Говард Лавкрафт - Комната с заколоченными ставнями
Дребезжащие звуки усилились и участились, что, по всей вероятности, должно было означать смех.
— Ничего подобного, сэр. Меня зовут Фред Хэдли. Я из Бостона.
— В Бостоне бывать не доводилось, — сказал Старк. — Вообще не бывал дальше Акхема никогда — вот уж что верно, то верно. Надо быть здесь и следить за хозяйством.
— Надеюсь, я не очень вам помешал. Я, признаться, взял на себя смелость припарковать автомобиль в вашем хлеву.
— Коровы будут не в обиде — Он засмеялся своей шутке, прекрасно зная, что в хлеву нет ни единой скотины. — Не доводилось ездить в этих новомодных штуковинах, но вы, городские, все на один лад — никак вам нельзя, чтобы без тарахтелки.
— Разве я так уж похож на городского хлыща? — спросил я, стараясь попасть ему в тон.
— Чего там, видал я вашего брата — порой случалось кому-то из городских поселиться в нашей округе, да только вскорости все они давали деру. Знать, не по душе им здесь приходилось. Сам я сроду не бывал в больших городах и навряд ли когда соберусь побывать.
Он продолжал бормотать что-то невнятное в том же духе и, похоже, завелся надолго; я же тем временем оглядывался вокруг, почти машинально составляя про себя опись находившихся в комнате предметов. Глаз у меня был наметан, благо добрую половину свободного от разъездов времени я проводил на складах фирмы, и — скажу без ложной скромности — мало кто из кладовщиков и клерков мог сравниться со мной в непростом искусстве инвентаризации. Таким образом, мне не потребовалось много времени для того, чтобы удостовериться в наличии у Амоса Старка множества уникальных вещей, за которые коллекционеры и любители старины без раздумий выложили бы круглую сумму. Некоторые из предметов меблировки были изготовлены еще в позапрошлом столетии — если это не так, можете считать меня ничего не понимающим в антиквариате. Здесь были также всякие старинные вещицы и безделушки, превосходные изделия из дутого стекла и хэвилендского фарфора,[12] расставленные на полках вдоль стен и на этажерках. Немалую ценность представляли и характерные детали быта новоанглийской фермы, давно уже вышедшие из употребления: ручной работы щипцы для снятия нагара со свечей, пробковая чернильница с деревянной затычкой, резные подсвечники, подставка для книг, манок для диких индеек из кожи и прутьев, скрепленных сосновой смолой, тыквенные бутыли, старинная вышивка — все это накопилось за многие десятилетия, что простоял здесь этот дом, построенный еще первыми переселенцами.
— Вы живете один, мистер Старк? — спросил я, улучив паузу в его монотонных рассуждениях.
— Теперь один, да. Раньше тут были Молли и Дюи. Абель уехал отсюда еще мальчишкой, а Элла померла от лихорадки. Я живу один вот уже седьмой год.
Я заметил, что даже во время разговора старик держался настороженно, словно чего-то ожидая. Он как будто пытался расслышать снаружи в шуме дождя некие посторонние звуки, но таковых не было — только шорох мышиной возни по углам да все та же беспрестанная дробь дождевых капель по крыше. Старик, однако, продолжал прислушиваться, по-петушиному резко дергая головой; зрачки его глаз сузились, как при ярком свете, бледная плешь просвечивала сквозь венчик спутанных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, но в действительности могло быть и шестьдесят, принимая в расчет одинокий и замкнутый образ жизни, преждевременно старящий человека.
— Вам по пути никто не попадался? — спросил он внезапно.
— Ни единой души от самого Данвича. Это будет миль семнадцать, по моим подсчетам.
— Плюс-минус полмили, — согласился он и вдруг ни с того ни с сего начал фыркать и хихикать самым дурацким образом, как будто не в силах более сдержать распиравшее его изнутри веселье. — Нынче день Уэнтворта. Наума Уэнтворта, — сообщил он вторично. Зрачки его вновь на мгновенье настороженно сузились. — Давно вы торгуете в наших краях? Знавали небось Наума Уэнтворта?
— Нет, сэр. Не приходилось. Я все чаще бываю в городах. В сельской местности только проездом.
— Наума знали почти все, — продолжал старик, — но никто не знал его так хорошо, как я. Видите эту книгу? — Он указал на старый, донельзя замусоленный том в обернутой бумагой обложке, на который я прежде, осматривая эту слабо освещенную комнату, не обратил особого внимания. — Это «Седьмая Книга Моисея»,[13] из нее я узнал много больше, чем из всех других книг, какие читал. Раньше она была у Наума.
Он хмыкнул, что-то припоминая.
— Ну и чудак был этот Наум, скажу я вам. Зловредный, однако, чудак — и скаредный, это уж точно. Как вы могли его не знать — ума не приложу.
Я заверил его в том, что никогда прежде не слышал даже имени Наума Уэнтворта, между делом отметив про себя весьма странные литературные вкусы хозяина дома — «Седьмая Книга Моисея», к чтению коей он был столь привержен, являлась не чем иным, как «ведьмовской библией», содержащей разного рода заклинания, магические формулы и колдовские заговоры и рассчитанной большей частью на простаков, верящих во всю эту ерунду. В круге света, отбрасываемом лампой, я заметил еще несколько знакомых мне книг: собственно Библию, зачитанную в не меньшей степени, чем собрание магических текстов, томик избранных трудов Коттона Мэзера,[14] а также толстую подшивку старых номеров «Акхемской газеты». В прошлом все это тоже вполне могло принадлежать Науму Уэнтворту.
— Я гляжу, вы интересуетесь его книжками, — сказал старик, словно угадав мою последнюю мысль. — Он как-то раз обмолвился, что я могу взять их себе, — вот я и взял. Хорошие книжки — отчего, думаю, не попользоваться. Очки только нужны, без очков теперь буквы не вижу. А вы — чего уж там — почитайте, коли охота есть.
Рассеянно его поблагодарив, я напомнил, что речь шла о мистере Уэнтворте.
— Ох уж этот Наум! — тотчас подхватил старик все с тем же неприятным смешком. — Он уж верно не одолжил бы мне денег, кабы знал, что с ним вскорости приключится. Нет, сэр, он бы так не поступил, это точно. И ведь даже расписки с меня не взял, вообще никакой бумажки. Денег было пять тысяч. Он мне прямо сказал, что ему нет нужды брать какие-то там расписки — это были его собственные слова, — а теперь как докажешь, что я ему должен? Нечем доказать, все делалось с глазу на глаз; он назначил мне день — ровно через пять лет, — когда я должен буду вернуть ему деньги. Эти пять лет прошли, и сегодня — день Уэнтворта.
Он сделал паузу и взглянул на меня с хитрецой; в глазах его явно плясали веселые огоньки, но в темной глубине за ними таился плохо скрываемый страх.
— Однако Наум не сможет прийти, потому что через два месяца после нашего уговора ему на охоте попала в голову пуля. Выстрел в затылок, и — наповал. Чистой воды случайность. Конечно, нашлись и такие, кто начал судачить, будто я это сделал нарочно, но я знал, чем заткнуть их поганые рты, — я тогда же отправился в Данвич, прямиком зашел в банк и оформил бумагу на имя мисс Дженни, дочки Уэнтворта, завещав ей свое состояние, ну, то есть то, что останется после меня. И уж я постарался, чтоб всем это стало известно. Пусть их дальше судачат — теперь им никто не поверит.
