, где спали молодые сподвижники Грегори. В большой часовне молча молились люди. Они стояли на коленях, прижав ладони ко лбу, и походили на погруженных в созерцание монахов. Над алтарем я увидел золоченое изображение огромного мозга — видимо, Божественного разума. Примитивное, почти анатомически точное и в то же время причудливое, оно производило весьма странное впечатление.
В некоторых комнатах люди спали поодиночке. Обитатель одной был забинтован, рядом дежурила сиделка. В других комнатах тоже лежали больные. От аппаратов к ним тянулись блестящие трубки. Среди множества комнат попадались и такие, которые роскошным убранством могли сравниться с личными апартаментами Грегори. Я увидел выложенные мраморными плитами полы, позолоченную мебель, роскошно отделанные туалетные комнаты с огромными квадратными ваннами.
