Нина Воронель - Готический роман. Том 2
Обзор книги Нина Воронель - Готический роман. Том 2
Библиотека расходящихся тропок, где сам Борхес пробирается на ощупь. Этакий ближневосточный экспресс без колес – секретные агенты в замкнутом пространстве, арабский властелин, стремящийся установить тайные связи с Израилем, чайные церемонии, шпион-японец, двуликий Янус-Ян фон Карл. Возникают, как будто выскакивая из камина и ударяясь об землю, все новые и новые персонажи – все тайные офицеры и явные джентльмены, но превосходит всех яркостью и манерами отец Георгий, неустанно пьющий цуйку. И, конечно, любовь, разворачивающаяся на столь завлекательном фоне. И роман в романе, идущий анфиладой. Ури читает дневник Карла, в котором Карл читает дневник Вагнера, читающего, в свою очередь дневник своей жены Козимы.
Дорога на Сириус
Кто это так жалостно поет под полом? Или ангельски – на колокольне? А это зовут нас в дорогу – на Сириус, к звездам, по сверкающему радужному мосту, в последний путь. Мы вновь в Германии. Часть третья – «Дорога на Сириус». Мы снова в Замке, где Инге ждет ребенка, но она удаляется постепенно вглубь сцены, а на передний план выходит поразительная пара – хромая девочка с огромными зелеными глазами и странный мальчик с висящим на шее жетоном N 15. История счастливой любви двух несчастных детей Хельки и Клауса. Где место злодея занимает апокалиптическая секта – Орден «Дети Солнца», где Мастер очерчивает круг мечом, и лампочки летают, как гроб в «Вие». Холод каменных плит крыльца, холодная каменная скамья церкви, ледяной пол колокольни: это начальный могильный лед и конечный могильный пламень… И «Огонь, которым мы все заканчиваем!»
Нина Воронель
Готический роман. Том второй
Часть III. Полет бабочки
В романе Нины «Ведьма и Парашютист» молодой израильский парашютист-десантник Ури Райх отправляется в туристическую поездку по Европе для лечения боевого шока, развившегося у него после стычки с палестинскими террористами. В аэропорт его провожает мать – молодящаяся красотка Клара. Накануне возвращения домой Ури в поезде ввязывается в драку с группой немецких «бритоголовых». Выброшенный из поезда на полном ходу он, больной и покалеченный, попадает в старинный замок, затерянный в дебрях немецкого лесного заповедника. Ури влюбляется в красивую хозяйку замка Инге и остается у нее. Но их счастье омрачено таинственной зловещей тенью прошлого Инге, которая постепенно проясняется. Ури узнает, что до недавнего времени в замке скрывался от полиции бывший любовник Инге, сбежавший из тюрьмы известный немецкий террорист Гюнтер фон Корф. Он больше года под именем Карл работал подсобным рабочим в свинарнике Инге и таинственно исчез незадолго до появления Ури, оставив все свои вещи.
Увлеченный расследованием Ури обнаруживает в отдаленном университетском городе почтовый ящик, записанный на имя Карла, а в ящике – его фальшивый паспорт, давно просроченный авиабилет в Бейрут и красную тетрадь, исписанную таинственным шифром. Разматывая этот клубок дальше, Ури предполагает, что Карла уже нет в живых. Ури подозревает, что Карл погиб в одном из мрачных подвалов замка, попав в ловушку, в которую его заманил ревнивый отец Инге, инвалид Отто. Выудив у Отто признание, Ури находит в подземелье скелет Карла и в тайне от всех хоронит его в подземном тайнике, не желая привлекать к Инге внимание полиции. Красную тетрадь он хранит у себя, хотя все его попытки расшифровать то, что там написано, безрезультатны.
Клара
Клара терпеть не могла иерусалимские вечера – какой бы жаркий ни выдался день, он всегда завершался свирепой атакой холодного ветра с необъяснимых снежных гор, которые невозможно было найти ни на одной карте. И хоть ветер вдохновлялся лишь мистическим присутствием этих гор, его собственное, пронизывающее до костей присутствие было вполне реальным, – оно вызывало звон в ушах и тупое нытье в затылке. Может быть, не у всех, а только у Клары, но ей от этого было не легче.
Она торопливо проглотила приготовленную заранее таблетку от головной боли и наклонилась к крану, чтобы ее запить. Вода из крана текла неспешной рыжеватой струйкой с затхлым привкусом солдатского мыла, но уже не было времени идти искать что-нибудь получше – звонок заливисто напоминал, что антракт окончен и пора занимать места. Клара пригасила сигарету, привычным очерком подкрасила губы и в который раз оглядела свое отражение в зеркале – все, вроде бы, было в порядке: и волосы, и глаза, и декольте, особенно издали и в этом рассеянном свете. Но, наверняка, что-то было не так, иначе она не сидела бы в одиночестве под романтическим ультрамариновым шатром ночного иерусалимского неба, затерянная в многоликой концертной толпе на пологом склоне Бассейна Султана.
Клара не привыкла ходить на концерты одна или с подругами. Впрочем, настоящих подруг у нее и не было – она всегда вызывала враждебные чувства у других женщин, да и сама их недолюбливала. Она в последний раз всмотрелась в собственные, до сих пор не надоевшие ей черты. Лицо было все еще красивое, даже вызывающе красивое, взгляд жесткий, снайперский – взгляд охотницы на мужчин. Но мелкие лучики разбегались от углов глаз и губ, пока еще не страшные, но уже угрожающе заметные. Черт его знает, может, пора изменить пристрастия и завести пару подружек, чтобы не ездить на концерты в тошнотворном одиночестве, сводящем скулы вынужденной многочасовой немотой.
Клара вышла из туалета и сразу оказалась во власти пронзительного ледяного ветра, от которого не спасало даже специально захваченное из Тель-Авива шерстяное пальто на подкладке. Защитить от такого ветра могла бы только тяжелая мужская рука на ее плече – нечего себя обманывать, никакие подруги бы тут не помогли. Когда она, с трудом переступая через хитросплетения чужих тел, плотно усеявших выгоревший за лето чахлый травяной ковер, добралась, наконец, до своего места, второе отделение уже началось. Клара заглянула в программку: это, скорей всего, была увертюра к «Тангейзеру». Хоть исполнение музыки Вагнера и было неофициально запрещено в Израиле, его официально разрешили сегодня одноразово в рамках Международного Иерусалимского фестиваля. Интересно, что пригнало сюда такое множество народу – любовь к музыке или нутряная еврейская страсть к протесту против всего сущего? Но что бы их ни привело, все на благо, – в гуще толпы ветер донимал не так яростно, как на открытом пространстве. Клара поплотней закуталась в пальто и окунулась в отталкивающий и неотразимый мир незнакомой ей музыки. До сих пор она принципиально не слушала ни одного произведения Вагнера. Но сегодня никому не было до нее дела и она могла слушать все, что угодно: ей было некому доказывать свою принципиальность.
С принципиальностью дело оказалось даже хуже, чем она предполагала, потому что, отвергая все доводы рассудка, музыка Вагнера привела ее в восторг. Да, да, именно в восторг, – музыка этого нацистского ублюдка, которого она с детства ненавидела, никогда не слушала и слушать не желала!
Выводя свой «Ситроен» из запруженной людьми и машинами стоянки напротив Яффских ворот, Клара пробовала на язык переполнявшее ее острое отвращение к себе. Оно наполняло рот противным горьковатым привкусом, и вынести его было трудно, потому что обычно она была склонна собой восхищаться. Может быть, и это новое, критическое отношение к себе, ненаглядной, отражало все то же внезапно открывшееся ей, прямо-таки разверзшееся перед нею, оскудение поля общественного восхищения, преимущественно мужского, которое до сих пор составляло незыблемую основу ее жизни. Господи, ей и впрямь нужна была бы сейчас подруга – такая, каких не бывает: независтливая, неревнивая, бескорыстно преданная, способная безмолвно слушать и безропотно все принимать, не выставляя при этом вперед свое «я».
Выезд на Тель-Авивское шоссе, несмотря на поздний час, был нескончаемо долгий – похоже, чувствительные жители Иерусалима дружно проигнорировали мерзавца-Вагнера, и вся многочисленная публика, заполнившая в этот вечер склоны Бассейна Султана, возвращалась после концерта в Тель-Авив. Интересно, говорит ли этот факт о более высоком моральном уровне иерусалимцев?
Однако первое впечатление оказалось обманчивым: через десять минут медленного равномерного движения по пологим виткам горной дороги большинство машин рассосалось, сворачивая по пути то вправо, то влево. Немногие оставшиеся на шоссе водители приободрились, резко добавили газ и умчались вниз, оставив Клару в полном одиночестве между черной бездной ущелий и черной бездной неба. Черную бездонность этого одиночества не способны были нарушить сдвоенные точки далеких автомобильных фар, петляющих по склону где-то позади.
