Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
От жилища Хвороста до вождя было рукой подать, в прежние времена старик, невзирая на немощь, явился бы к нему пешком. Но теперь простота была не в чести, и Хворост приноравливался к новым обычаям. Откинувшись к подбитой мехом спинке, сумрачно зыркал из-под пушистого колпака на встречных. Что он скажет Головне? "Великий вождь, - обратится он к нему. - Мне стало ведомо о крамольниках, что ворожат, презирая твой закон...". Нет-нет. Не те слова. Головня сразу спросит: если ведомо, почему не схватил? Это ведь его задача, Хвороста - ловить скрытых недругов Головни. Так чего же он ждёт? Может, лучше поручить ему что попроще: надзор за табунами, к примеру, или обучение новичков?
Старик аж заскрипел зубами, представив себе это. Нет, надо сказать прямо: "Вождь, мне сообщили о ведовстве в общине. Но ведуны эти ходят под рукой Лучины. Позволишь ли допросить их?". Да, так он и скажет: чётко и ясно. А если в избе Головни по случайности окажется Лучина, невелика беда - он, Хворост, всего лишь сообщил о доносе, а последнее слово всё равно за вождём.
Жилище Головни возвышалось над остальным становищем, как остров над неспокойной рекой. Вождю мало было угнездиться на маковке - он велел подсыпать земли с пологого края холма и окружить получившийся бугор сосновым тыном, чтобы никто не мог углядеть, чем там вождь занимается на своём дворе. Тын был высокий, в два человеческих роста, а над ним, словно крышка от короба, виднелась двускатная кровля со скошенной трубой, - чёрная верхушка трубы едва выглядывала из-под закопчёных сугробов, испещрённых следами птичьих лап. Справа, где холм постепенно сползал к реке, к тыну чуть не вплотную примыкали жилища рядовых общинников - сплошь из земли или шкур, безо всяких оград и загонов. Меж жилищ тянулись сети, к подмазанным навозом стенкам были прислонены сани и лыжи, кое-где стояли кожемялки. Ниже, на самом берегу реки, недалеко от полуистреблённой лиственничной рощи, пыхтели глинобитные столбики печей, зияли чёрные проплешины ям для пережигания дерева, громоздились пыльные горки бурого угля; в дыму бегали дети, чумазые люди раздували меха, сыпали лопатами уголь; красными языками текли ручейки шлака.
С другой стороны избы, на холме, чуть пониже Головнинского бугра, ячеисто сгрудились огороженные плетнями дворы помощников вождя: утонувшие в сугробах деревянные срубы с мутными стеклянными окнами, окружённые невысокими земляными валами (для тепла), стиснутые со всех сторон хлевами, сенниками и избёнками прислуги, как коровы - телятами. Возле каждого сруба - рукастая коновязь, а меж плетней - шесты с черепами. Деловито сновали невольники; лошади, мотая пышными хвостами, брали сено с плетней; хозяйки в меховиках и цветастых платках судачили у ивовых калиток.
За дальними плетнями, как широкий ноготь, раскинулась проплешина, посреди которой горделиво возвышалось каменное изваяние Науки: алоокая, золотистоликая богиня поддерживала ладонями раздутое чрево, готовое разродиться зловредными сыновьями - Огнём и Льдом. А вокруг изваяния беспорядочно торчали неизменные шесты с черепами. Это была площадка для обрядов. Там Головня обращался к народу, там говорил с Наукой, там казнил предателей. За площадкой холм круто обрушивался в падь, когда-то заросшую сосняком и тальником, а ныне заставленную кузницами, утонувшими в чаду и угольной пыли. Чтобы добраться до кузниц, надо было спуститься к реке, пройти мимо плавилен и обогнуть холм, изрядно поплутав меж жилищ простолюдинов, которые волной подступали к склону, сплошь покрытому оленьим мхом и багульником.
А вокруг, насколько хватал глаз - сплошные рощи и перелески, разрезанные распадками; и извилистое русло реки, скованное льдом, на котором как слепни в молоке барахтались рыбаки, баламутившие сачками проруби. Из-за длинного высокого мыса по снежной колее двигался маленький обоз: быки тянули сани с обледенелыми бочками. За водой теперь приходилось ездить далеко - все ближние проруби давно протухли, а сниматься с места, как делали раньше, Головня запретил: решил жить, как южные люди, не кочуя, чтобы гости и вестники из дальних общин не искали его по всей тайге.
Перед воротами вождя, как всегда, толпились жалобщики и побирушки.
- А ну раздвинься! - прогудел возница, придерживая вороного.
Люди торопливо расступались, почтительно выглядывали из-под старых колпаков, протягивали ладони - ждали подачки. Возница подъехал к самым воротам, соскочил на снег, забарабанил в створы.
- Открывай господину Хворосту.
В левой створке открылось маленькое квадратное окошко, в нём появилось лицо с белыми от инея бородой и усами. Хлопнув заиндевелыми ресницами, лицо исчезло, захлопнув окошко, створки медленно раскрылись, обнаружив выстроившихся полукругом воинов с поднятыми кверху копьями. Тихонько постукивали костяные доспехи, скрепленные рыбьим клеем. Сани вползли во двор, Хворост грузно вылез из них, сипя, направился ко входу в жилище. Створы за его спиной неспешно закрылись. Начальник стражников, приземистый, с буйной порослью чёрных бровей под узким лбом, требовательно вытянул к старику ладонь:
- Сдай нож, господин.
Тот вынул оружие из ножен, передал его охраннику. Слуга распахнул перед ним дверь. Хворост ступил в избу, не глядя, скинул меховик в руки невольников.
То была ещё не жилая часть, а лишь междверная, тепла ради созданная. Кто-то из гостей (уж не Чадник ли?) подсказал вождю эту мысль. Со стены, в моргающем кругу света, падавшего из окошка, призрачно яснел берёзовый лик Науки - круглый, бугорчатый, с лазуритами в разъятых очах. Закрывая его, из холода полумрака выплыло лицо воина в колпаке. Хворост почувствовал быстрые прикосновения ладоней, скользнувших по нательнику. Гнилозубый рот промолвил:
- Чист.
Распахнулись другие двери, старик, пригнувшись, ступил в жилую часть. Ступил - и чуть не выругался в голос: у широкого окна, положив переплетёные руки на большой прямоугольный стол, сидел щуплый и скуластый Лучина. Рядом с ним, откинувшись к подоконнику, почёсывался высокий нескладный Штырь, а напротив обоих, вытянув ноги, покачивался на стуле вождь. Страшным жаром дышала печь и переливчато оплывали в этом жару разноцветные завеси на стенах.
- Никак новую крамолу выискал, старик? - приветливо осведомился у него Головня, повернувшись.
- Так и есть, великий вождь.
Хворост вперевалочку протопал к столу, бросил взгляд на Лучину. Тот взирал на него неласково - знал о стариковской нелюбви к себе, вечно ждал от Хвороста подвоха. Старик опустился рядом с вождём на табурет, смахнул со лба бисерины пота. Кинул косой взгляд на печь (за каким рожном Головня её поставил? Очага ему мало, что ли?), посмотрел на багровеющий, распаренный лик вождя. Тот был - весь внимание: губы плотно сжаты, землистые зрачки неподвижны, пронзают иглами.
