Энн Райс - Волки на переломе зимы
– Не нужно бояться того, что будет с Лаурой, – сказал Феликс. – У нас ничего не продолжается вечно, так лишь кажется. А вот когда перестает казаться… что ж, тогда-то мы и начинаем умирать. – Он нахмурился. – Я имел в виду совсем не это. Я хотел сказать…
– Понимаю, – перебил его Ройбен. – Вы хотели сказать одно, а получилось совсем другое.
Феликс кивнул.
Ройбен взглянул ему в глаза.
– Мне кажется, я знаю, что вы имели в виду. Вы имели в виду: цени свою боль.
– Что ж, возможно, я действительно хотел сказать что-то в этом роде. Цени свою боль, цени то, что у тебя связано с Лаурой, в том числе и свой страх за нее. Цени то, что может случиться, в том числе и неудачу. Цени все это, потому что если мы не живем настоящей жизнью, если мы не проживаем ее со всей возможной полнотой год за годом, век за веком, то… то тогда мы умираем.
Ройбен кивнул.
– Потому-то в подвале столько лет все еще хранятся эти статуи. Потому-то я привез их сюда с родины. Потому я построил этот дом. Потому я вернулся под эту крышу, а вы с Лаурой оказались для меня путеводным огнем! Вы с Лаурой и обещание того, что вы собой представляете. Хм-м-м… Ройбен, я не столь одарен по части риторики, как ты. У меня получается, что мне позарез необходимо, чтобы вы любили друг дружку. Это не так. И сказать я хотел совсем не это. Я подошел к огню, чтобы погреть руки и восхититься им. Вот и все.
Ройбен улыбнулся.
– Феликс, я вас люблю, – заявил он. Сказал без какой-либо аффектации в голосе или во взгляде, но с глубоким и благотворным убеждением, убеждением в том, что его поняли и что слов больше, пожалуй что, не нужно.
Встретившись взглядами, они действительно завершили этот разговор без слов.
Поднялись по ступеням.
Маргон и Стюарт, сидя за обеденным столом, продолжали свои занятия. Стюарт пытался убедить собеседника в глупости и никчемности ритуалов, а Маргон довольно вяло возражал, что Стюарт, дескать, нарочно строит из себя зануду, как будто спорит с матерью или учителем из своей прежней школы. Стюарт ехидно посмеивался, а Маргон сдержанно улыбался.
В зал вошел Сергей, русоволосый великан с сияющими голубыми глазами. Его одежда промокла под дождем, он с ног до головы был обляпан мокрой глиной, в волосах застряла лиственная труха. Он весь лучился здоровьем, но при этом казался слегка ошарашенным. Они с Феликсом молча переглянулись, а у Ройбена по всему телу пробежала странная дрожь. Сергей пришел с охоты, Сергей этой ночью был Человеком-волком, в нем сейчас кипела кровь. И это знала кровь и Ройбена, и Феликса. Стюарт тоже это почувствовал; он взглянул на вошедшего и с восторгом, и, похоже, с обидой и снова повернулся к Маргону.
Ну, а Маргон и Феликс просто вернулись к своим делам.
Сергей прошествовал в кухню.
А Ройбен взял ноутбук и пристроился у огня, чтобы хоть немного разобраться в христианских и языческих обычаях, связанных с солнцеворотом, и, возможно, начать статью для «Обсервера». Билли, главный редактор, звонила ему чуть ли не через день. Она требовала от него материалов. По ее словам, их ждали читатели. А ему хотелось проникнуться на подступах к Рождеству разными подходами, как позитивными, так и негативными, попытаться понять, почему мы так не уверены и в одном, и в другом, почему в Рождество старинные традиции подчас волнуют нас ничуть не меньше, чем денежные траты и походы по магазинам, и, чем черт ни шутит, отыскать путь для того, чтобы освежить и оживить у людей восприятие Рождества. Его радовало, что в голову стало приходить что-то, не связанное со старыми циничными шаблонами.
Тут он сообразил кое-что еще. Он понял, что пытается найти способ передать то, что стало ему только что известно, и не выдать при этом тайну того, как это случилось, и каким образом самопознание так резко изменило его самого.
– Так оно теперь и будет, – чуть слышно прошептал он. – Да, я буду стремиться открыть то, что мне известно, но меня все время что-то будет сдерживать. – Но, даже несмотря на это, он хотел чем-то занять себя. Рождественские традиции, дух Рождества, отзвуки Солнцеворота…
4
Два часа ночи.
Весь дом спал.
Ройбен в тапочках и толстом шерстяном халате спустился по лестнице.
Жан-Пьер, часто бравший на себя ночное дежурство, спал у кухонного столика, положив голову на руки.
Камин в библиотеке еще не прогорел.
Ройбен вернул огонь к жизни, пошевелив поленья, взял с полки книгу и сделал то, о чем всегда мечтал: устроился на приставленном к окну диванчике. Место оказалось очень удобным: бархатное мягкое сиденье, подушки, не позволяющие прикасаться к холодному отпотевшему стеклу.
Дождь стекал по стеклу в считаных дюймах от глаз.
Стоявшая на столе лампа вполне годилась для того, чтобы немного почитать. А ему при этом тусклом, рассеянном свете хотелось почитать именно немного.
Ему попалась книга по истории Ближнего Востока. Тема – антропологический обзор некоторых важнейших событий развития человечества антропологического развития, происходивших в тех местах, – поначалу глубоко захватила его, но очень скоро он почти полностью утратил нить изложения. Тогда он оперся затылком на деревянную панель, которой была обшита изнутри оконная ниша, и, прищурившись, уставился на язычки пламени, пляшущие в камине.
Окно вздрагивало под ударами случайных порывов ветра. Капли дождя колотили по стеклу, как дробинки. А потом дом вздохнул; этот вздох Ройбен много раз слышал, когда был один, как сейчас, и сидел неподвижно.
Он ощущал себя в безопасности, был доволен жизнью, и ему не терпелось увидеть Лауру, сделать для этого все, что в его силах. Прием шестнадцатого числа должен понравиться его родным, наверняка понравится. Грейс и Фил никогда не устраивали ничего, кроме небольших развлечений для ближайших друзей. Джим будет в восторге, и они смогут поговорить. Да, Джиму и Ройбену обязательно нужно будет поговорить. И дело не только в том, что Джим, один на целом свете, знает Ройбена, знает его тайну, знает все. Дело еще и в том, что он переживал за Джима, переживал из-за того, что бремя тайны, которое ему пришлось взвалить на себя, обходится ему очень дорого. Какие страдания приходилось претерпевать во имя Божие Джиму, священнику, связанному тайной исповеди с такими тайнами, какие он не мог передать ни одной другой живой душе? Ройбену ужасно не хватало Джима. Хорошо было бы позвонить ему, но нельзя.
Ройбен почувствовал, что его охватывает дремота. Он встряхнулся и плотнее запахнул на шее ворот халата. Внезапно он словно пробудился и осознал, что рядом с ним кто-то есть; ощущение было таким, будто он начал говорить с этим кем-то, но тут его резко разбудили, и стало понятно, что такого просто не может быть.