Дэниел Истерман - Имя Зверя
Голландец ничего не сказал. Фишави продолжал настаивать.
— Вы слышите меня? — напирал доктор. — Закон четко определяет отношение к христианам и христианским церквам. Халиф Омар не молился в церкви Святого Гроба из боязни, что она будет превращена в мечеть.
— Здесь не церковь, — сказал Голландец. — Вы и ваш Народ Книги нелегально превратили ее в госпиталь. Со всеми вытекающими последствиями. — Он вытянул открытую руку.
— Госпитали — тоже священные места, — протестовал доктор. — Здесь больные. Умирающие.
— Мертвые, — бросил Голландец. Подошедший мухтасиб вложил ему в руку пистолет. Голландец поднял оружие и выстрелил доктору в лицо.
Одна из сестер закричала. Другая упала в обморок. Голландец вернул пистолет мухтасибу и кивнул. Мухтасиб подошел к женщинам и застрелил их в упор. Бутрос отвернулся в угол, и его вырвало.
— Ты, — приказал Голландец Айше, — подойди ко мне. Встань рядом со мной.
Бутрос, вытирая рукой рот, подошел к Айше, но она не замечала его.
Мухтасибы нашли вход на лестницу и устремились в госпиталь. Когда последний из них исчез в проходе, Голландец схватил Айше за руку и потащил ее к лестнице.
— Сюда, — приказал он.
Склеп заполнили мухтасибы. Почти весь персонал был уже выстроен вдоль стены. Больных грубо поднимали с кроватей в палатах.
Голландец подозвал мухтасиба, который, судя по всему, руководил операцией.
— Других тоже, — сказал он, указывая на пациентов. — Никаких исключений. Затем принесите бензин. Сожгите все. Все здание.
— Некоторые из них не могут стоять, они слишком больны, — заметил мухтасиб.
— Я сказал: «Никаких исключений».
Мухтасиб проглотил комок, повернулся и приказал своим людям вытаскивать всех из кроватей.
— Здесь есть девочка, — раскрыла рот Айше. — Маленькая девочка. Она не сделала ничего плохого. Пожалуйста, не трогайте ее.
— Ты слышала, что я только что сказал своему лейтенанту?
— Да, но это невозможно... Больные... Ребенок...
Голландец повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были суровыми и непреклонными, как каменные.
— Что хуже — болезнь тела или духа? — спросил он. — Эти люди заразны. Если им позволить бродить на свободе, они заразят остальных.
— Вы ничего о них не знаете. Это просто больные люди. Не их вина, что они оказались здесь.
— Вина? Кто говорит о вине? Ангелов не будет интересовать твоя вина, когда они будут допрашивать тебя после смерти. Они спросят: «Ты выполняла законы? Ты молилась, когда было время молиться? Постилась? Совершила паломничество?» Понятие вины придумали на Западе. Что за невежество!
Айше смотрела, как мухтасибы вытаскивают пациентов из постелей. Большинство были слишком слабы и не стояли на ногах. Их грубо тащили по полу и сваливали у стены. Отца Григория тоже привели и поставили вместе с персоналом. Айше оглянулась, когда один из мухтасибов вышел из палаты с Фадвой. Девочка была в сознании и плакала от страха. Айше бросилась к ней, но Голландец крепко схватил ее за руку, не выпуская.
— Ради Бога! — закричала Айше. — Она не убийца и не блудница. Ей только девять лет! Религиозные законы не распространяются на нее. Она не может отвечать за свои поступки.
— Идем со мной, — сказал Голландец. Крепко держа ее за руку, он повел ее через главный зал к высокому шкафу.
— Открой его, — приказал он.
Шкаф был набит медикаментами — бинтами, шприцами, лекарствами. Голландец осмотрел полки и взял бутылку со спиртом. С другой полки он достал флакон с дистиллированной водой. Найдя мензурку, он почти доверху налил в нее воды.
— Это чистая вода, — сказал он. — В отличие от той, которую пьют все жители этого города. — Он открыл бутылку со спиртом и осторожно капнул из нее в мензурку.
— Отпей, — сказал он.
Айше не пошевелилась.
— Я сказал — пей.
Подняв мензурку, она отпила маленький глоток.
— Ты чувствуешь что-нибудь? — спросил он.
— Нет, конечно нет. Только воду. — Ее сердце учащенно билось. Она не могла думать ни о чем, кроме Фадвы. Что замышляет этот маньяк?
Он еще капнул в мензурку спирта:
— Пей.
Айше сделала еще глоток.
— По-прежнему никакого вкуса?
Она покачала головой.
— Вода разрешена законом, — сказал Голландец. — Спирт — это алкоголь и поэтому запрещен. Это просто демонстрация. Итак, от одной капли алкоголя вода не становится запрещенной. Она не опьянит никого, значит, причины запрещать ее у нас нет. Две капли в стакане тоже не опьяняют. А четыре капли? А восемь? А сотня капель? Я уверен, что сотня капель спирта тоже не опьянит человека. Так на чем же нам остановиться? В какой момент вода станет запрещенной жидкостью? Если ты ступил на путь компромиссов, всегда легко добавить еще каплю. И еще. Пока алкоголя в стакане не станет больше, чем воды. Если я прикоснусь к тебе — это нехорошо, но не нарушение закона. Если я поцелую тебя, это достойно порицания, но еще не прелюбодеяние. Где же остановиться? Да и зачем останавливаться?
Он замолчал и, протянув руку, погладил ее по щеке. Его прикосновение показалось Айше чудовищным. Она отшатнулась, но Голландец повернул руку и погладил ее кожу тыльной стороной ладони, даже не улыбнувшись.
— Скажи мне одну вещь, — произнес он, — и, возможно, я отпущу тебя. Где мне найти Тома Холли? Он здесь? Он еще не вышел на связь с твоим другом Майклом Хаитом?
Айше молчала.
— Пойми: я все равно его найду. Его видели сегодня утром по пути в Каир. Тебе будет легче, если ты расскажешь мне, где и когда они должны встретиться.
Айше по-прежнему молчала.
— Ну хорошо. Посмотрим, удастся ли тебя разговорить.
Он повернулся к ней спиной и прошел через комнату туда, где у стены были выстроены персонал и пациенты.
— Вот эту, — сказал он, указывая на Фадву. Мухтасиб вытащил ее из строя. Из ран девочки снова текла кровь. Глаза были крепко закрыты от боли.
Голландец положил руку на шею Фадвы.
— Она будет первой каплей, — сказал он, поворачиваясь к Айше, которую сейчас держал Бутрос.
Огромная ладонь Голландца с легкостью обхватила хрупкую детскую шейку. В толпе произошло движение. Какой-то старик протиснулся между мухтасибами и приблизился к Голландцу. Это был отец Григорий.
— Оставь ребенка в покое, — сказал он. — Возьми меня вместо нее.
Голландец ослабил хватку и долго смотрел на священника, как будто оценивая, кто из них весит больше.
— Я тебя знаю, — сказал он наконец. — Тебя зовут Григорий. — Он отпихнул Фадву в руки мухтасиба и подошел к священнику.
— Ты так стремишься увидеть своего Бога?
Григорий ничего не сказал.
— Твоя жизнь за ее жизнь. Ты этого хочешь?
