Дэниел Истерман - Имя Зверя
Григорий ничего не сказал.
— Твоя жизнь за ее жизнь. Ты этого хочешь?
Старик кивнул.
— Ладно.
Голландец протянул руку за пистолетом и велел Григорию встать на колени. Старик выполнил приказ со всем достоинством, на какое был способен, несмотря на боль в спине и ногах. Разве теперь боль что-нибудь значила? Голландец приставил ствол ко лбу священника. В это мгновение Григорий поднял голову, посмотрел прямо в его глаза и прошептал что-то очень тихо — так тихо, что его слышал только Голландец. Айше увидела, как от щек Голландца отхлынула кровь и дикая ярость исказила его лицо. Он нажал на спуск. Старик повалился как старая тряпичная кукла, и его седые волосы окрасились кровью.
Голландцу, похоже, потребовалось огромное усилие, чтобы восстановить контроль над собой. Его голова дрожала, щеки и губы побелели, глаза смотрели в разные стороны. В тишине, последовавшей за выстрелом, он долго стоял над телом старика, как будто ожидая, что тот пошевелится. Но отец Григорий лежал неподвижно, и вокруг его головы растекалась лужа крови.
Внезапно Голландец повернулся и схватил Фадву. Ярость его прошла, и он был уже хладнокровен. Его взгляд скользнул по склепу.
Айше закричала, но он не обратил на нее внимания. Девочка не могла стоять на ногах. Голландец быстро поднес пистолет к ее виску. Его рука больше не дрожала. Он снова посмотрел на Айше.
— Первая капля, — повторил он и нажал на спуск.
Айше вырвалась из рук Бутроса. В слепой, безрассудной ярости она бросилась на Голландца, но он был готов к этому и сшиб ее с ног одним ударом. Она упала на пол.
Голландец снова поднял пистолет, но в это мгновение к нему подскочил Бутрос, схватив его за руку и отведя ее назад.
— Я вспомнил! — закричал он. — Теперь я вспомнил! Они говорили о радиограмме. О радиограмме из Лондона. Она положила ее в карман, я видел это своими глазами. Они думали, что я сплю, но я не мог заснуть из-за боли. И я все слышал.
Оставив Голландца, Бутрос подошел к Айше. Не осмеливаясь заглянуть ей в глаза, он неловко засунул руку в карман ее пальто, затем в другой и наконец вытащил еще не успевший высохнуть комок бумаги. Положив комок на пол, он осторожно развернул его. Бумага немного порвалась, но текст был цел: «Санта-Клаус будет в Сахарном Дворце между 15.00 и 22.00 с 31 по 1-е число».
Айше в ужасе посмотрела на Голландца. Он мрачно улыбался.
— Что такое Сахарный Дворец? — спросил он низким голосом. — Где это?
Айше вспомнила свой собственный голос в мертвой тишине Булака, задающий тот же вопрос. Ответ был очень прост. Она покачала головой.
— Не знаю, — солгала она.
Бутрос поднял глаза от клочка бумаги на полу. Сейчас ему все стало ясно. Он помнил обрывки разговора, подслушанного той ночью, голоса в темноте, луч фонарика, боль в плече, муки ревности. Какая ужасная вещь — ревность!
— Кафе «Сукария», — прошептал он. — Они встречаются в «Сукарии».
Он повернулся к Айше.
— Прости меня, Айше, — сказал он. — Ядолжен был это сделать. Ради тебя.
Но она даже не слышала его слов.
Глава 72
Он попал в город, полный напуганных людей и крика. Никто не обращал на него внимания, все были поглощены собственным страхом. Все, чего он хотел, — тишины, небольшой передышки, чтобы обдумать все произошедшее. Но голоса и бубны оглушали, и голова у него шла кругом в той запрудившей улицу толпе.
Направляясь к кафе, Майкл пытался смешаться с толпой, но обнаружил, что не может сделать этого с обычной легкостью. Улицы вокруг Азхара были завалены снегом, и каждый дюйм пространства занят просителями и жалобщиками, выпрашивающими фатву или пересмотр судебного дела. Здесь обсуждались юридические и духовные проблемы, и шейхи, сидевшие день и ночь, оглашали законы, вызывали свидетелей, подписывали судебные решения, просматривали книги законов, выдирая из Корана цитаты, подходящие к случаю.
Майкл пробирался по улицам, проталкиваясь мимо людей с расширенными глазами, суетящихся, беспрерывно шевелящих губами, бормочущих молитвы и заклинания. Их головы были покрыты маленькими вязаными шапочками или высокими капюшонами джалабий, на ногах была самая разнообразная обувь, даже сандалии; приходили сюда и босиком по снегу. Люди, стоявшие или сидевшие на корточках на углах улиц и у фонтанов, скапливались в беспокойные группы: эти ищут самого надежного шейха для заключения контракта, те — нужного муфтия для аренды земли. И над всем, над каждой сделкой и каждым приговором висит страх. Никто не говорит здесь о чуме, никто не упоминает о смерти. Она приходит без напоминания.
Снаружи кафе казалось тихим. Здание было знакомым, таким знакомым, что Майкл мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. Когда-то они с Томом Холли провели здесь много времени в беседах. Тогда он завидовал Тому — прочности его брака, непоколебимой верности его и Линды друг другу. Тогда с ним была Кэрол и в душе — пустота. А сейчас была Айше, но мир больше не был упорядоченным и понятным. По крайней мере, ни для него, ни для Тома.
Он долго следил за входом в кафе, бродя на порядочном расстоянии, как человек, которому некуда идти. За это время в кафе вошло и вышло только несколько посетителей — все мужчины в потрепанной одежде. Когда он в последний раз был здесь, люди больше следили за своей внешностью. Магазины по обеим сторонам улицы были пусты. Торговля текла вяло, покупатели боялись тратить те немногие деньги, которые сумели выцарапать из банков. Но хозяева по-прежнему сидели на каменных стульях, куря, читая Коран или произнося молитвы, и свет флюоресцентных ламп мерцал на их лицах. Майкл внимательно разглядывал их, пытаясь заметить признаки чрезмерного внимания или беспокойства.
Он сознательно рисковал, придя сюда, но выбора у него не было. Если Касима Рифата заставили говорить, Абу Муса знает, что они должны встретиться с Холли. Он знает дату и время. Единственное, чего он не знает, — значение слов «Сахарный Дворец». Догадается ли он? А может, он знает, что «Сукария» — место, где они постоянно встречались? Майкл надеялся, что нет. А Голландец? Что он знает? Сможет ли он выследить его здесь? Если Том добрался, то он уже сидит внутри и ждет. Только спустя час Майкл решился.
Санта-Клаус сидел за их старым столиком в задней части кафе. Он ничем не выдал, что узнал посетителя, но Майкл знал, что Том заметил его. Холли всегда как-то ухитрялся выглядеть вовсе не европейцем, а стопроцентным черкесом. Он не только соответственно одевался, но говорил по-арабски с протяжным сирийским произношением, которое обмануло бы кого угодно даже в Дамаске, легко терялся в толпе. Казалось, никто не обращает на него никакого внимания.
