Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)
Евдокимова тяжело поднялась со стула. Взяла дневник Андрея со стола, шагнула, пошатнулась, потом выпрямилась.
За распахнутыми настежь дверями кабинета, на заросшем, закиданном мусором дворе у покосившегося забора толпились любопытные психи.
Реальность третья
Вот-вот, еще не хватает свалить теперь все на меня. Ну у меня-то, к счастью, нет тела, так что я автоматически выпадаю из игры.
– Тьма египетская, мать ее, – проворчал эксперт, делая шаг к выходу. – Костя, нужен свет, без света я ничего не могу.
– Будет тебе свет, – мрачно отозвался капитан Крепин. – Сейчас «уазик» подгоню. Лёха, отбей жерди в одном пролете, я заеду. Сергеич, смотри за ней, глаз не спускай.
Бледный с лица лейтенант полиции вышел из темной пасти погреба, судорожно глотнул чистого воздуха, с тоской во взоре посмотрел на звездное небо. Подошел к забору, несколько раз пнул жерди ногой. Ржавые гвозди легко выскочили из прогнивших столбов. «Уазик» зафырчал, перевалился через обочину, въехал в огород и стал разворачиваться. Луч света от фар выхватил на мгновение из темноты силуэт дома Евдокимовых, группу сельчан, молчаливо взирающих на происходящее с улицы, скользнул по откосу на северной стороне – пятиметровому, почти вертикальному, заросшему травой. За ним, выше, лежала Верхняя улица. Участок Евдокимовых числился по Набережной. Или, как чаще говорили местные, по Нижней.
Погреб был полностью врыт в этот откос, а не располагался в яме, как делают обычно. Покойный хозяин когда-то постарался на славу.
Капитан остановил УАЗ метрах в десяти от входа в погреб. Все его содержимое стало видно как на ладони – осклизлые от сырости столбы и балки, десятки банок с заготовками на полках, пустые секции для картошки, несколько заплесневелых деревянных кадок. И тело прямо на сыром песке, в проходе, завернутое в какую-то дерюгу, из которой торчали босые пятки. От тела шел запах. Вокруг валялось множество использованных шприцев.
– Где твой молодой? – спросил эксперт Крепина. – Пусть записывает.
Крепин выглянул, поманил лейтенанта рукой. Тот приблизился.
– Возьми двоих оттуда, – он указал на людей, ожидающих за забором. – В качестве понятых. Веди сюда. Паша будет диктовать, а ты – вести протокол.
Капитан вышел наружу, выругался. Достал сигарету, прикурил.
– Что ж это делается-то, а? – вполголоса сказал он участковому Сергеичу. Пожилой полицейский вздохнул, и они оба посмотрели на Евдокимову. Та прижимала к груди какую-то толстую тетрадь. Женщину трясло.
Подошел лейтенант Лёха и с ним понятые – тетка лет пятидесяти с гаком и седой старик.
– Матвеева я, Галина Степановна, – представилась тетка. – Это я первая участковому позвонила.
– Спасибо за бдительность! – процедил сквозь зубы капитан. – Пройдите внутрь, пожалуйста.
Понятые зашли в погреб. Матвеева тихо охнула. Старик оставался невозмутим.
– При осмотре помещения погреба, принадлежащего семье Евдокимовых, обнаружен обнаженный труп, завернутый в старую промасленную мешковину. Труп мужской, возраст потерпевшего – предположительно семнадцать-восемнадцать лет. Смерть наступила, предположительно, три дня назад. А может и больше, учитывая низкую температуру. Далее. На затылке след от удара тупым предметом. На ягодицах, бедрах, предплечьях – обширные гематомы и вздутия, со следами уколов в центрах, а также следы уколов без гематом и вздутий. Вокруг трупа обнаружено… сейчас… ага, восемнадцать одноразовых шприцев с остатками жидкости, по запаху похожей на солярку… Характер вздутий указывает на то, что большинство уколов было сделано еще при жизни жертвы, но уже после нанесения травмы в затылочной области головы.
– Солярка, значит, – тихо сказал капитан Крепин. – Сергеич! А ну давай ее сюда!
Участковый вошел, крепко держа за локоть Евдокимову. Та затравленно озиралась по сторонам, словно искала взглядом кого-то.
– Это кто? – Крепин схватил ее за шею, подтащил к трупу, с силой наклонил голову: – Кто это, я тебя спрашиваю, тварь?
– Тише, тише… – сдавленно проговорила Наталья Сергеевна, – пожалуйста, не будите его. Это же Андрюшенька мой, он спит. Он болен очень, поэтому и лежит здесь, в клинике.
В голосе ее слышались и страдание, и мольба, и ужас. У Крепина мороз побежал по коже, он отпустил женщину и зачем-то вытер ладонь о брюки.
Участковый не выдержал, выматерился и сплюнул.
– Ему пора укол делать, – сказала Евдокимова. – Да вы лучше профессора спросите…
– Какого профессора? – уточнил лейтенант.
– Да главврача же нашего, Голышева… Валентина Филипповича. Он же только что здесь был… – Она снова беспомощно посмотрела по сторонам.
– А уколы вы, что ли, ему ставили?
– Почему я?.. Персонал… А, хотя и я тоже, да. Я ведь могу…
– Персонал… – пробормотал капитан. – Пиши, Лёха. Подозреваемая опознала в трупе своего сына, Евдокимова Андрея Александровича, тысяча девятьсот девяносто восьмого года рождения. А вы, граждане понятые, можете опознать тело?
– Э-э-э, – протянул старик. – Лицо бы надо… того… увидеть.
– Не смейте! – вдруг закричала Наталья Сергеевна, увидев, что эксперт переворачивает тело сына. – Не трогайте его! Он болен! Его нельзя, нельзя, нельзя будить… Пусти, – она попыталась вырваться, но участковый снова крепко держал ее за локоть.
– Да, это он, Андрейка, – пробормотала Галина Степановна. – Ох ты, горюшко, ужас-то какой…
– Он, – сухо подтвердил так и не назвавший пока своего имени старик.
– Вы не понимаете! – билась в истерике чокнутая мамаша. – Не понимаете! Он болен! Он… он… субстрат! Он субстрат!!! СУБСТРАТ!!! У него мортемицес! Гоминифиллус! Анаморфа! Разве вы не видите? Его нельзя трогать, нельзя!!!
– Смотри-ка, латынь, – удивился эксперт Паша, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Да спросите же вы у профессора! Андрей очень болен! Его нельзя беспокоить… Ох, у меня же есть его дневник, посмотрите, пожалуйста… Он там все сам описал…
Трясущейся рукой она протянула тетрадь Крепину. Капитан взял ее, перелистал пустые, девственно-чистые страницы. Протянул лейтенанту.
– К делу приобщим. Все, на выход все. Пойдемте в дом. Паша, ты здесь заканчивай и подходи. Сергеич, труповозку вызывай. Лёха, грузи подозреваемую в машину.
– Наручники надевать?
– Нет, блин, за руль ее посади! Совсем дурак, что ли? Нам ее полторы сотни километров везти, хочешь, чтобы она нас загрызла по дороге?
Евдокимова вдруг перестала кричать и вырываться. Тяжело взглянула на Крепина, заглянув прямо в его злые глаза, – не женщина, а худой бледный призрак: искусанные губы, обрамленные одутловатыми мешками век заплаканные глаза с сеточками лопнувших сосудов…
