Александр Уралов - Псы Господни (Domini Canes)
Ах, да… — Анне стало тошно — … ну, да… они же братья. Они же ангелы… что им наши беды и печали? Проблемки людишек, ими же, кстати, и сотворённых…
Она встала.
— Я должна подумать.
— Ну-у-у… — протянул Сатана. — Не ожидал! Ты и так думала слишком долго! Ты что, считаешь, что мы будем сидеть на травке и ждать, пока глупая курица наконец-то разродится? Пойми — или война, или ты забираешь детей и мы возвращаемся к тому месту, где нас с тобой прервали! Понимаешь? Детки спят, мы сидим, халву-изюм кушаем, планы на будущее обсуждаем! — он раскраснелся, жестикулируя. Михаил упорно молчал, опустив голову.
— А ты-то, что молчишь, Михаил? — тихо сказала Анна. — Ты же всё-таки был Сашей… ты, наверное, помнишь, каково это — быть человеком?
— Дура-баба, — безнадёжно махнул рукой Сатана. — Нашла чем удивить — быть человеком! Тьфу!
Они с Михаилом медленно шли по полю. Анна смотрела на далёкие заснеженные вершины. Остановившись, она вздохнула и сказала то, что не давало ей покоя:
— Почему я должна выбирать?
— Так получилось, — печально ответил Михаил. — Сатана создал новую реальность, а в ней в живых осталась только ты. Дети — они не рождены в своё время. Сейчас они такие, какими бы могли быть, случись им всё-таки появиться на свет. Илья и Мёрси погибли… то есть, навсегда ушли из мира живых… из твоего мира.
— Они были славными, правда?
— Они и сейчас очень славные, — наконец-то улыбнулся Михаил-Сашка. — Я их очень люблю. Когда-то я понял, что моё предназначение в созидании мира — защищать и хранить. Всегда. Пока есть хоть одна живая душа, которой нужна помощь. Вот поэтому я и здесь.
— А весь остальной мир… ну, вся планета… все страны и люди?
— Всё это исчезнет, если мир Сатаны поглотит их. Ты должна понимать, что…
— А вдруг он прав? — перебила его Анна. — Наверное, я смогу воспитывать детей так, чтобы они были добрыми и хорошими, да? Хорошими, как Илья, как Мёрси… как ты!
Сашка ничего не ответил.
Анне хотелось завыть. Да, конечно, зачем спрашивать глупости? Зачем тянуть эти болезненные разговоры, выматывающие душу? Всё было понятно — или она позволит нерождённым детям обрести жизнь в новоиспечённом мире капризного и непредсказуемого ангела, или…
… или обречёт Леночку на небытие… даже если Михаил и победит в битве, изгнав Сатану из мира людей. Мир будет жить. Но в нём не будет её дочери.
Ах, Боже мой, ну, какая трагедия! Ну, можно просто усраться с досады!
Кто — ещё совсем недавно! — даже и не вспоминал о том, что у неё мог быть ещё один ребёнок!
Вот так оно всегда и бывает…
Оно бьёт тебя наотмашь с равнодушной и страшной силой, не спрашивая — готов ли ты? Оно раздавливает твои внутренности и дробит кости — оно — она — они — вся эта необходимость выбора… и неспособность его сделать…
Анна — маленькая песчинка на огромных весах, застывших в положении равновесия…
— Господи, за что мне всё это? — с тоской пробормотала Анна. — Санечка, милый, ты можешь мне хотя бы обещать, что победишь, а?
Она обхватила его шею руками, прижала горячие губы к его уху, и лихорадочно шептала:
— Ты должен, понимаешь — должен! — победить. Я никогда не прощу тебе, — никогда, — если ты не сможешь одолеть своего братца! Я же тогда поневоле должна буду быть с ним, когда он будет отравлять душу моей дочери! Понимаешь? Дети часто не слушаются мать… я буду вынуждена смотреть, как моя Леночка превращается в склочную дерьмовую бабу! Я вышибу себе мозги, как несчастная Гагача, я буду трупом ползать, помогая Сатане!
Она заплакала злыми слезами. Оттолкнув от себя этого могучего… и странно беспомощного, ангела, она отвернулась, стараясь не разрыдаться от бессилия и злобы.
— Анна, — он осторожно взял её за плечо, — Анна, послушай… умерших нельзя вернуть…
* * *— О чём это вы там шептались? — подозрительно спросил Сатана, когда они вернулись к костру. — Козни строим, Михаил? Ай-я-яй! За полтораста лет твоего ничтожества ты научился-таки хитрить и изворачиваться? Не к лицу тебе, такому честному и прямому, понимаешь, как кедр ливанский….
— По себе всех судишь, — севшим от волнения голосом оборвала его Анна. Внутри неё всё дрожало от надежды и страха. — Слушай, что я тебе скажу… не хочу. Не хочу, чтобы ты воспитывал детей. Хватит и тебя одного, вруна и эгоиста, на этом свете. Так что иди, и борись. А я буду молиться, чтобы ты проиграл эту битву, понял?
Сатана смотрел на неё с отвращением. Губы его кривились. В глазах разгорались огни. Пауза тянулась, казалось, целую вечность.
— Сучка ты безмозглая! — наконец с бешенством сказал он. — Сиди здесь. Я верну тебя к детям, когда одолею Михаила. Я делал это не раз. Я дам тебе долгую, чересчур долгую и мучительную жизнь! Но вырву тебе язык — так ты сможешь спокойно — молча — возиться с королями будущей расы!
Он махнул рукой… и от кончиков его пальцев до самого горизонта, мир распорола немыслимая трещина, из которой хлынула мгла. Ткань пространства прорвалась, рассечённая могучим ударом, сворачиваясь сама в себя, теряя лоскутки реальности, выпуская наружу нечто безграничное, угольно-чёрное… сразу же начавшее жадно пожирать бытие…
Удар был таким сильным, что Анна почувствовала, как из ушей и носа хлынула кровь. Глазам было больно, как будто её наотмашь ударили по ним чем-то твёрдым…
Но она успела увидеть, как откуда-то из-за её спины полыхнуло белое пламя… сшиблось со сгустками тьмы и бытия, — взорвалось, разбрасывая целые пласты иных миров…
…и Анна перестала существовать.
Мир
— …Они не знали жалости и страха — настоящие Псы Господни, чьей целью и смыслом существования была лишь бесконечная борьба Света и Тьмы. Борьба, в которой, — и они твёрдо знали это, — им не быть ни первыми, ни последними… и в которой им никто и никогда не обещал победы… — торжественно прочитал вслух профессор Кондратьев, захлопнул толстый потрёпанный том, снял очки и строго посмотрел на кота. — Понял?
Кот вскочил, выгнул спину и зашипел. Шерсть его встала дыбом. Кондратьев отшатнулся… он уже хотел спросить, — мол, что же это ты так всполошился, братец? — как мир померк у него перед глазами…
Охнул Коваленко, закрыв лицо ладонью… осекся на полуслове президент России… одновременно проснулись и похолодели от страха, не видя ничего вокруг, миллиарды людей на другой стороне Земли, где властвовала ночь…
…вскрикнули все семь миллиардов разных — и всё-таки таких одинаковых — землян. Вскрикнули, столкнувшись с тем, что приняли за смерть.
Шестнадцать спутников, проводивших непрерывный мониторинг, зафиксировали, — так или иначе, по всем диапазонам сканирования! — ужасный момент, когда кокон, жирной чёрной кляксой паразитирующий на поверхности Земли, внезапно вздулся на высоту около ста километров… и тотчас растёкся… стремительно окутав планету мраком…
Три с половиной секунды глобальной тьмы.
«Птицы небесные, гады морские, звери и люди, и ангелы в небе» — все погрузились в неё.
А затем что-то моргнуло… сместилось в пластах времени и пространства, — этого колоссального пузыря, расширяющегося со скоростью света вот уже тринадцать с лишним миллиардов лет… в невероятной толще того, что мы называем Вселенной…
…моргнуло и снова пришло в нужный квант времени.
Галактики продолжали свой неустанный бег.
ЭПИЛОГ
Щенки ушли…
Они всегда уходят, когда становятся почти взрослыми. Большая рыжая сука научила их всему, что умела сама. Это был хороший помёт — наверное, один из лучших за всю её довольно долгую жизнь. Большинство её щенков находили себе хозяев. Собакам всегда нужен хозяин. Но эти… — эти такие же, как она. Они будут бегать стаей. Потом к ним присоединятся другие — такие же молодые. И одолеть их будет сложно.
А сука…со временем забудет своих детей. Так устроен мир. Она ещё немного полежит здесь — в устроенном гнезде, а потом тоже уйдёт. Она будет бегать на свободе. Одна. И когда подойдёт время — её найдёт тот самый чёрный Пёс. Её Пёс. Он найдёт её по острому, сводящему с ума запаху. Она не так уж стара. Они будут бегать вместе долго, пока она не почувствует настойчивое биение жизни в своём брюхе.
После этого большая рыжая сука опять вернётся в своё логово. И опять ощенится красивыми сильными щенками. Это будет уже совсем другой помёт.
Но пока она лениво спит, подрагивая во сне ушами, и иногда дергая передними лапами.
* * *Все четверо остановились у входа в городской парк, поодаль от лихого плаката «УФА — ГОРОД, ОСТАНОВИВШИЙ ТЬМУ!». Анне всегда нравилось смотреть с этой точки на вздымавшуюся вдали гору, на вершине которой осадил своего коня бронзовый Салават Юлаев.
