Сергей Лукьяненко - Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник)
– Вам побольше или поменьше этой вкусной отравы?
– Не жадничай, ожившая сковородка.
Он наполнил бокал до краев. Я завороженно следил за тем, как струйки пара вырывались из стальных сочленений его гибких манипуляторов, – но думал я о другом. Сейчас крошечный серебряный клещ, оставленный мною под сиденьем «роллс-ройса» фон Бигенау, ожил, разыскал щель в скрипучей кожаной обивке кресла и забился глубоко-глубоко, выставив лишь усик микрофона. Где-то неподалеку Рохо Санчес, сверившись с часами, открыл багажник тракохода, и передатчик под его смуглыми пальцами налился оранжевым теплом ламп. Рохо слышал, как шофер Бигенау тяжело вздыхает в автомобиле, как он шумно зажигает папиросу… и как вполголоса кроет немецких хозяев.
– Ты слышишь музыку? Слышишь, черт подери?
Голос девушки. Я снова поискал его источник – но снова я совсем один. Внизу смеялись женщины, звенели бокалы с шампанским. Должно быть, то Луна говорит со мной голосом Урсулы Майринк.
– Это не ты? – спросил я слугу, висящего на дереве.
– Смотря о чем вы, – безглазое, безносое, абсолютно плоское лицо в облачках пара повернулось ко мне с интересом.
– Про музыку сейчас говорил женским голосом – ты?
– Полагаю, это ром у вас внутри разговаривает, сеньор. Извините, шутка.
– Прекрати извиняться, или мы навсегда поссоримся. Давай свою сигару.
Отсюда мне хорошо было видно собравшееся внизу, на веранде, общество. Здесь, в Гаване, крупная немецкая колония – больше разве что советская. И между этими двумя сообществами, такими праздными и беспечными на вид, – скрытое кипение бешенства. Стоит сорвать крышку с этого котла, и в клокочущем аду погибнут многие из тех, кто сейчас сонно потягивает коктейли под мяукающие звуки румбы. Слишком ценный это кусок – заросший сахарным тростником остров Куба, слишком удобный плацдарм для захвата латиноамериканского континента под самым носом у вашингтонских воротил.
Сладкий табачный дым прозрачными змеями лежал в душном воздухе.
Луна неумолимо карабкалась в зенит, а вечеринка становилась жарче. Моя работа начнется, когда ром и шнапс как следует растворятся в крови веселых арийцев там, внизу. Когда они станут мягкими, готовыми на опасные откровенности. Но откуда, откуда эта странная музыка? Я закрыл глаза и прислушался. Где-то глубоко под домом гремели тамтамы, их ритмичная дрожь эхом отзывалась в кончиках пальцев.
– Налей-ка еще рому, механический чудак.
Забулькало.
– Ах, – сказали за спиной, – вот вы где.
Урсула Майринк взяла меня за руку. Я без звука смотрел в ее глаза – в них отражалась фиолетовая сумасшедшая Луна.
– Пожалуйста, не сердитесь на Генриха. Мы с ним недавно вместе, он ревнует меня к каждой пальме. Вы не обиделись?
Я пожал плечами: что мне за дело.
– Артур, мне кажется, вы интересный человек. Я хотела бы увидеться с вами как-нибудь еще раз.
– Это маленький остров. Случай представится скоро.
Она хотела добавить что-то, но, словно опомнившись, сделала шаг назад и опустила ресницы.
– Урсула? Урсула, ты здесь? – Генрих поднимался по мраморной лестнице. Заметив нас, он замер.
– Ах, и вы тут. Тем лучше. Идемте со мной. Идемте, это не просьба, гауптштурмфюрер Линдберг.
Я выплеснул остатки рома в кусты.
Мы спускались по лестнице: впереди Генрих под руку со своей дамой, следом шагал я. Странные звуки, которые я принял за музыку, доносились снизу, из багрового сияния, напомнившего мне преисподнюю. С нами были еще несколько гостей – шестеро мужчин и две женщины.
Мы все собрались в небольшой круглой комнате с кафельным полом и покрытыми влажной пленкой каменными стенами. Под потолком тускло горели вымазанные алой краской электрические лампы: у меня мелькнула мысль о фотолаборатории. Тем временем Генрих захлопнул тяжелую стальную дверь и скомандовал:
– Зумеш, прошу вас.
Его помощник откатил в сторону ширму из дерева, и все до единого гости вздрогнули. Женщины закрыли лица руками, лишь Урсула осталась недвижима, только слегка побледнела. Тамтамы смолкли, и теперь все, что мы слышали, – грохот собственных сердец.
За ширмой находилась клетка с толстыми стальными прутьями. В ней на крюках висел окровавленный, голый по пояс мужчина.
15 июня 1941 года, гараж Рохо Санчеса, бухта Ла-Чоррера, Гавана, 3:16
– Не шевелитесь, камрад, или я перережу артерию, – трясущимся от страха голосом сказал Рохо, – я не хирург, а всего лишь техник.
Я сжал зубами кусок пальмового дерева, чувствуя, как волокнистая мякоть между моими челюстями превращается в труху. Боже, отчего ты создал пальмы такими мягкими и ломкими! Свет одинокой лампы под потолком казался болезненно ярким, обжигающим глаза. Пахло машинным маслом, едким щелоком – и моим потом.
– Осталось немного, – словно извиняясь, сообщил мой товарищ.
Острая боль в затылке на мгновение стала невыносимой. Я рванулся, растягивая – разрывая! – ремни, застегнутые Санчесом вокруг моих кистей, – и в этот момент наступило облегчение. Жарко защипало шею – Рохо обрабатывал рану спиртом.
– Можно прикрыть волосами – шрам будет незаметным, – мягко сказал он, отстегивая ремни, – поглядите-ка, – голос его потеплел, – тут камрад Сталин!
Забыв о боли, я смотрел на покрытый моей кровью металлический кругляш в короткой сетке проводков…
…В тот момент мы стояли полукругом, молча, не зная, что можно сказать или сделать – восемь человек, которые еще две минуты назад развлекались, потягивали напитки и слушали Моцарта: сейчас нас всех будто бы одновременно ударили под дых.
– Зумеш, программа четыре, – сказал Генрих, – смотрите внимательно, господа.
Фон Бигенау был невысок ростом, но Зумеш даже рядом с ним казался настоящим карликом. Тощий, с гладкой, как бильярдный шар, головой, в черных круглых очках, он напоминал клоуна из шоу уродцев. В его движениях сквозила грация манекена. Бигенау нажал кнопку на пульте, и вновь загремели тамтамы («Они заглушают крики», – прошептал голос в моем мозгу). Зумеш вытер пальцы об окровавленный фартук из бурой кожи и включил миниатюрную дисковую электропилу. В маленьком помещении ее жужжащий звук казался удивительно громким, зубоврачебным, и я мысленно сказал себе: что бы сейчас ни произошло, ты должен оставаться бесстрастным и холодным, как якутский лед.
Человек, висевший на крюках, был без сознания, но когда серебристый диск пилы коснулся его, немедленно пришел в себя и взвыл от боли. Я запомнил его загорелое, покрытое родинками лицо, густые брови и крупный греческий нос с горбинкой.
– Всем смотреть! – рявкнул Бигенау. В его ладони сверкнул серебряный пистолет.
Мы смотрели. Зумеш работал размеренно, не спеша. Густые красные капли растекались по кафельному полу. Человек кричал по-испански, проклинал нас на все лады. Одна из руку него была свободна от пут – он вцепился ею в прутья решетки и с силой тряс их.
