Дженни Джонс - Голубое поместье
— Я не могу больше терпеть, — проговорил Саймон буквально на грани истерии. — Я действительно-не-могу-больше-терпеть.
Двери, звякнув, закрылись. Но прежде чем лифт успел тронуться с места, между прутьями железной клетки протянулись ладони и схватили Саймона за руки. Тот завопил. Бирн попытался удержать его отчаянным движением, но услышал треск ткани и собственный крик. Газ окутал их, густой, отвратительный запах заставил Бирна ослабить хватку и забиться в приступе кашля.
А Саймона эти руки потянули сквозь прутья, сквозь эту тонкую металлическую сетку, но Бирн ничего не видел, глаза его были зажмурены, из них лились слезы, неспособные снять боль. Он рухнул на колени, задыхаясь, как вытащенная на берег рыба. Бирну казалось, что его легкие сгорели, но это было не самое худшее. В панике он забился в уголок лифта, стараясь хотя бы отчасти отделить себя от того, что происходило у дверей.
Визг усилился до предела, наполняя поместье, пронзая все потаенные уголки, погребенные тайны истории, слухи… вспарывая прошлое, настоящее и будущее, отделяя их друг от друга.
И наступила благословенная утомленная тишина. Лифт медленно дернулся, заскрипели блоки, спуск на первый этаж занял, наверное, целую жизнь.
Какое-то мгновение Бирн не мог ничего сделать. Он не смел обернуться. Он почти плакал, почти задыхался, но, когда миновало неопределенное время и вопль Саймона угас в воздухе, что-то вокруг переменилось.
Он понял, что ему стало легче дышать. Смертоносная вонь исчезла, уступая место втекавшему откуда-то чистому воздуху. Легкое прикосновение ветерка холодило кожу. Бирн подумал, не взглянуть ли, но глаза его до сих пор были полны слез; казалось, что их набили иголками, сплавившимися от слез и лишившими его зрения.
Но не знать еще хуже. Бирн осторожно поднял руки, чтобы защитить глаза, и, моргая, открыл их. Едва он увидел двери лифта, его вывернуло наизнанку. По решетке стекала кровь, окровавленные лохмотья и куски плоти липли к сочленениям.
Эти двери, отделявшие его от холла, были закрыты. Он не мог прикоснуться к ним, не мог представить себе, как выбраться из ловушки.
Однако поблизости что-то шевельнулось. Гибкая ветвь плюща обвила металл, движением преднамеренным, разумным и плавным, похожим на змеиное. Потянув за дверцу, Листовик распахнул ее.
Бирн вывалился на пол, еще раз извергнув содержимое желудка на каменные плиты.
Поглядев на терновую изгородь, он понял, что теперь домом распоряжается Листовик. Он окружил зал, соединив все колонны плотным пологом. Происходившее в центре холла было теперь скрыто от взгляда Бирна.
Туда ему нельзя было входить. Бирн встал на ноги и, двигаясь вокруг Листовика, понял, что не один остался снаружи.
Между изгородью и входной дверью находился Том, по его бледному лицу бежала кровь. Трудно было ошибиться в том, что произошло с ним. На лице молодого человека Листовик оставил свою метку: рану, тянущуюся от глаз ко рту. Проклятие намеревалось перейти на четвертое поколение. Бирн не собирался допускать это. Он сказал:
— Убирайтесь отсюда, немедленно. Пока еще можете.
— Там внутри… — Глаза Тома были широко открыты. — Боже, я… Кейт и эта тварь … эта старуха, я не могу смотреть…
— Забудьте всех, уезжайте. Здесь совсем небезопасно.
— А как насчет Саймона? Моего… отца?
— Теперь вы ничем не можете помочь ему. — Бирн глотнул. — Саймон мертв. Том, убирайтесь отсюда, ради бога, убирайтесь.
— Что? И оставить вас здесь, садовник? Оставить вам дом? — В глазах его бегали искры безумия… знакомое наваждение.
— С чего бы? — Бирн взял его за руку. — Я тоже ухожу.
Тогда, наконец, Том позволил вывести себя через дверь в сад, где белые розы Айсберг кивали самому легкому из ветерков.
49
Они сели в принадлежащий Рут «эскорт», машину вел Том. Оба не оборачивались. Надавив на акселератор, Том спросил бесцветным голосом:
— Куда мы едем?
— В Эппинг, — ответил Бирн. — В госпиталь св.Маргариты, проведаем Рут.
Том кивнул. Они нечего не сказали друг другу на всем протяжении Эппингского шоссе, где движение практически стояло. Длинная очередь оставлявших город машин подпитывалась на каждом перекрестке местными жителями.
В машине было жарко и душно. Откинувшись назад, Бирн с закрытыми глазами зажимал невыносимо болевшую левую руку. Растяжение, решил он, не перелом, хотя, наверное, надо сделать рентген. Последствий газовой атаки вроде бы не наблюдалось. Судя по лицу Тома, ему следовало наложить несколько стежков. Но раны Бирна могли подождать. Ему нужно было увидеть Рут, побыть возле нее в прохладной тишине.
Остановив машину, Том пустым взглядом уставился поверх рулевого колеса.
— Как по-вашему, что сейчас происходит в поместье? — спросил он.
— Я… решительно не хочу думать об этом, во всяком случае, здесь и сейчас. Мы вырвались оттуда. — Бирн умолк. Том не шевельнулся. — Но если вы хотите знать мое мнение, не сомневаюсь, что там сейчас сущий ад.
На мгновение их взгляды встретились.
— Я подожду вас здесь, — сказал Том.
— Лучше сходите, чтобы вас залатали, — посоветовал Бирн, выбираясь из машины. — Вам еще не приводилось заглядывать в зеркало?
Поправив зеркало на крыле, Том простонал.
— Вот и доказательство, не так ли? — блеклым голосом сказал он, ощупывая повреждения. Он дернулся. — Каков отец, таков и сын.
— Дом отпустил вас. Насколько можно судить, он больше не имеет к вам претензий.
— Но я вообще не сделал ничего плохого.
— Я это знаю. — Бирн почти мог ощущать жалость к нему. — Идите подлечитесь, встретимся позже… — Он не мог представить, когда. — Здесь. Но я не знаю, сколько пробуду у нее.
— Конечно. А что будет потом?
Бирн медленно проговорил:
— Вернемся в поместье, там Кейт и Элизабет. Мне нужно вернуться назад…
Его не хотели пускать к Рут. Сиделка с характерным для кокни[57] акцентом решительно загнала его в гостиную напротив реанимации.
На столе лежали журналы, в углу можно было заварить чай. Но Бирн не мог успокоиться.
Сперва он расхаживал по комнате, а потом высунул голову в коридор. Дверь напротив вдруг распахнулась, и мужчина в белом халате быстро направился по коридору.
Бирн догнал его.
— Вы не скажете мне, как себя чувствует Рут Банньер?
Врач был еще так молод. Застыв на месте, он хмуро посмотрел на Бирна.
— А кем вы ей приходитесь?..
— Друг, близкий друг.
— Ну хорошо. — Тот деловито уставился в свои записи. — Однако я не считаю…
