Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана
— Что их убило? Чрезмерное возбуждение? — спросил Карнеги, вспомнив бешеные сатурналии в клетках. Какое животное удержится на таком уровне возбуждения, не сломавшись?
— Это не связано с физическим истощением, — ответил Йоханссон. — Или, по крайней мере, связано не так, как ты представляешь себе. Нужно подождать результатов вскрытия, тогда мы получим более или менее подробное объяснение.
— А сам ты как думаешь?
— Ну, если так… — сказал Йоханссон. — Я думаю, они теряют голову.
— Что?
— Мозговая перегрузка. У них просто-напросто сдают мозги. Этот препарат не выводится из организма, он подпитывает сам себя. Чем сильнее они распаляются, тем больше вещества производит их мозг; а чем больше он его производит, тем сильнее они распаляются. Порочный круг. Все жарче и жарче, яростнее и яростнее. Наконец организм больше не может вынести этого, и — оп! Я стою по колено в дохлых мартышках. — В холодном сухом голосе вновь отразилась улыбка. — Остальные не переживают по этому поводу. Сейчас у них в моде некрофилия.
Карнеги глотнул остывшего шоколада. На поверхности жидкости собралась маслянистая пленка, которая лопнула, когда он качнул чашку.
— Так это дело времени? — спросил он.
— Что наш парень тоже свалится? Да, думаю, что так.
— Ладно. Спасибо за сведения. Держи меня в курсе.
— Не хочешь спуститься и поглядеть на останки?
— Обойдусь без обезьяньих трупов, благодарю.
Йоханссон рассмеялся. Карнеги положил трубку. Когда он вновь повернулся к окну, на город уже опустилась ночь.
В лаборатории Йоханссон подошел к двери, чтобы повернуть выключатель — пока он говорил с Карнеги, последний дневной свет угас и стало совсем темно. Он увидел занесенную для удара руку лишь на секунду раньше, чем она опустилась. Удар пришелся в основание шеи. Один из позвонков треснул, ноги подкосились. Он упал, так и не дотянувшись до выключателя. Когда он ударился об пол, разница между ночью и днем была уже чисто академической.
Уэллес не потрудился остановиться и проверить, хватило ли одного удара; у него было слишком мало времени. Он перешагнул через тело и поспешил к столу, за которым работал Йоханссон. Там, в кругу света от лампы, точно в финальной сцене какой-то обезьяньей трагедии, лежала мертвая мартышка. Она была безумно истощена — опухшее лицо, оскаленный рот, закатившиеся глаза. Шерсть животного была выдернута пучками во время многочисленных половых актов, распростертое тельце покрыто синяками. У Уэллеса ушло секунд тридцать, чтобы определить причину ее смерти, как и двух других, лежавших на соседнем лабораторном столе.
— Любовь убивает, — прошептал он философски.
И начал тщательно уничтожать все материалы проекта «Слепой мальчик».
«Я умираю, — подумал Джером. — Я умираю от бесконечного счастья».
Эта мысль понравилась ему. Это была единственная осмысленная фраза, возникшая у него в мозгу. После столкновения с Исайей и последующего побега из полиции он с трудом мог восстановить дальнейшие события. Джером сидел в укрытии, залечивал рану и чувствовал, как жар растет и высвобождается; эти часы слились в один долгий сон в летнюю ночь. От такого сна, он знал, пробуждает лишь смерть. Жар полностью пожрал его, выел внутренности. И если его вскроют после смерти, что они найдут? Лишь пепел и золу.
Однако его одноглазый приятель требовал большего, и Джером направился назад, в лабораторию. Куда еще пойдет агонизирующий безумец, если не туда, где его впервые захлестнул огонь? Чресла его пылали, и каждая трещина в стене настойчиво предлагала себя.
Ночь стояла тихая и теплая, ночь для серенад и страсти. В сомнительной интимности парковочной площадки, за несколько кварталов от цели, он увидел двоих любовников на заднем сиденье машины. Дверцы были распахнуты, чтобы устроиться удобнее. Джером остановился посмотреть. Как обычно, его возбуждал вид сплетенных тел и звук — такой громкий — двух сердец, бьющихся в одном убыстряющемся ритме. Джером наблюдал, и желание все сильнее охватывало его.
Женщина заметила его первой и призвала своего партнера прогнать это создание, что глазело на них с детским удовольствием Мужчина приподнялся над ней, чтобы взглянуть на Джерома.
«Горю ли я? — подумал Джером. — Мои волосы наверняка пылают… А может, иллюзия обретает плоть».
Если судить по их лицам, ответ был отрицательный. Они не были ни удивлены, ни напуганы — лишь раздражены.
— Я горю, — объяснил он им.
Мужчина поднялся на ноги и направился к Джерому, чтобы плюнуть в него. Тот ожидал, что слюна зашипит, как на горячей сковородке, но она была прохладной, словно освежающий душ.
— Иди к черту, — сказала женщина. — Оставь нас в покое!
Джером покачал головой. Мужчина предупредил, что свернет ему шею, если он не уберется. Но Джерома это нисколько не испугало: ни удары, ни слова ничего не значили перед требовательным зовом пола.
«Их сердца, — подумал он, когда придвигался к ним, — уже не бьются в унисон».
Карнеги разглядывал карту, устаревшую на пять лет, и пытался определить по ней место нападения, о котором ему доложили только что. Ни одна из жертв не получила серьезных повреждений. На парковочную стоянку прибыла целая группа весельчаков, и они спугнули Джерома (без сомнения, там был он). Теперь весь квартал оцеплен полицией, большинство полицейских вооружены, и все улицы неподалеку от места нападения вот-вот перекроют. В отличие от переполненного Сохо в этом районе беглецу трудно найти себе укрытие.
Карнеги отметил булавкой с флажком место нападения и понял, что оно недалеко от лаборатории. Вряд ли это случайность. Парень возвращался на место первого преступления. Раненый и, без сомнения, на грани срыва — любовники описали его как «полумертвого» — Джером станет легкой добычей для полиции, прежде чем доберется туда. Но остается определенный риск, что он ускользнет из сетей и проберется в лабораторию. Там до сих пор работает Йоханссон, а охраны мало.
Карнеги подошел к телефону и начал дозваниваться до Йоханссона Телефон на другом конце провода звонил и звонил, но трубку никто не брал. «Он уже ушел», — подумал Карнеги. Наверное, убедился в своих предположениях и пошел отдыхать — уже ночь, а отдых он заработал. Но когда инспектор уже собрался положить трубку, ее подняли.
— Йоханссон?
Никто не ответил.
— Йоханссон? Это Карнеги. — Опять молчание. — Ответь мне, черт возьми. Кто это?
Трубку не положили на рычаг, а просто бросили на стол Карнеги слышал голоса обезьянок, пронзительные и визгливые.
