Адам Нэвилл - Ритуал
Ты бросаешься всем весом вперед, во тьму. Опустив голову, чтобы защитить лицо. Выставив перед собой руки, пытаешься схватить пучки острых прутьев и отбросить их в стороны. Но они, как шипы проникают под рукава, под воротник, в носки. Заставляют тебя буксовать, но ноги не находят опоры. Потому что ты не чувствуешь под собой землю, темную глину, из которой растут прутья. Твои ноги погружаются в хрустящий папоротник, острые колючие шипы и ломкий валежник. Ты по колено проваливаешься в маленькие расщелины, из которых не можешь вытащить усталые ноги.
И висишь там. Глотаешь ртом воздух, как утопающий. Голова кружится от истощения. Обессиленный, как умирающий, ты висишь между переплетений ветвей и прутьев. И ждешь. Ждешь его.
С легкостью преодолевая непролазные заросли, оно пробирается через кромешную тьму, начинающуюся уже в футе от твоих глаз. Холодный пот, стекающий по спине, вызывает у тебя дрожь.
Быстро? Все кончится быстро?
Ты еще не видел его, но тьма уже рисует тебе образы, составляя их из фрагментов существа, которого ты видел в другом месте, в другое время. Возможно, тебя пронзят его рога. Колющий удар в плотное мясо туловища и яростная встряска. Потом тобой займутся зубы. Острые желтые зубы. Старые, цвета слоновой кости, они щелкнут со звуком ломающейся ветки. Длинные зубы, готовые рвать, влажно поблескивающие, торчащие из черных собачьих десен.
Поэтому держи глаза закрытыми. Ты не захочешь видеть эту пасть так близко. Перед укусом, перед тем как рога погрузятся в мягкие ткани твоего тела, его пятнистые губы растянутся в радостном возбуждении. Просто знай это.
Ты слышишь, как оно идет. Бычий рев сменяется громким сопением, исходящим из влажных ноздрей. Ты слышишь собачий рык. Представляешь себе раскрывающиеся челюсти, и на смену рыку приходит дьявольский лай, кружащий вокруг тебя часами. Этому одинокому охотнику, сводимому с ума солеными, висящими в холодном воздухе минералами твоего страха, не терпится окунуть свою черную морду в твою кровь. Ты чувствуешь, как напряжено перед последним броском его тело.
И ты кричишь. В окружающую тебя тьму. Кричишь, пока горло не начинает саднить. Но кричать бесполезно, потому что никто тебя не услышит.
Воздух вокруг замирает, или даже исчезает в вакууме ожидания. С закрытыми глазами ты представляешь, как наливаются силой его мышцы. Становятся крепкими, как корабельные канаты. Длинная шея вытягивается вперед, сквозь тьму, сквозь твой разум. Появляются два пятнистых костяных копья. Черные рога, запятнанные кровью предыдущей жертвы.
Поток зловонного горячего воздуха, по-звериному пахнущего испорченным мясом, накатывает сзади. Он исходит от фигуры, высокой и могучей, чье пугающее незримое присутствие заставляет трепетать каждый нерв твоего тела. Ты начинаешь биться в прутьях, как в силках. Они похожи на вертела, на деревянные стрелы. Твердые, как кость. Прутья повсюду.
Ты просыпаешься в темноте и скулишь. Дрожишь, словно только что вылезший из холодной воды. Твои легкие закачивают в себя воздух, десятилетиями скапливавшийся в старых подвалах. Запах заплесневелой древесины и барханов пыли, покрывающей лишенные света места.
Где ты? Или это просто ветер пробегает по твоему лицу?
Ты весь в синяках. Спина и плечи болят от жесткого деревянного пола, на котором ты лежал, уставившись в темноту. Ты шевелишь руками, и раздается шорох. Это спальный мешок. Спальный мешок, который сполз с пенопластового коврика на грязные деревянные доски и сбился у тебя в ногах. Задыхаясь, ты садишься. Твои ладони касаются шершавого дерева под тобой.
Люк, Меня зовут Люк. Я лежу на полу. На полу этого дома. Того, что мы нашли в черном лесу.
Его дыхание замедляется. Он уже не задыхается. Прутья исчезли. И его никто не преследует. Это всего лишь сон, и ничего больше. Но все тело болит, словно исцарапанное кустами ежевики, шипами и древесной корой, такой же колючей, как обросшие ракушками корпуса старых лодок. Может, это со вчерашнего дня. После долгого, безумного и изнурительного похода по сырому бескрайнему лесу.
Он оглядывает комнату, видит красноватое свечение, исходящее из печи, и вспоминает, что Хатч растопил ее накануне вечером. Трудно сказать, сколько сейчас времени, потому что ставни и дверь наглухо закрыты, и свет не проникает на лестницу с безоконного чердака. Где его часы?
И где остальные?
Рядом с собой, в тусклом красноватом свете он видит лишь пустые спальные мешки, валяющиеся рядом с рюкзаками, и высыпавшимся из них мусором.
Он сидит неподвижно, боясь шевельнуться, и слушает. Напрягая уши, пытается расслышать что-нибудь в темноте.
И тут раздается звук. Слабый, и все же отличимый от стука дождя по стенам и случайных скрипов, исходящих от этого покосившегося дома. Всхлипы. Кто-то плачет. Наверху. Люк смотрит на темный потолок и сглатывает подступивший к горлу комок страха.
13
Ты рыдаешь, стоя на коленях. Всхлипы сотрясают твою грудь, а глаза уже выплакали все слезы. Пересохшее горло содрано в кровь, и ты не узнаешь свой голос. Ты плачешь, потому что это конец. Твоя жизнь заканчивается именно так, в этом темном, смердящем, бессмысленном месте. Здесь нет справедливости, и бежать отсюда некуда. Но твои страдания совершенно не трогают его. Оно сидит там на своем убогом деревянном троне, величественно воздев в потолок длинные рога, словно корону, и смотрит на тебя без сострадания. Твое унизительное положение лишь придает ему силы. Его лапы воздеты к потолку в омерзительном триумфе.
Твое нижнее белье промокло насквозь, ноги липкие от влаги.
Кто-то зовет тебя. Откуда-то сзади.
— Хатч, Хатч, дружище, Что? Что это? Где остальные?
Голос звучит знакомо, но Хатч не отвечает, потому что уже слишком поздно, и он должен ждать здесь своего конца. Уже скоро.
Чья-то дрожащая рука на плече. — Проснись, Хатч, проснись. Это сон. Дружище, это сон. Ты не знаешь, где находишься. Проснись сейчас же. Все позади. Давай же, дружище.
Хатч поднимает голову, стараясь не смотреть на стоящую перед ним жуткую, черную фигуру. Поднимает глаза на звук голоса, ощущая, как высохшая соль трескается на пыльных щеках. Люк.
При виде знакомого лица он морщится и пытается заплакать, но слез не осталось. Во рту горячо и солоно от рыданий. Но почему? Почему он здесь, в одних мокрых шортах, дрожит и рыдает в темноте? Он собирается умереть. Страх преследовал его очень давно. Хатч закрывает глаза и пробует воссоздать сон из своих мыслей.
Осознание собственного безрассудства пронзает его, согревая щеки и тело. — Какого черта? — Он поворачивается, чтобы посмотреть на то, что напугало его. Во мраке, еле освещенном полосками света, проникающими сквозь трещины в потолке, он видит силуэт. Длинные конечности и рога. Застывшее в ожидании тело.
