Александр Уваротов - 1945
Бочкарев, немного волнуясь, сладил с фотокамерой, повел ее справа налево, затем назад, запечатлевая все, находившееся в Главном зале, задержался на странном аппарате и подошел к стоявшим рядом Ваннику, профессору и долговязому.
— Невероятно, — тихонько сопел Петр Павлович, возясь с небольшим, метра два в диаметре, полусобранным устройством. — Да, все, как на чертежах. Вот здесь он забирает рабочее тело… тут оно подводится к последнему витку спирального канала… попадает в конусоподобную камеру и в целом создается вихрь сложной структуры.
Петр Павлович поправил очки и оглянулся на дисковидный аппарат.
— Но как же они получают такую мощность?! Нет, просто невероятно!
— Господин Грах, — настойчиво произнес Ванник, — вы удостоверились, что он существует в металле? Увидели его вживую? Теперь, думаю, дело за вами, вы должны понять, как они смогли получить подобное.
— Да-да, конечно. Я просто не представлял масштабов Этого. Меня ошеломили размеры.
— Не волнуйтесь, господин Грах. Вы ведь сами говорили мне, что задача нетривиальна и безумно любопытна?
— Да, да, я соберусь.
— Ну что, господин Витцих? — повернулся Ванник к Василию Семеновичу.
— Сапер внушаем, а с эсесовцем пока не очень, очень сильная установка, боюсь, что вот так, с наскока ничего не получится.
Ванник кивнул.
— Хорошо. Ну а вы, господин Кёллер?
— Снял все, — Бочкарев обвел взглядом огромный полупустой зал, — Мы опоздали?
— Не знаю. Нужно задержаться до завтра, чтобы выяснить подробности.
Они ночевали в небольшом помещении, где ранее располагались инженеры. На полу валялись обрывки бумаг, ящики письменного стола наполовину извлечены, постели на двухярусных кроватях смяты. На стене висел портрет Гитлера и аккуратно, по высоте, выстроились остро отточенные карандаши в узкой металлической подставке.
Странное сочетание ушедшего, брошенного навсегда прошлого и подступающего неясного будущего. А между ними – слабое, неуверенное, тревожное настоящее. Без людей, со странными вещами. С бумагами на полу. Возможно, все дело было именно в бумагах – с аккуратным плотным текстом, с пометками от руки разным цветом. С кодами и техническими номерами, состоящими из цифр и букв. Наша цивилизация, подумалось Бочкареву, это бумаги. Бесчисленные распоряжения, уложения и приказы. Уведомления, отчеты. Толстые тома в громадных архивах. Тонкие листы на столах руководства. Срочное письмо, разрываемое в спешке. Быстрая – из нескольких слов и точек телеграмма. И когда этот движущий механизм мира лежит под ногами, брошенный впопыхах, кажется, что цивилизация подошла к своему окончательному концу.
Ему захотелось прочувствовать, понять глубже это ощущение и, оставив возбужденных от впечатлений товарищей: тихо, но яростно о чем-то спорящих профессоров, задумчивого Ванника и внешне равнодушного Улитова, Бочкарев отправился бродить по коридорам. Слушать цокающее эхо от сапог, разглядывать каменно-бетонные коридоры и заглядывать в двери за непонятными табличками.
Через какое-то время он услышал еще звуки – кто-то, как он, неторопливо ходил здесь, неизвестно ради какой цели, вдыхал прогоняемый невидимыми вентиляторами чистый горный воздух.
Через минуту они столкнулись: Бочкарев и гауптштурмфюрер Руппель. Пару секунд стояли, не зная с чего начать, а затем Руппель спросил:
— Не спится?
— Не то. Странно здесь. Какое-то необычное ощущение – словно окончание. Мира, долгой трудной работы… трудно передать словами.
Руппель задумчиво посмотрел на Бочкарева.
— Вы это замечаете? Удивительно, какое у вас обостренное восприятие. Думаю, это именно то, о чем говорил штандартенфюрер Шталман: время изменения, признаки проявления воли. И хотя до четырнадцатого апреля еще целых две недели, признаки приходят в тех, кто готов их принять.
«Четырнадцатое апреля, — подумал Бочкарев. — Возможно, это какая-то ключевая дата».
— Кто такой штандартенфюрер Шталман? — осведомился он.
— Вы не знаете?
— Нет, — чистосердечно признался Бочкарев. — Я ведь в вашем ведомстве совсем недавно, а до этого воевал.
— О-о, — сказал Руппель, — понимаю тогда, почему вы с нами. Не каждому дано прикоснуться к потаенному, тому, что скрыто под внешним. Вот вы – чувствуете, в отличие от большинства.
А штандартенфюрер Шталман – он удивительный человек. Правая рука обергруппенфюрера Каммлера.
«Каммлер, — подумал Бочкарев. — Обергруппенфюрер Каммлер».
— Если бы не он, тут ничего бы не существовало. И именно он организовал отсюда эвакуацию всех рабочих дисков «Ханебу».
— Кстати, нам в штабе сказали, что, скорее всего, мы на этом объекте ничего уже не найдем, — произнес Бочкарев. Ему подумалось, что это именно то, что ждет Руппель – одобрение и маленькое восхищение.
— Еще бы. Управились за ночь. Часть отправили на объект «Елена», в Альпы, а часть, подозреваю, даже в Новую Швабию. Расходный человеческий материал уничтожили – и следов не осталось. Между прочим, Шталман очень умный и проницательный человек. Да вы сами его увидите, я звонил ему сегодня, сообщил, что вы приехали. Он будет здесь завтра.
Бочкарев вернулся к своим за полночь. Казалось, все спали, но едва он закрыл за собой дверь, как со своей кровати поднялся Ванник.
— Вам знаком обергруппенфюрер Каммлер? — спросил Бочкарев, подходя к своей кровати.
— Очень немного. Только то, что он руководит всеми секретными проектами под эгидой СС.
— А штандартенфюрер Шталман? — Только сняв мундир, Бочкарев почувствовал, как устал за последние дни.
Ванник отрицательно покачал головой.
— Про объект «Елена», как и про Новую Швабию вы тоже не знаете?
Ванник выпрямился, мотнул головой, избавляясь от остатков сна и тронул рукой Улитова, спавшего неподалеку. Тот мгновенно, с закрытыми глазами вскочил. Потом раскрыл глаза и обвел всех сонным еще взглядом.
— А про диски «Ханебу» и «Врил»?
Ванник напряженно молчал.
— Завтра приезжает этот самый Шталман. Похоже, редкостная сволочь и мразь, но, с обаянием. Боюсь, он нас быстро раскусит. Да, и главное: четырнадцатое апреля. Руппель сказал, что именно в этот день запустят «Колокол».
Штандартенфюрер Шталман прибыл в половине восьмого, когда они завтракали. Простой солдатский завтрак из сухого пайка, обильно сдобренный горячим эрзац-кофе.
Дверь распахнулась и в столовую ввалилось с десяток людей в форме. Бочкарев едва не поперхнулся цикориевым напитком и подавил желание броситься за ближайший стол: вошедшие остановились на пороге. Руппель, четверо или пятеро из роты охраны, какие-то офицеры и во главе – невысокого роста добродушный бодрячок в форме штандартенфюрера, с располагающей улыбкой, мягкими ручками с добренькими толстыми пальчиками и лысиной, тоже располагающей к себе.
