Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи
Резко завизжав, лифт остановился и раскрыл свой огромный металлический рот. В подъезде было очень светло, и лучи солнца, отражаясь от мрамора и металла, резали глаза; за стеклянной дверью Марио увидел карабинеров в опрятной, тщательно отглаженной форме. Они кивнули ему в знак приветствия, на суровых лицах лежала печать крайней озабоченности. Тот, что был повыше, держал в руках папку.
Чего они хотят? Как же все меня заколебали! Боже, я еще и кофейник на газу забыл.
Пытаясь собраться с мыслями, он нажал на кнопку, приоткрыл дверь и высунул голову в щель, надеясь, что выглядит не так отвратительно, как ему кажется. Под ногтями было черно от грязи. Карабинеры бесстрастно просканировали его лицо.
– Да? – прохрипел он.
Карабинеры начали что-то говорить, говорить, говорить, выплевывая слог за слогом, но он не мог расслышать ни слова. Потом догадался – уши забиты. Точно, листьями бука и сырой землей. Он выскреб грязь мизинцем и попытался читать по губам. Наконец до него дошло, в чем дело.
– Посольство Румынии… Труп женщины… В лесу. Вы же ездили в клинику? Подавали заявление об исчезновении жены? Разложившееся тело, обглоданное хищниками. Документы Вашей жены. Импланты. Вопросы, у нас много вопросов. Позволите подняться? Или пройдете с нами в участок?
Марио поспешно отстранился от папки с фотографиями и документами, которой стражи порядка махали у него перед носом. Увидев снимок с черепом и человеческими костями на дне оврага, заваленного листьями, он почувствовал приступ необъяснимой паники.
– Это… Невозможно, – пробормотал он, вцепившись в ручку двери, чтобы не упасть. – Моя жена в квартире. У нее все хорошо. Она спала, когда я вышел.
– Синьор Аррас, мы можем подняться? – настойчиво повторили карабинеры, напирая снаружи. Тут Марио выругался, толкнул дверь и захлопнул ее, не имея никакого желания, совсем никакого желания пускать кого-то в свою квартиру.
Карабинеры дергали ручку, кричали, махали руками, барабанили бледными пальцами по стеклу. Вот идиоты.
Аррас заторопился к лифту, шагнул в кабину, нажал на кнопку, поднялся на четвертый этаж, зашел в квартиру и закрыл входную дверь, дважды повернув ключ в замке.
В квартире царил полумрак.
Наверное, Мириам опустила жалюзи.
Воздух, в котором плавали пыль и пыльца, рассекали скальпели света.
Воняло убежавшим кофе.
Сердце в груди колотилось, как сумасшедшее. Того и гляди – ребра треснут.
– Мириам?
Задыхаясь, он прошел по коридору. Бешеное сердцебиение отдавалось в барабанных перепонках.
– Мириам, ты где? Представляешь, они говорят, что ты…
Она стояла посреди гостиной, голая, как червяк: руки опущены, соски набухли, а рот, широко раскрытый в каком-то неестественном зевке, напоминал пасть рыбы-торпеды. Голова склонена набок – словно у умирающего Христа. Пара оставшихся зубов походила на гнилые пни. А из горла слышались звуки песни – но пела не она, она даже не шевелила губами; казалось, внутри Мириам включили радио, которое выплевывало слова: «Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei! Nici o moarte nu-mi poftesc, fără capu mi-l tăieţi!» [25].
– Дорогая? – сказал он или подумал, что говорит.
Мириам улыбнулась, губы расползлись в разные стороны, до ушей, – как вдруг верхняя губа разорвалась и – скраааап! – начала закручиваться, обнажая лицевые мышцы в какой-то немыслимой пародии на заячью губу, а лицо, нос, лоб треснули пополам. Песня сменилась бульканьем воды в унитазе, а на голове расцвели лепестки мяса и языков: его жена превратилась в плотоядное человекообразное растение, разбрызгивающее нектар из смеси крови и земли, который привлекает мух. Цветок из черепных коробок, с прикрепленными к каждой из них мозговыми оболочками; от них отходили сотни развилок и дорог, позвонков, больших и маленьких отростков ядовитого плюща, бросившихся пожирать потолок и люстры с прожорливостью рака на последних стадиях. Пальцы на ногах и на руках тоже начали умножаться, превратившись в побеги из плоти и ногтей, и костей, которые поползли по полу комнаты и за ее пределы во всей красе фракталов и усиков.
Когда ответвления добрались и до него, стиснули в своих объятиях, разорвали одежду, слились с его кожей, органами и зубами, Марио Аррас закричал.
В этом крике слышались тысячи голосов и тысячи интонаций.
Во рту у него оказалось слишком много языков, гортаней, слишком много вариантов выбора, разрывающих изнутри и ставящих в тупик.
Марио попятился к двери, чтобы выбежать из квартиры, из дома, попросить о помощи карабинеров, но не смог: теперь Мириам и лес, и развилки были внутри него, а он – внутри них.
Он оказался крепко-накрепко прикован к этому месту – и одновременно к любому другому.
Тогда из влагалища Мириам выскользнула нить с нанизанными на нее крючками и коренными зубами, поползла по его икрам, по бедрам, покусывая их, и, наконец, проникла в головку члена, взорвав его, а он только и мог истошно орать, изрыгая проклятия, эхом отдававшиеся от стен.
Но было уже слишком поздно.
Слишком поздно, чтобы все изменить, и оставалось лишь принять поражение и продолжать соединяться воедино, снова и снова, пока из тысячи дорог он не выберет правильную.
Едва успев напоследок вспомнить о машине и дне свадьбы, он стал единым целым со своей женой и самыми таинственными оврагами Валеа Лунга, обретя способность менять размеры и переноситься во времени, находиться одновременно везде и нигде, существовать вечно и никогда.
Через двадцать минут карабинеры вместе со слесарем вошли в подъезд и остановились перед лестницей, ведущей к квартире Арраса.
Там мигал свет и слышалась веселая мелодия, совершенно не гармонировавшая с мрачной атмосферой и неухоженностью этой части дома.
Ma-ia-hiii… Ma-ia-huuu… Ma-ia-hooo… Ma-ia-ha-haaa…
Все трое почувствовали – происходит что-то странное. Инстинкт самосохранения подсказывал, что надо убираться отсюда, ведь не зря дыхание стало сбивчивым, а сердце заколотилось как бешеное, но долг был превыше всего.
Они поднимались, и с каждым шагом музыка становилась все громче. Проходя одну лестничную площадку за другой, переглядывались друг с другом, не зная, какими словами описать то, что чувствовали. На лицах застыла тревога и напряжение.
Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei…
Мрамор и плитка на площадке четвертого этажа были сильно потрепаны временем и, когда карабинеры, вспотевшие, запыхавшиеся, остановились перед дверью в квартиру Арраса, им показалось, что поднимались они целую вечность, преодолев тысячи и тысячи ступенек.
Старший по званию Лойаконо постучал и позвонил в дверь. Но в ответ лишь донеслась песня «Dragostea Din Tei», включенная на полную громкость, а вместе с ней стоны, хрипы и хрюканье.
Он кивнул, мол, все понятно, и попросил слесаря начинать. У того тряслись руки, но замок не доставил особых хлопот. Слесарь сделал свое дело и остался стоять на лестничной площадке, теребя пальцы, тогда как два карабинера зашли в темную квартиру.
Их встретил запах подгоревшего кофе и грибов, который словно намекал, что здесь произошло нечто ужасное, непоправимое.
Музыка, запертая в стенах, звучала так громко, что дрожали даже стоявшие на шкафу безделушки; откуда-то из комнат доносились звуки, похожие на бульканье, хлюпанье и предсмертные хрипы, которые заставили карабинеров вытащить пистолеты из кобуры. Позже, заикаясь и пребывая в полнейшем шоке, они так и не смогли внятно объяснить, что увидели и услышали, зайдя в квартиру Арраса.
Потому что их ждало немыслимое.
Огромный пульсирующий организм, в котором сплелись в горячем объятии две фигуры – мужская и женская, слились в единое целое кусочки миров – растений, животных и камней. Ствол из плоти и коры, увенчанный двумя кричащими лицами, превратившимися в ужасное подобие двуликого Януса, был усеян листьями, усиками, кистами, хвостами и волосами, грибами, наростами и кудрями, камнями, деснами, мхами и рогами. Непристойная мешанина держалась на восьми ногах из узловатых корней, оканчивающихся оленьими копытами, а под этим рудиментарным аппаратом передвижения дрожали дряблые розовые мешочки, пухлые половые органы, щупальца, внутренности.