Говард Лавкрафт - Зов Ктулху
Вот и все, что содержал в себе обрывок старой газеты, не считая приложенной к статье фотографии адской статуэтки. Но какая цепь соображений не замедлила выстроиться у меня в мозгу! Тут крылись новые залежи фактов, связанных с культом Ктулху, не говоря уже о явном подтверждении странной заинтересованности в нем многих людей как на суше, так и на море. Что побудило ублюдочную команду «Проворной», на борту которой находился ужасный идол, в столь категорической форме приказать «Эмме» повернуть назад? Что это был за неведомый остров в океане, на котором нашли свою гибель сразу шестеро матросов из экипажа «Эммы», о котором столь уклончиво поминал помощник капитана Йохансен? Что показало расследование, проведенное морским чиновником в чине вице-адмирала, и что знали об этом пагубном культе в самом Данидине? И — самое поразительное — разве во всей этой истории не обозначилась глубокая и более чем наглядная связь целого ряда дат, придающая зловещее и теперь уж вовсе неоспоримое значение многообразным событиям, скрупулезно отмеченным моим покойным дедом в своей рукописи?
1 марта, что, согласно международной демаркации суточного времени, соответствует нашему 28 февраля, случилось землетрясение, а вслед за ним шторм. И почти сразу же «Проворная» со всем ее бандитским экипажем, словно повинуясь чьему-то властному зову, ринулась в открытый океан. Одновременно на другом полушарии планеты все как один поэты и художники начали видеть во сне вставший из воды странный циклопический город, а молодой скульптор, находясь в состоянии транса, вылепил из глины фантасмагорический образ Ктулху. 23 марта остатки экипажа «Эммы» высадились на неизвестном острове, потеряв при этом шестерых матросов — и в тот же день сны людей с чувствительным восприятием достигли наивысшей живости и были омрачены ужасным видением угрожающе надвигавшегося на них гигантского монстра; именно в этот день известный архитектор потерял рассудок, а молодой скульптор впал в бредовое состояние. 2 апреля последовал еще один шторм, и тотчас прекратились все сновидения о городе с влажными стенами, а Уилкокс вырвался из тенет своей странной лихорадки. А если еще вспомнить зловещий рассказ старого Кастро о рожденных на далеких звездах, а впоследствии затонувших вместе со своим городом Властителях Древности, о их влиянии на своих приверженцев и власти над сновидениями людей, то все эти факты говорили о многом. Уж не топтался ли я на краю черной пропасти космических ужасов, пережить которые не под силу человечеству? Пусть так, но отныне они являются чисто умозрительным явлением, ибо, что бы ни случилось на самом деле 2 апреля, чудовищная угроза потери собственного «я», замаячившая было перед человечеством, с той поры отодвинулась на неопределенное время.
В тот памятный вечер, потратив весь день на рассылку срочных телеграмм и приготовления к дороге, я распрощался со своим гостеприимным хозяином и сел в поезд, отправлявшийся в Сан-Франциско. Менее чем через месяц я уже был в Данидине. Мне потребовалось совсем немного времени на то, чтобы узнать, что здесь почти ничего не знают о приверженцах ужасного культа, целыми днями околачивавшихся в старых матросских тавернах. Прочий же шастающий вдоль побережья сброд вообще не заслуживал упоминания, хотя и среди этой публики ходили неясные толки о поездке неких ублюдков вглубь материка и сопровождавших ее отблесках красного пламени и слабом рокоте барабанов, доносившихся с отдаленных холмов. В Окленде я узнал, что Йохансен вернулся из Сиднея, после поверхностного и ничего не давшего допроса, в неузнаваемом виде, с враз поседевшими волосами. Он тотчас же продал свой коттедж на Вест-стрит, после чего вместе с женой спешно отбыл в Осло, где и поселился в своем родовом доме. Что же до его ужасных приключений, то даже своим самым близким друзьям он рассказал не более того, что услышали от него официальные лица из морского министерства, а потому единственное, чем они смогли мне помочь, так это дать его адрес в Осло.
Вслед за тем я прибыл в Сидней, где без всякого ощутимого результата беседовал с матросами в порту, а также с некоторыми лицами из вице-адмиральского окружения. Ходил я взглянуть и на яхту «Проворная», совсем недавно проданную дельцам с Круговой Набережной сиднейской бухты, но осмотр этой угрюмой, неприветливой громадины не дал мне ровным счетом ничего. Ужасный идол с головой каракатицы, скрючившимся телом дракона, чешуйчатыми крыльями и таинственными иероглифами на пьедестале хранился теперь в музее Гайд-парка. Я долго и тщательно изучал его. В безупречном совершенстве его исполнения таилось нечто дьявольское. Изготовлен он был из загадочного материала, по виду невероятно древнего и чужого, неземного происхождения. Одним словом, он являл собой полную аналогию статуэтке, обнаруженной Леграссом, хотя и сильно уступал ей в размерах. Как объяснил мне смотритель музея, материал, из которого была изваяна фигурка, остается неразрешимой загадкой для геологов — все видевшие ее специалисты единодушно поклялись, что подобной горной породы не существует во всем мире. И тут я снова с содроганием вспомнил слова старого Кастро, сказанные им Леграссу о первородных Властителях Древности: «Они явились со звезд и принесли с собой собственные изображения».
Взбудораженный чувствами, каких мне не приходилось испытывать за всю свою жизнь, я решился навестить норвежца Йохансена в его доме в Осло. Добравшись морем до Лондона, я сразу же пересел на пароход, следующий до норвежской столицы, и в один из осенних дней высадился на чистенькой, нарядной пристани под сенью Эгеберга. Адрес, по которому я разыскивал Йохансена, привел меня в Старый Город короля Харольда Хардрада, пронесший древнее имя Осло через века, не обращая внимания на то, что разраставшаяся вокруг новая столица жила под маскарадным именем «Христиания». Недолгая поездка в такси — и вот я уже с замиранием сердца стучусь в дверь опрятного, старинного домика с оштукатуренным фасадом. На мой стук откликнулась одетая в черное женщина с печальным лицом и буквально сразила меня, объявив на ломаном английском языке, что Густафа Йохансена нет в живых.
Скорбящая вдова поведала мне, что по возвращении на родину он прожил совсем недолго — все приключившееся с ним на море в 1925 году сломило его дух. Ей он рассказал не больше того, что и всем прочим, однако после него осталась толстая тетрадь, заполненная, как он ей объяснил, «чисто техническими записями». Тетрадь была исписана по-английски, чтобы, как можно было догадаться, оградить жену от возможных опасностей, если бы вдруг кому-нибудь из местных доброхотов вздумалось заинтересоваться ее содержанием. Однажды, когда Йохансен не спеша шел по узкому проулку близ Готтенбургского дока, из чердачного окна одного из домов вывалилась тяжелая кипа газет и угодила ему в голову. Двое матросов-индийцев сразу подбежали к нему и помогли подняться на ноги, но прежде чем прибыла карета скорой помощи, он был уже мертв. Не обнаружив видимых причин смерти, врачи объяснили ее внезапным сердечным приступом и общим ослаблением организма.
