Николай Басов - Золото Российской Федерации
7.
– Командир, подожди-ка, – крикнул Табунов, и подрысил к нему. Рыжов еще раз удивился, как ему удалось заставить бойцов не смеяться над такой посадкой в седле… их же эскадронного комиссара.
День клонился к упадку, вечер уже дышал свежим весенник холодом, для Борсиной пришлось найти еще одну шинель, хотя она, кажется, даже в ней не могла согреться. И все же они шли в направлении, которое она указала.
– Ты ей веришь, командир? – спросил Табунов, понизив голов. – Странная она какая-то, и вполне может оказаться засланной.
– Не может, – вдруг решил Рыжов. – Именно потому, что странная. Заманивают в ловушку чем-то, что выглядит обычно, что совсем не должно вызвать настороженности. Иначе – какая же это ловушка?
– Она же чокнутая, это видно. О каких-то магах всерьез говорит… – Комиссар подумал и все же признался: – Я ее даже не понимаю.
– Я тоже, но вот какая штука, комиссар… Если даже чего-то не понимаешь, следует выполнять то, что приказано. А если не получается, если не выходит, то командиры потом разберутся, по твоей вине это вышло, или обстоятельства были сильнее. – Рыжов вздохнул, и закончил свое объяснение: – Поэтому я лучше буду делать так, как приказано. Сейчас у нас есть Борсина, и ее способности… Какими бы странными они не казались, их следует использовать.
– Строгий ты, – вздохнул опять Табунов. – Но может, ты и прав. Иначе как нам до этого золота добраться. И все же… То она не может ничего в этих степять определить, то указывает направление, где проходил отряд Вельмара и Каблукова. То она не способна заметить даже золото в ящиках из под снарядов, то знает все на свете.
– Она, вероятно, что-то знает для себя, по своим соображениям. В этом нет ничего удивительного, люди так и живут. Одно, для себя неважное, не замечают, а другое, что им и узнать никак нельзя, видят, как бы это не прятали. Таковы люди.
– Философ, – фыркнул Табунов, но спокойно, без злости.
Опять шли по этой земле, только теперь у Рыжова была уверенность, что все происходит верно, что они, поблуждав в темноте, нашли единственно правильный выход в этой ситуации. Он не хотел себе в этом признаваться, но у него почему-то даже возникло странное убеждение, что именно то, что с ними случалось, и должно было с ними приключиться. Как будто они были предназначены для этого, когда еще только пускались в путь по следам отряда есаула Каблукова.
Когда стали на ночевку для Борсиной пришлось искать особенное место, но тут неожиданно помог Шепотинник. Он зажег для нее и отдельный костерок, и даже предложил пару раз сходить с ней в степь, посторожить пока женщина справит свои разнообразные нужды. Его услужливость вызвала на лице Борсиной усмешку, но и понимание. Почти полная сотня бойцов, из которых многие были едва ли не откровенные охальники, вызывала эту необходимость.
К костру бывшей мистички, когда уже совсем стемнело и вскипел чай, присоседился и Раздвигин. Вот инженер как-то очень легко и спокойно нашел с Борсиной общий разговор. Рыжов даже подосадовал на себя, что ему такое недоступно. Наверное, думал он, образования недостаточно. Все эти, образованные, как-то очень верно определяют своих и несвоих, даже не задумываясь об этом, находят и общие темы для разговора, и общие правила в поведении.
Впрочем, разговаривала с Раздвигиным Борсина недолго. Она определенно почти весь вечер хотела оставаться в одиночестве. Рыжов даже подумал, что она дичится его людей, если угодно, дичится даже Раздвигина, который, может и не был ей ровней в старом социальном смысле, но все же был ближе, чем Табунов, и уж в любом случае подходил ей для компании куда больше, чем любой из его бойцов, почему-то кроме Шепотинника.
Вот ему Борсина поверила сразу и основательно. Это было видно по тому, как она легко принимала от него обычную для ординарца Рыжова услужливость, частенько становящуюся, по мнению самого Рыжова, навязчивой. Для Борсиной все, что делал или хотел бы сделать Шепотинник, навязчивостью не было.
Под утро, обходя охранение, Рыжов заметил, что Борсина не спит, а стоит, повернувшись к костру боком, и водит перед собой, как слепая, руками. Он подошел к ней, а получилось плохо – женщина испугалась. Она задрожала и присела, почти как казашки делают, когда хотят стать меньше и незаметнее.
– Вы что? Я же посты обхожу, это моя обязанность…
– Я понимаю, господин Рыжов.
– Товарищ Рыжов… Не путайте, ваши привычки оставьте в прошлом.
Борсина вдруг улыбнулась, и спокойно, словно бы даже не заметила его откровенно командного тона, поднялась в рост и отозвалась:
– Слушаюсь, товарищ Рыжов. Или у вас так тоже не говорят?
– Иногда говорят, особенно старослужащие, кто еще в империалистическую служил. – Он подсел к затихающему огню, подбросил несколько прутиков, которые бойцы нарубили в тощем степном кустарнике. – Вы еще «будет исполнено» вспомните.
– Не такое уж плохое выражение. – Внезапно Борсина тоже подсела к огню, довольно близко к Рыжову, кутаясь в свой платок поверх чрезмерной для нее шинели. – Я вот что должна вам сказать, командир. Я просеивала зимний путь отряда есаула, но… Теперь я знаю, он тоже где-то тут. Неподалеку.
– Я знаю, мне казахи говорили, что он собрал какую-то банду и никуда отсюда с белыми не ушел. Он от них оторвался и вернулся сюда.
– Он ищет то, что оставил тут мессир. Это было что-то важное?
– Никому не говорите, но из того поезда, о которым вы, к сожалению, вспоминаете так мало, находилась часть золотого запаса Российской Федерации.
– Золото? – удивилась Борсина. – Никогда бы не подумала, но я его вообще не ощущаю… Я, знаете ли, привыкла работать с людьми, или с другими живыми объектами. Однажды, году в одиннадцатом, мне пришлось даже подсказывать одному ветеринару, как вылечить пуделя княгини Голицыной… Нет, все, что не живо, мне не доступно. – Она вдруг подняла голову и в упор посмотрела на Рыжова. – Зато с тем, чего достигают мои возможности, я работаю очень хорошо.
А Рыжов думал уже о другом, впрочем, ее взгляд, ее присутствие почему-то не пугали сейчас, а помогали. Это было хорошее ощущение, поддерживающее, почти дружественное, хотя если бы еще день назад кто-нибудь сказал Рыжову, что его будет поддерживать бывший классовый враг, и даже приближенный ко двору императрицы, он бы не стал слушать такой вздор.
– Что ваши слова означают? – спросил он.
– Как вы выразились, банда бывшего есаула Каблукова… Теперь-то его никак нельзя назвать офицером, даже если быть к нему беспристранным… – Она сбилась, снова стала отдаленной и жестковато-критичной. – Они теперь вспомнили обо мне, и думают почти постоянно. Разумеется, думает сам Каблуков, но люди под его началом в него верят. Они ищут меня, они не знают, что я пережила эту зиму, и не уверены, что я могла тут оставаться так долго, но надеются… И Каблуков меня ищет.
