Фриц Лейбер - Немного мира тьмы
Мы не говорили ни слова. Нам было сложно, а иногда и невозможно подобрать слова, чтобы выразить мысли. Кроме того, мы боялись даже пошевелиться — как две маленькие мышки, прячущиеся в пучке травы, мимо которого, принюхиваясь, идет кот.
Чувство чего-то присутствующего вокруг нас и над Рим-Хаузом было очень сильным. Теперь Это погружалось и в Рим-Хауз тоже, потому что все слабые ощущения надвинулись на нас, словно неосязаемые снежные хлопья: темный вкус и запах горелого, трепещущая паутина, крики летучих мышей, биение волн и снова легкое падение гравия.
А над всем этим довлело присутствие чего-то, связанного со всем Космосом тончайшими черными волокнами, не мешающими движению и жизни небесных сфер.
Я не думал о Франце. Я не думал о том, что случилось сегодня, хотя время от времени ощущал какое-то беспокойство…
Мы просто неподвижно лежали и смотрели на звезды. Минута за минутой, час за часом. Временами мы, должно быть, засыпали, по крайней мере, я — хотя, вероятно, лучше было бы назвать это впаданием в беспамятство, ибо этот сон не был отдыхом, а пробуждение от него было просто возвращением к темной боли и холоду.
Уже прошло довольно много времени, когда я обнаружил, что вижу часы в дальнем углу комнаты, и подумал, что это оттого, что у них светящийся циферблат. Стрелки показывали три часа. Я нежно повернул голову Вики в направлении часов, и она кивнула, подтверждая, что тоже их видит
Звезды были единственным, что удерживало нас от сумасшествия в мире, который мог рассыпаться в пыль от самого слабого дыхания того, что здесь присутствовало.
Сразу после того, как я заметил часы, со звездами стало что-то происходить.
Вначале их свет приобрел фиолетовый оттенок, который незаметно перешел в голубой, а потом — в зеленый.
Краешком сознания я поинтересовался: какой туман или пыль, находящиеся сейчас в воздухе, могли вызвать эти изменения? Звезды стали тускло-желтыми, затем оранжевыми, после этого темно-багровыми и, наконец, погасли подобно последним искрам над потухшим очагом.
Мне в голову пришла безумная мысль, что все звезды покинули Землю, удаляясь от нее с такой невозможной скоростью, что свет их лучей перешагнул невидимый глазу диапазон.
Казалось, что мы должны были очутиться в полной тьме, но вместо этого обнаружилось, что и мы сами, и все вещи вокруг нас испускают слабое сияние. Я подумал, что это первые признаки рассвета. Кажется, так же думала и Вики. Мы оба посмотрели на часы. Еще не было половины пятого. Мы смотрели на медленно движущийся конец минутной стрелки. Затем я снова перевел взгляд в окно. Оно не было призрачно-бледным, как это бывает на рассвете, оно выглядело — я понял, что Вики тоже смотрит в окно, по тому, как она судорожно сжала мою руку — оно выглядело как абсолютно черный квадрат в рамке белого мерцания.
Я никак не мог объяснить себе это мерцание — оно было похоже на свечение циферблата часов, но не было бледнее и белее. Более того, все вещи и предметы, излучавшие его, напоминали образы, которые возникают перед глазами человека в полной темноте, когда он хочет, чтобы яркие искры, пробегающие по сетчатке глаз, слились с ожидаемыми, узнаваемыми формами; создавалось впечатление, что темнота выплеснулась из наших глаз в комнату и мы видим друг друга и все, что нас окружает, не при помощи света, а благодаря нашему воображению. С каждой секундой возрастало ощущение чуда от того, что мерцание вокруг нас еще не превратилось в пенящийся хаос.
Мы следили, как стрелка часов передвинулась к пяти. Мысль о том, что на улице начало светать, но что-то заслоняет от нас свет утра, встряхнула меня, я почувствовал, что могу двигаться и говорить, хотя ощущение присутствия чего-то нечеловеческого и неживого было таким же сильным, как и прежде.
— Нам нужно постараться вырваться отсюда, — прошептал я.
Пройдя по спальне, как мерцающее привидение, Вики взялась за ручку двери своей комнаты. Я вспомнил, что у нее остался не выключенным свет
Проем двери, которую открыла Вики, не осветился. В ее спальне было совершенно темно.
«Сейчас починю», — подумал я и включил лампу у своей кровати. Моя комната погрузилась в полную темноту. Я даже не видел циферблата часов. Свет стал тьмой. Белое стало черным.
Я выключил свет, и мерцание возникло снова. Я подошел к Вики, стоящей в дверях, и шепнул, чтобы она выключила свет у себя в комнате. Затем я оделся, ощупью находя свои вещи, не доверяя трепещущему призрачному свету, который словно бы находился у меня в мозгу, готовый вот-вот исчезнуть.
Вики вернулась одетой. У нее в руках была сумка, с которой она приехала. Я внутренне восхитился ее самообладанием — она даже не забыла взять вещи, — но сам не сделал попытки собрать свои.
— В моей комнате очень холодно, — сказала Вики.
Мы вышли в коридор. Я услышал знакомый звук — вращали диск телефонного аппарата. Потом я увидел высокую серебряную фигуру, стоящую в гостиной. Только через мгновенье я сообразил, что это Франц в ореоле мерцающего света. Я услышал, как он повторяет:
— Алло, девушка! Девушка!
Мы подошли ближе. Все еще держа трубку у уха, он взглянул на нас. Затем положил трубку и сказал:
— Глен. Вики. Я пробовал дозвониться Эду Мортенсону, узнать, не произошло ли у него что-то со звездами или еще чего-нибудь. Но не могу дозвониться. Может, у тебя получится связаться с телефонисткой, Глен?
Он набрал цифру и передал трубку мне. Я не слышал ни гудков, ни длинного зуммера, а только звук, похожий на шум ветра.
— Алло, девушка? — сказал я, но ответа не было — лишь все тот же звук.
— Подожди, — мягко сказал Франц.
Должно быть, прошло около пяти секунд, прежде чем мой собственный голос вернулся ко мне, раздавшись в трубке телефона. Он звучал очень тихо, почти утопая в тоскливом шуме ветра — как эхо, доносящееся с края Вселенной.
— Алло, девушка?
Когда я клал телефонную трубку на рычаг, мои руки тряслись.
— Радио? — поинтересовался я.
— Тот же шум ветра, — ответил Франц.
— Все равно нам надо попытаться выбраться отсюда, — сказал я.
— Полагаю, что так, — сказал он, двусмысленно вздохнув. — Я готов, давайте.
Когда, следуя за Францем и Вики, я вышел на «палубу», чувство присутствия Чего-то усилилось. Снова появились прежние ощущения, но теперь они были более сильными: я чуть не захлебнулся первым же глотком воздуха — вкус и запах горелого был очень резким, мне захотелось разорвать сразу же опутавшую меня паутину, неосязаемый ветер громко стонал и свистел, звук падающего гравия напоминал шум речной стремнины. И все это происходило почти в абсолютной темноте.
У меня возникло желание бежать, но Франц шагнул вперед к блестящим перилам. Я взял себя в руки.
