Энн Райс - Талтос
У Майкла имелись на этот счет свои наблюдения. Ночные рубашки и пеньюары Роуан выбирала с учетом погоды. Покупала их всегда тетя Беа, а Майкл обязательно стирал, поскольку помнил, что Роуан надевала новые вещи только после стирки. Всю одежду для жены он складывал на кровать.
Нет, это не кататония, считала Мона. И врачи подтверждали ее мнение, хотя и не могли сказать, в чем именно заключалась проблема. Однажды один из них – идиот, как обозвал его Майкл, – всадил в предплечье Роуан иглу, а та спокойно отвела свою руку и закрыла ее другой. Майкл пришел в ярость, в то время как Роуан даже не взглянула на наглого типа и не произнесла ни слова.
– Хотела бы я присутствовать при этом, – сказала Мона.
Она не сомневалась, что Майкл говорит правду. Доктора только и делают, что строят предположения и колют людей иглами! Кто знает, быть может, возвращаясь в больницу, они втыкают иголки в куклу, изображающую Роуан, – своего рода акупунктура по обрядам вуду. Мона ничуть не удивилась бы, услышав об этом.
Что Роуан чувствует? Что она помнит? Никто больше не был уверен ни в чем. Они знали только со слов Майкла, что она в полном сознании, что поначалу часами разговаривала с ним и была в курсе последних событий, ибо, находясь в коме, все слышала и понимала. Что-то ужасное случилось в тот день, когда она проснулась… Кто-то другой… И те двое, что похоронены под дубом…
– Я не имел права допустить, чтобы это случилось! – уже сотни раз повторял Майкл. – Страшно вспомнить запах, исходивший из этой ямы, вид того, что осталось… Мне нужно было обо всем позаботиться самому.
«А как выглядел тот, другой?», «А кто отнес его вниз?», «Что еще говорила Роуан?» Мона слишком часто задавала эти вопросы.
– Я вымыл Роуан руки, потому что она не сводила с них глаз, – сказал Майкл Эрону и Моне. – Уверен, ни один врач не потерпит такой грязи. А уж тем более хирург. Она спросила меня, как я себя чувствую, она хотела… – При этом воспоминании у Майкла всякий раз перехватывало дыхание. – Она хотела проверить мой пульс! Она беспокоилась обо мне!
«Бог мой! Ну почему мне не удалось собственными глазами увидеть то, что там похоронено?! – сокрушалась Мона. – И пообщаться с Роуан?! Ну почему она не рассказала обо всем мне?!»
Удивительное все-таки дело – в тринадцать лет быть богатой, избранной, иметь в своем распоряжении машину (да не какую-нибудь, а потрясающий длинный черный лимузин с комбинированным плеером для кассет и компакт-дисков, с цветным телевизором, с холодильником для льда и диетической кока-колы), персонального шофера, пачку двадцатидолларовых (никак не меньше) банкнот в сумочке и пропасть новой одежды. Как здорово, когда мастера, ремонтирующие старинный особняк на Сент-Чарльз-авеню и дом на Амелия-стрит, бегают за ней с образцами шелка и обоев ручной росписи, чтобы она выбрала нужную расцветку.
И знать это. Хотеть знать, жаждать причастности к событиям, стремиться к постижению тайны этой женщины, этого мужчины и этого дома, который однажды должен перейти к ней. Призрак мертв и погребен под деревом. Легендарное предание покоится под весенними ливнями. И в его руках – некто другой.
Это было все равно что отречься от волшебного сияния золота и предпочесть ему хранившиеся в тайнике потемневшие безделушки, значение которых тем не менее невозможно переоценить. Ах, вот это и есть волшебство! Даже смерть матери не смогла отвлечь Мону от таких мыслей.
Мона тем не менее беседовала с Роуан. Подолгу.
Она приходила в особняк с собственным ключом – все-таки наследница как-никак. Майкл дал на это разрешение. Он уже не смотрел на Мону с похотью во взгляде и относился к ней едва ли не как к дочери.
Мона отправлялась в расположенную за домом часть сада, пересекала лужайку, стараясь, если не забывала об этом, обойти стороной могилу, а затем садилась на плетеный стул, здоровалась с Роуан и говорила, говорила…
Она рассказывала Роуан о том, как идут работы по созданию Мэйфейровского медицинского центра, о том, что уже выбрано место для застройки и достигнута договоренность об установке разветвленной геотермальной системы, о том, что уже привезли растения.
– Твоя мечта осуществится, – заверяла она Роуан. – Мэйфейры слишком хорошо знают этот город, чтобы тратить время на изучение возможностей реализации проекта и тому подобные глупости. Больница будет такой, какой ты хотела ее видеть. Мы сделаем для этого все возможное.
Никакой реакции от Роуан. Интересовал ли ее по-прежнему колоссальный медицинский комплекс, в котором коренным образом изменятся взаимоотношения между пациентами и посещавшими их членами семей и сотрудники которого будут помогать даже тем, кто обратится туда анонимно?
– Я нашла твои записи, – сообщила однажды Мона. – Они не были заперты и не показались мне сугубо личными.
Ответа не последовало.
Громадные ветки дуба едва шелохнулись. Листья банана затрепетали, касаясь кирпичной стены.
– Я сама стояла возле лечебницы Туро и часами расспрашивала людей, какой бы они хотели видеть идеальную больницу. Ты меня понимаешь?
Никакой реакции.
– Тетя Эвелин находится в Туро, – ровным тоном продолжала Мона. – Она перенесла удар. Вероятно, следует забрать ее домой, но я не уверена, что она осознает разницу.
Мона могла бы заплакать, рассказывая о Старухе Эвелин. Она могла бы заплакать, рассказывая о Юрии. Но она не плакала. И умолчала о том, что Юрий не писал и не звонил ей уже три недели. Она ни словом не упомянула об этом. Равно как и о том, что она, Мона, влюблена в обаятельного смуглого человека с манерами британца, загадочного мужчину, который более чем в два раза старше ее.
Впрочем, о том, что Юрий приезжал из Лондона помочь Эрону Лайтнеру, она говорила Роуан несколько дней назад. И тогда же сообщила ей, что Юрий – цыган и что взгляды их во многом совпадают. Она рассказала Роуан даже о встрече с Юрием в своей спальне накануне его отъезда и добавила, что никак не может избавиться от беспокойства за этого человека.
Однако Роуан никак не отреагировала и даже ни разу не взглянула на Мону.
Что еще Мона могла сказать сейчас? Разве только, что прошлой ночью видела страшный сон, но вспомнить его не могла и точно знала только одно: там было что-то ужасное о Юрии.
– Конечно, он взрослый человек. – Мона вздохнула. – Да, ему уже за тридцать, и он сам в состоянии позаботиться о себе. Но как подумаю, что кто-то в Таламаске угрожает ему…
Ох, ладно, хватит об этом!
Быть может, все было не так. Легко обвинять человека, который не имеет возможности или не хочет ответить.
Но Мона могла поклясться, что у Роуан возникло некоторое неопределенное представление, что она находится рядом. Хотя, быть может, такое впечатление создавалось лишь потому, что Роуан не выглядела обиженной или замкнутой.
