Клайв Баркер - Проклятая игра
Внезапно снова возникли огни на горизонте. На этот раз — при их вторичном появлении — образы обрели формы. Вместо спиралей она увидела поднимающиеся колонны дыма. А вместо морей света — ландшафт с прерывистым блеском солнца, которое вонзалось в дальние холмы. Птицы поднимались на сожженных крыльях, затем оборачивались в листы книг, выпархивая вверх из пожара, который вздымался со всех сторон.
— Где ты? — спросил он снова. Ее глаза бешено крутились под закрытыми веками, попав в эту сияющую область. Он не мог различить ничего, кроме того, что она рассказывала, а она была ошеломлена, восторгом или ужасом, она не мог сказать, чем именно.
И здесь был также звук. Не сильный — тот край, по которому она шагала, слишком пострадал от опустошений, чтобы кричать. Жизнь почти ушла отсюда. Под ногами раскинулись тела обезображенные так жутко, как будто они упали с неба. Оружие, лошади, механизмы. Она видела все это как будто сквозь пелену ослепительного пожара, и ни один образ не блистал больше раза. За секунду темноты между одной вспышкой и другой картина полностью менялась. Только что она видела себя стоящей на пустой дороге и перед ней обнаженная кричащая девушка. А в следующий миг она глядела с холма вниз на стриженную лужайку, урывками видя ее сквозь клубы дыма. Теперь перед ней было серебряное тело березы, и вот его уже нет. Сейчас мелькнули руины с обезглавленным человеком у ее ног и снова исчезли. Но всегда огоньки были где-то рядом: сажа и крики в воздухе, чувство безнадежного круга. Она ощущала, что это может длиться бесконечно, эти меняющиеся сцены — в один миг ландшафт, а в другой — жестокий кошмар, — и у нее не будет времени, чтобы связать эти образы.
Затем, так же резко, как исчезли первые фигуры, пропали огоньки, и снова вокруг установилась тьма.
— Где?
Голос Марти нашел ее. Он был так встревожен, что она ответила.
— Я почти умерла, — сказала она совершенно спокойно.
— Кэрис? — он боялся, что, называя ее, пробудит Мамуляна, но ему было нужно знать, говорит ли она сама с собой или с ним.
— Не Кэрис, — ответила она. Ее рот, казалось, терял свою полноту, губы утончались. Это был рот Мамуляна, а не ее.
Она отняла руку с колен, как будто намереваясь коснуться своего лица.
— Почти умер, — сказала она снова. — Битва проиграна, ты видишь. Проиграли целую кровавую войну…
— Какую войну?
— Проигранную с самого начала. Но это не важно, да? Подыщу себе другую войну. Всегда какая-нибудь происходит рядом.
— Кто ты?
Она нахмурилась.
— Что тебе до этого? — огрызнулась она. — Это не твое дело.
— Да, это не так уж важно, — ввернул Марти. Он боялся допрашивать слишком настойчиво. Но на его вопрос ответил шепот:
— Меня зовут Мамулян. Я сержант из третьего фузильерского. Поправка: был сержантом.
— Не сейчас?
— Нет, не сейчас. Сейчас я никто. Безопаснее быть никем в эти дни, ты так не думаешь?
Тон был жутко приятельский, как будто Европеец точно знал, что случилось, и решил поговорить с Марти через Кэрис. Может быть, другая игра?
— Иногда, — сказал он, — я думаю о том, что сделал чтобы быть в стороне от бед. Я такой трус, ты видишь? И всегда был. Ненавижу вид крови.
Он начал смеяться в ней, густым, неженским смехом.
— Ты просто человек? — сказал Марти. Он едва мог поверить в то, что сам сказал. В мозгу Европейца прячется не дьявол, а этот полусумасшедший сержант, потерянный на каком-то поле сражения.
— Просто человек? — повторил он.
— А ты что хотел — кем мне еще быть? — ответил сержант быстро, как вспышка. — К вашим услугам. Все, только чтобы меня вытянули из этого дерьма.
— С кем, ты думаешь, говоришь?
Сержант нахмурил лицо Кэрис, разгадывая что-то.
— Я теряю разум, — сказал он горестно. — Я говорил сам с собой столько дней. Никто не выжил, ты видишь? Третий смели. И четвертый. И пятый. Все взорвали к черту!
Он остановился, лицо сложилось в гримасу.
— Не с кем сыграть в карты, черт возьми. Не могу же я играть с мертвецами, а? У них нет ничего для меня… — голос стал удаляться.
— Какой сегодня день?
— Какое-то октября, не так? — вернулся сержант. — Я потерял чувство времени. Однако ночами дьявольский холод, вот что скажу. Да, должно быть, по крайней мере, октябрь. А вчера был ветер со снегом. Или это было позавчера?
— А какой год?
Сержант расхохотался.
— Я не настолько плох, — сказал он. — Сейчас 1811-й. Точно. Мне будет тридцать два девятого ноября. И старше сорока я не выгляжу.
1811-й. Если сержант говорит правду, то Мамуляну уже двести лет.
— Ты уверен? — спросил Марти. — То, что сейчас 1811-й, ты в этом уверен?
— Заткнись! — прозвучал ответ.
— Что такое?
— Неприятности.
Кэрис снова опустила руки на грудь, будто в судороге. Она чувствовала, что ее окружило, но чем, не могла понять. Пустая дорога, на которой она стояла, резко исчезла, и теперь она ощущала себя лежащей внизу, во мраке. Здесь было теплей, чем на дороге, но неприятно теплей. Пахло гнилью. Она сплюнула, не раз, а три или четыре, чтобы избавиться от неприятного привкуса. Где она, Бога ради?!
Она услыхала, как приближаются лошади. Звук был приглушенный, но он заставил ее, или вернее того человека, в котором она была, сильно встревожиться. Справа кто-то застонал.
— Ш-ш, — зашипела она. Разве стонущий не слышит лошадей? Их открыли, и хотя она не знала почему, но была уверена, что это обнаружение окажется фатальным.
— Что случилось? — спросил Марти.
Она не осмелилась ответить. Всадники были слишком близко, чтобы можно было говорить. Она беззвучно повторила молитву. Теперь конники разговаривали. Они солдаты, решила она. Обсуждался вопрос, кому из них браться за неприятную обязанность. Может быть, взмолилась она, они оставят поиски, не начав их. Обсуждение закончилось, и они ворча и кляня судьбу, разделились на группы для работы. Она услышала, как переворачивают мешки и сбрасывают их на землю. Дюжина, две дюжины. Свет просочился в то место, где она лежала, едва дыша. Сдвинули еще мешки, еще больше света упало на нее. Она открыла глаза, и наконец узнала, какое сержант выбрал себе убежище.
— Боже всемогущий, — сказала она.
Она лежала не среди мешков, а тел. Он спрятался в холме трупов. Именно от тепла их гниения она потела.
Теперь холмик был растащен всадниками, которые прокалывали каждое тело, оттащив его в сторону, чтобы отличить живых от мертвых. На некоторых, которые еще дышали, указали офицеру. Он отделывался от них очень просто: их быстро убили. Прежде чем штык проник в его убежище, сержант выкатился и появился перед ними.
