Дэниел Истерман - Девятый Будда
— Это пророчество, Ка-рис. Майдари Будда должен появиться в праздник Паринирвана.
— Паринирвана?
— Это окончательный вход Будды в состояние нирваны, состояние небесного блаженства. Праздник посвящен дню его земной смерти.
— О чем говорит пророчество?
Она посмотрела сначала на Церинга, а потом на Кристофера.
— Оно говорит, что новый Будда должен появиться в тот день, когда последний Будда ушел из этого мира. Они едины. Будда, достигший нирваны, должен вернуться с небес на землю для спасения людей. Пророчество говорит, что он должен появиться в храме Майдари в Урге.
— А если он не появится там в этот день?
Она заколебалась.
— Тогда он должен будет умереть, чтобы снова родиться, — ответила она. — Если его не провозгласят Буддой, он вернется в состояние нирваны, а там выберет новую человеческую оболочку для своей следующей инкарнации.
— Но если Самдап не появится в этом году, почему он не может появиться в следующем? Или еще через год?
Она покачала головой. Над ней в облаке пыли пролетела ворона, размахивая неровными черными крыльями.
— Это должно быть в этом году, — ответила она тихим голосом, почти шепотом. — Ты помнишь, что когда ты был в Дорже-Ла, твой отец говорил тебе о другом пророчестве? Когда Дорже-Ла будет править чужеземец, Дорже-Ла будет править миром.
Он кивнул. Он помнил это.
— А он говорил тебе о продолжении?
Кристофер задумался.
— Да, — ответил он. — Там шла речь о сыне сына чужеземца. Он считал, что это относится к Уильяму.
Она улыбнулась ему.
— Я думаю, что он был прав, — согласилась она. — Эти слова гласили: в тот год, когда сын сына чужеземца придет в страну снегов, появится Майдари. Он будет последним настоятелем Дорже-Ла, и величайшим. Теперь ты понимаешь? Теперь ты видишь, что это должно произойти именно в этом году?
Кристофер молчал. Он смотрел на нее, на длинный луч насыщенного пылью солнечного света, упавший на ее лицо, на прядь волос, черных, как предзнаменование, упавшую на щеку. Позади нее стоял в тени худой монах, не сводящий глаз с Кристофера. Он чувствовал себя игрушкой, переходящей из рук в руки, которую гоняют взад и вперед силы, которых он даже не может себе представить.
— Когда будет этот праздник? — спросил он. — Ты сказала, что скоро? Мы успели?
Их глаза встретились. В конце коридора каркнула и захлопала крыльями ворона.
— Завтра, — ответила она. — Он начинается завтра на рассвете.
Когда они подошли к Та-Кхуре, уже стемнело. Темнота была неспокойной, рождавшей страх. На улицах лежали трупы, ожидая собак, под головами их были подушки, в холодных руках застыли молитвенники. Таков был обычай.
По совету Церинга они шли от консульства пешком — на лошадях они бы привлекли к себе внимание. Уинтерпоул поначалу не хотел идти с ними, но Кристофер настоял. Он не настолько доверял Уинтерпоулу, чтобы оставить его одного.
По мере того, как они отыскивали дорогу в запутанном лабиринте тихих улочек, направляясь к центру, стены священного города все больше наступали на них. Из храмов, ярко освещенных лампами, доносились читаемые нараспев молитвы. Повсюду монахи готовились к завтрашнему празднику. По большим улицам все еще шли пилигримы, направляясь к зимнему дворцу Кхутукхту — кто шел, кто хромал или прыгал на одной ноге, кто полз.
Было непонятно, как Церинг находит дорогу, петляя по темным улочкам без лампы: он шел, не сбиваясь с пути, словно видел в темноте как сова или кошка. Луна еще не взошла, а слабый свет звезд почти не освещал узкие дорожки, по которым они шли медленным, неуверенным шагом.
Церинг и Кристофер шли впереди, Чиндамани и Уинтерпоул как бы прикрывали их сзади. По пути к Та-Кхуре Кристофер рассказал монаху об обстоятельствах смерти его брата. Он скрыл от него тот факт, что Цевонг был обращен в христианство и что после смерти на нем нашли серебряное распятие, когда-то принадлежавшее отцу Кристофера. «Не настоятелю Дорже-Ла, — подумал он, — а моему отцу, который действительно погиб много лет назад в снегах за перевалом Натху-Ла».
— Я не знаю, почему он покончил жизнь самоубийством, — признался Кристофер. — Он не оставил никакой записки, никакой разгадки. Возможно, причину знал миссионер, у которого он остановился. Но тот отрицал, что знает твоего брата.
— Да, — заметил Церинг. — Я так и знал, что в конце концов он откажется от него.
— Я не понял. Ты говоришь так, словно знал его. Словно ты знал Карпентера.
Церинг кивнул; в сгущавшейся тьме он был для Кристофера лишь смутно различимым силуэтом.
— Да, я знал его. Он однажды пришел в Дорже-Ла. Вы не знали об этом? Это было около шести лет назад, примерно за год до того, как я покинул Тибет, чтобы учиться здесь. Возможно, он был там еще — госпожа Чиндамани должна знать.
— Я никогда не говорил с ней о нем. Зачем он пришел в Дорже-Ла?
Монах молчал, замедляя шаг.
— Он узнал, — не знаю, где, — что настоятель Дорже-Ла чужеземец и что он когда-то был христианином. Возможно, он думал, что настоятель все еще остается христианином или что он миссионер вроде Карпентера, — я не знаю. В любом случае, он пришел к нам в разгар лета, прося разрешения посетить монастырь. Он прожил там несколько недель: его путешествие было тяжелым, он был измучен, и его лихорадило. Когда он отдохнул и попил настой лекарственных трав, ему разрешили посетить Дорже Ламу. Они провели вместе целый день. Затем Ка-Рпин-Те вернулся в отведенную ему комнату и сказал, что хочет уйти. Настоятель сказал, что мой брат должен быть проводником и провести его через перевалы до Сиккима.
Он пошел еще медленнее, глядя, как темнота мягко окружает его снова, а тихая ночь окутывает его воспоминания о покойном брате.
— Когда он вернулся, — продолжал он, — мы долго разговаривали вдвоем. Цевонг сказал, что учитель-чужеземец обратил его в свою веру, что он стал христианином. — Он остановился и посмотрел на Кристофера. — После этого в голове его никогда не было покоя. Эта чужая вера, ее умирающий бог и мир, погруженный в кровь, были для него непосильной ношей. Монашеская жизнь никогда не приносила ему счастья, но и новая вера не сделала его счастливым. Он боролся с ними, словно они пожирали его. Я думаю, что однажды он рассказал настоятелю о своей дилемме, но не знаю, о чем был их разговор.
Кристофер ощутил серебряный крест, висевший у него на груди. Он предположил, что его отец должен был прекрасно понимать ту ситуацию, в которой оказался Цевонг.
Они все шли, темнота все сгущалась. Уинтерпоул поменялся с Кристофером местами, дав ему возможность идти рядом с Чиндамани.
Чиндамани держалась как можно ближе к Кристоферу, взяв его за руку, ища безопасности, тепла или чего-то еще, чего он, находясь в нервном состоянии, вряд ли мог ей дать. Как-то раз она быстро прикоснулась губами к его губам — это было, когда они остановились на узком перекрестке, где источал сильный аромат какой-то невидимый в темноте цветок. Он не знал, объяснила ли она Церингу, какие между ними отношения, но до того, как стемнело, он видел, что монах все еще выказывает должное уважение воплощению богини Тары, рядом с которой он шел.
