Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)
«Нет-нет, она притянула к себе голову малыша и поцеловала его в темя своими сухими губами, со мной тебе нечего бояться! У нас заперты двери, да и Франта дома, беззаботно похрапывает, задрав ноги на козырек кровати… Никто не посмеет потревожить покой обитателей этого дома – ни живой, ни мертвый! А скоро выпадет снег и придет Рождество, начнется веселая суета, и вы с ребятами сложите из ледяных глыб иглу, а потом ты найдешь под своей подушкой или в сапоге твой подарок. О чем тебе беспокоиться, малыш?»
Так приговаривала добрая Стефка, обняв Липку и чуть покачиваясь с ним вместе на кровати. Она не знала тогда, что за подарок вручит мальчику злая рука неведомого рока…
Ноябрьским вечером, когда темнеет рано, и легкий морозец покусывает щеки припозднившихся путников, дед Матей возвращался с груженой тыквами телегой из Вранова соседнего поселка, где у него жили родственники, «подбадривающие» деда время от времени продуктами с их поля да добрым словом. На восьмом десятке становится тяжеловато уделять внимание собственным угодьям, поэтому Матею помощь племянника была очень даже кстати, тем более, что тот никаких встречных требований пока не предъявлял и пожеланий наследства не озвучивал. Да и какое у деда наследство?
Укатанная тележными колесами дорога вилась вдоль реки, повторяя ее изгибы, так что во время всего пути явственно ощущалось промозглое осеннее недружелюбие Мис, к которому Матей, впрочем, привык за годы жизни на ее берегах. Время ледостава еще не пришло, и до слуха деда доносился монотонный гул ее вод, разбивающихся о прибрежные скалы, да причудливо изогнутые корни растущих у берега ив.
Дед почти достиг своей цели – до околицы оставалось метров двести-триста, а до его полуразвалившейся лачуги – с полкилометра. Сейчас из-за поворота покажется дом отставного военного, а там уж и деревня… Дед перехватил узду поближе к конской морде и добавил шагу, предвкушая живительное тепло печи да аромат горохового супа, миску которого непременно нальет ему его хозяйка.
В слабом, насилу пробивающемся сквозь облачную завесу свете луны Матей вдруг заметил человеческую фигуру, возникшую на дороге шагах в полусотне перед ним и побредшую, чуть покачиваясь, в направлении деревни. Насколько мог различить подслеповатый старик, фигура была закутана во что-то с головы до ног, и даже руками в такт шагам не двигала, что добавляло странности ее облику. Откуда мог появиться этот человек, когда в округе ничего, кроме заброшенного дома Бертольда, нет?
«Заброшенного дома?» переспросил себя Матей, и ему вдруг стало нехорошо. Разумеется, он, как и все жители Стрибро, был наслышан о странной истории, произошедшей недавно в стенах особняка, не прошли мимо него и слухи о появившемся в этих местах призраке, шатающемся по окрестностям и заглядывающем в окна домов, ища своего сына. Слышал дед и о том, что мальчик чудом избежал смерти от когтей сумасшедшей и не мог взять в толк, что же это за любовь такая странная? Впрочем, за свою жизнь старый Матей повидал столько необычного и наслушался таких небылиц, что удивить его уж ничем было нельзя – любая новая сплетня служила ему теперь лишь материалом для раздумий, но не поводом к беспокойству.
Сказать, что дед испугался, нельзя, однако неприятный холодок пробежал по его старческой спине и юркнул в галоши: чем дольше он смотрел на неуверенно двигающуюся впереди него фигуру, тем больше ему казалось, что в ее угловатых формах проглядывают черты Терезы, которую он знал и помнил еще девчонкой, босиком носившейся по пыльным деревенским улицам и не помышлявшей тогда ни о каких убийствах и избиениях. Ой-ей, поистине дьявол овладевает помутившимся рассудком!
Матей перекрестился и убавил шаг. Главное, чтобы фигура – кем бы она ни оказалась – не заметила его и не начала преследовать – не больно-то убежишь в его возрасте, да и куда? Он надеялся, что, отпустив странное видение подальше, сможет беспрепятственно преодолеть оставшееся до дома расстояние и скрыться за воротами, где он будет в безопасности.
То ли дистанция была слишком уж мала, то ли мертвые видят как-то по-особенному, но загадочная фигура вдруг остановилась и, повернувшись к старику, поманила его легким движением руки. Поняв, что поделать уж ничего нельзя и решив не гневить привидение, видящееся ему в темноте вырезанным из бумаги силуэтом, медленно пошел вперед, положившись на судьбу и милосердного Господа. Может быть, в конце концов, все это лишь игра его воображения, и никакой мертвечиной тут и не пахнет? Нужно просто подойти к человеку и спросить, не требуется ли ему помощь, а там уж посмотрим…
Стефку разбудил стук в окно. Не сильный, не назойливый, но явственный. Очевидно, стучавший знал, что в дверь в это время стучать бесполезно – останешься неуслышанным или перебудишь всю округу. Посему человек, вздумавший наведаться в столь поздний час, обошел, как принято в деревне, дом кругом и постучал в окошко хозяйской спальни.
Взглянув на прекратившего храпеть Франтишека – не проснулся ли? – Стефка поднялась с кровати и, приподняв полупрозрачную занавеску, выглянула во тьму. Сначала она ничего не заметила, но, присмотревшись, различила в метре от окна человеческую фигуру, подающую ей какие-то знаки. Расстояние было слишком велико, луна скрылась за облаком, и даже напрягая зрение, женщине не удавалось разглядеть, кто перед ней. И лишь когда пришедший сделал пару шагов вперед и приблизил лицо почти к самому стеклу, Стефка узнала в нем деда Матея. Удивившись – чего это старому понадобилось? – но не подав виду, она махнула ночному гостю, велев идти к входной двери, и поспешила через весь дом открыть старику.
Не часто баловал Матей соседей своими визитами, живя обособленно и не навязывая односельчанам своего общества. Правда, в местных народных празднествах он все же принимал участие, но оно сводилось, по большей части, к поглощению пары кружек пива да трем-четырем скупым фразам, брошенным соседям по скамейке. За нелюдимость на деда не обижались, зная, что истоки ее не во враждебности, и в душу к нему не лезли – пусть живет себе человек как хочет… Тем неожиданнее было Стефке увидеть в столь поздний час под окном своей спальни Матея, размахивающего руками и явно желающего о чем-то поведать или чего-то просить.
Запнувшись в клети о пустое ведро, брошенное одним из ее шалопаев прямо посреди дороги и тихо чертыхнувшись, Стефка нащупала в полутьме дверной засов и с силой потянула его из скобы, одновременно толкая от себя тяжелую, утепленную войлоком дверь, не подозревая, что совершает самую большую ошибку в своей жизни.
Едва лишь дверь отворилась, на пороге возникла высокая, закутанная в лохмотья фигура – но нет, не деда Матея, который, вне себя от страха, уже бежал через двор прочь, оглядываясь и подвывая, словно за ним гнались пчелы… Перед потерявшей дар речи Стефкой стояла сама Тереза, кривя остатки сгнивших губ в злобной ухмылке и источая такой ужасный запах, что у хозяйки разом помутилось в голове и она, тихо вскрикнув, осела на пол. Провидение сжалилось над бедной Стефкой и лишило ее сознания, так что она не увидела и не почувствовала, как грудь ее пронзили вилы, пригвоздив тело к доскам пола, а хлынувшая изо рта кровь залила ночную рубашку. Она умерла, и доброе ее сердце перестало биться. Ох, Стефка! Видимо, не в силах была нежить переступить порог твоего мирного дома без твоей помощи да содействия тщедушного старика, обезумевшего в одночасье при встрече с потусторонним! У мертвых свои законы, и, быть может, лишь ты сама могла отпереть дверь и дать дорогу той, что когда-то была матерью пригретого и обласканного тобой ребенка, охоту за которым она ни на миг не прекращала? Ты, Стефка, уже знаешь ответ на этот вопрос, потому что находишься теперь там же – по ту сторону границы жизни и смерти…
