Говард Лавкрафт - Запертая комната
Тогда слушай, Доктор Роули Марш тогда и сам был слишком болен, чтобы принять роды у одной из женщин Маршей, а потому им пришлось позвать доктора Джилмэна. Так вот, этот доктор Джилмэн потом часто говорил, что то, что у нее народилось, вообще не было человеком. Кстати, того новорожденного с тех пор никто не видел, хотя позже встречались люди, которые утверждали, что им попадались какие-то существа, которые передвигались на двух ногах, но при этом совсем не были людьми .
Сразу вслед за этим шла короткая, но достаточно красноречивая пометка, состоящая всего из двух слов:
Наказанная Сара.
Скорее всего, это обозначало дату начала заточения Сары Уотелей в комнате над мельницей. После этого имя дочери Лютера на некоторое время исчезло со страниц его записей. Он не датировал свои фрагменты, которые записывались им подряд, без видимых промежутков, и потому об их давности можно было судить лишь по степени выцветания чернил.
Много лягушек. Похоже, они размножаются прямо на мельнице. Кажется, их больше, чем даже на болотах по другую сторону Мискатоника. Спать по ночам просто невозможно. Козодоев тоже стало больше, или мне это только так кажется? Сегодня вечером только на крыльце дома насчитал тридцать семь лягушек.
Аналогичных записей было довольно много. Эбнер прочитал их все, хотя не нашел ни малейшего намека на то, что именно хотел этим сказать старик. Казалось, Лютер Уотелей вел скрупулезный учет численности лягушек и их перемещения по руслу Мискатоника — когда они появлялись на свет, вылезали из воды и тому подобного. Все это представлялось совершенно самостоятельной информацией, которая не имела никакого отношения к проблеме Сары. Вскоре в тексте наступил очередной пропуск, после чего была сделана одна— единственная, к тому же дважды подчеркнутая запись:
Эрайя был прав!
Но в чем был прав Эрайя? — задавался вопросом Эбнер. И каким образом Лютер в этом убедился? В записях не содержалось никаких признаков того, что они продолжали вести между собой переписку, или что Эрайя вздумал было написать чудаковатому Лютеру без какой-либо просьбы со стороны последнего. Вслед за этим следовал ряд записей, к которым было приклеено несколько газетных вырезок. Все они казались не связанными между собой, однако на основании их Эбнер заключил, что между этими записями и предыдущими прошло не меньше года. Более того, характер последовавших затем записей показался ему наиболее обескураживающим, а временной интервал составлял, скорее всего, около двух лет.
В. объявился снова .
Но если Лютер и Сара были единственными, кто проживал в доме, кем же был этот загадочный Р.? А может, к ним в гости пожаловал Ральса Марш? В этом Эбнер сильно сомневался, поскольку ничто не указывало на то, что Ральса Марш питал какую-то привязанность к своей дальней родственнице, да и потом, будь это так, он бы домогался ее и раньше.
Следующая запись казалась совершенно неуместной:
Две черепахи, одна собака, останки сурка. У Бишопа: две коровы обнаружены у реки в дальнем конце пастбища.
Чуть ниже Лютер вписал следующие фразы:
К концу месяца общий итог: 17 коров и 6 овец. Зловещие перемены; размер пропорционален кол-ву пищи. Затих. Смущают разговоры, которые ведутся в округе.
Могло ли 3. означать Зэбулон Эбнер был склонен думать, что это так. Совершенно очевидно, что Зэбулон и в самом деле приезжал зря, поскольку толком ничего не сказал, а только делал какие-то смутные намеки по поводу ситуации, сложившейся в доме после того, как тетю Сари заперли в комнате над мельницей. Таким образом получалось, что обо всем происходившем в те годы Зэбулон знал даже меньше того, что понял Эбнер, ознакомившись с записями Лютера. Но он был в курсе того, что дед ведет эти записи, а следовательно Лютер наверняка сказал ему, что установил некоторые факты.
Все эти короткие пометки очень походили на некие краткие тезисы для последующих и более подробных записей; расшифровать их можно было лишь человеку, который имел к ним ключ, и ключ этот заключался в том знании общей ситуации, которым располагал сам Лютер Уотелей. Однако в последующих записях старика отчетливо прослеживалась явная поспешность.
Исчезла Ада Уилкерсон. Следы борьбы. В Данвиче очень неспокойно. Джон Сойер погрозил мне кулаком — правда, с противоположной стороны улицы, где я не мог его достать.
Понедельник. На сей раз Ховард Уилли, Нашли один башмак, а в нем его ногами
Записи подходили к концу. К сожалению, некоторые страницы были вырваны — отдельные с явной злостью, резко, — однако оставалось совершенно непонятным, зачем кому-то понадобилось столь непочтительным образом обходиться с записями деда. Скорее всего, сделал это он сам. Возможно, подумал Эбнер, Лютер почувствовал, что и так рассказал слишком много, а потому решил уничтожить любые свидетельства, которые могли бы навести будущего читателя на реальный след всего того, что было связано с пожизненным заточением тети Сари. Что ж, по крайней мере в этом он вполне преуспел.
Следующая запись вновь касалась таинственного Р.:
Наконец-то вернулся Р.
Затем:
Заколотил гвоздями окна комнаты Сары.
И наконец:
Коль скоро он сбросил вес, его надо держать на строгой диете, чтобы сохранять поддающийся контролю размер.
В сущности, это была самая загадочная фраза из всего того, что Эбнер встречал выше. Имелось ли в виду, что он это и есть тот самый Р. ? Если так, зачем его нужно было держать на строгой диете, и что Лютер Уотелей имел в виду под контролем его размера? В том, что Эбнер прочитал до сих пор, ответа на подобные вопросы не было — ни в данных записях, точнее, в тех фрагментах, которые от них остались, ни в просмотренных перед этим письмах.
Он отшвырнул от себя тетрадь, с трудом подавив в себе желание тотчас же ее сжечь. Что и говорить, он был раздражен, тем более, что некое тревожное чувство недвусмысленно указывало ему не необходимость как можно скорее проникнуть в тайну этого зловещего дома.
Время было позднее; за окнами уже стемнело и вновь поднялся вездесущий шум лягушек и козодоев, который, казалось, окружал дом со всех сторон. На время вытеснив из своего сознания мысли о бессвязных заметках, над чтением которых он проторчал почти весь вечер, Эбнер попытался восстановить в своей памяти некоторые суеверия, которые имели хождение в их семье, особенно те из них, которые занимали доминирующее место, Во многих из них кваканье лягушек и пение козодоев и сов ассоциировалось со смертью, и на основе этого в мозгу его словно сама собой вырисовалась связь с земноводной темой — присутствие лягушек создавало перед его глазами гротескную карикатуру на типичною представителя иннсмаутского клана Маршей, каким его изображали в письмах, хранимых Лютером Уотелеем на протяжении столь долгих лет.
