Фредерик Браун - Нулевой потенциал
Большой Человек рассмеялся.
— Десять шансов против одного, что моим преемником будет человек, которого назначу я, или вот… губернатор. Девять шансов из десяти — уж лучшей гарантии человек требовать не может.
— Я не человек, а шимпанзе. И мне думается, я вам ничего не скажу. Мне думается, что вы — не вы лично, не обижайтесь, — недостаточно эволюционировали, чтобы владеть таким секретом.
— А кто же? — спросил губернатор.
— Вид, у которого хватает здравого смысла не использовать подобную информацию. Вид, у которого хватает ума вести естественный образ жизни, не пытаясь господствовать над средой, в которую ему не следовало бы даже переселяться.
— Уж не вернуться ли нам всем в Африку? — спросил Большой Человек.
— К чему такой кислый тон, сэр? Могу вас даже заверить, что не намереваюсь вступать в сделку с русскими.
— Этого недостаточно.
— Это очень много, — сказал Пан Сатирус. — В конце концов, не русские посадили мою мать в клетку, в которой я родился. Не они вытащили меня из клетки, чтобы привязывать к реактивным тележкам и закупоривать в барокамерах и ракетных капсулах.
— И они поступили бы так же, если бы вашу мать поймала их экспедиция, а не наша.
— Да, конечно, они тоже люди, — сказал Пан Сатирус. Он зевнул, обнажив огромные зубы и мощные десны. — Доктор, все это мне начинает надоедать.
— С тех пор как я принял присягу и занял этот высокий и почетный пост, — заметил Большой Человек, — такого в моем присутствии не говорил еще никто. — Он засмеялся. — Разрешите задать вам еще вопрос, мистер Сатирус?
Пан Сатирус опять принялся расчесывать шерсть ногтями. Он кивнул с серьезным и рассудительным видом.
— А я, с вашего разрешения, задам вопрос вам и вашему другу.
— Вы, по-видимому, очень любите читать. Есть ли библиотеки в ваших тенистых, лиственных, тропических африканских джунглях?
— Вы не безнадежны… — сказал Пан Сатирус и задумался. Руки его машинально обследовали шерсть, и ногти снова щелкнули, поймав еще одного непрошеного гостя. — Полагаю, что библиотек в джунглях нет. Но, видите ли, я так пристрастился к чтению, мне кажется, потому, что все время был пленником. Куда же смотреть в обезьяньем питомнике или в биологической лаборатории, как не в книгу из-за плеча какого-нибудь сторожа? Подвигами мартышек сначала восхищаешься, а потом это надоедает.
— Доктор Бедоян, достаньте Пану Сатирусу биографию и произведения Торо, — сказал губернатор. — Им тоже владела иллюзия, что примитивный образ жизни — лучший из всех.
— Слушаюсь, сэр, — ответил доктор Бедоян. — Большую часть книг он, по-видимому, прочел через мое плечо.
Большой Человек пристально посмотрел на доктора, но произнес только:
— Что вы хотели спросить, Пан?
Пан Сатирус сел прямо, положив все четыре ладони на пол.
— Вот вы с губернатором, — спросил он, — дорожите ли вы своими высокими постами?
Оба настороженно кивнули.
— Я хочу сказать, считаете ли вы эти посты высокими?
Они снова дружно кивнули, хотя принадлежали к соперничающим политическим партиям.
— Вы считаете их более важными, чем богатство, накопленное вашим отцом, сэр, и вашим дедом, губернатор? — Пан встал. — От чего бы вы отказались в первую очередь? От поста или от богатства?
На этот раз ни один из государственных деятелей не шелохнулся. Выражения их лиц были настолько одинаковы, что казалось, пропасть, вырытая Александром Гамильтоном и Томасом Джефферсоном, наконец засыпана.
Люди не прерывают аудиенции у сильных мира сего, не получив разрешения удалиться.
Шимпанзе обходятся без разрешения.
Глава седьмая
Он испытал вакцину на 10000 мелких обезьян, 1600 шимпанзе и 243 людях. Большинство добровольцев были заключенными федеральных каторжных тюрем.
Грир Уильямз. Охотники за вирусами, 1960Снова друзья катили на север. Но на этот раз у процессии был иной вид. В автомобилях вместе с ними сидели агенты. Не приходилось сомневаться, что и шофер был сотрудником службы безопасности — пистолет оттопыривал легкую ткань его летнего шерстяного костюма. Счастливчик Бронстейн ехал в передней машине, Горилла Бейтс — в задней; из друзей Пана Сатируса с ним остался только доктор Бедоян.
Как и прежде, впереди шла машина, позади еще одна, но теперь в первой машине завывала сирена, и небольшая колонна двигалась, не останавливаясь нигде.
— Я под арестом? — спросил Пан Сатирус. Человек, сидевший рядом с водителем, сказал:
— Тебе разговаривать не положено.
— Но я вынужден. Я регрессировал… или деэволюционировал… и поэтому испытываю потребность говорить. Как человек.
Агент полез в карман пиджака.
— Это пистолет тридцать восьмого калибра. Другой пистолет заряжен капсулой с сильнодействующим наркотиком. Я получил приказ стрелять в тебя наркотиком, а если это не поможет, всадить в тебя настоящую пулю. Не разговаривай.
— Одну минуту, — сказал доктор Бедоян. — Это мой пациент.
— Он болен?
— Нет.
— Тогда он не ваш пациент. И не разговаривайте.
Пан Сатирус нежно взял доктора за руку своей большой рукой. Он не выпускал ее; казалось, он был испуган, но как можно испугать большого шимпанзе, совершившего полет со скоростью, превышающей скорость света?
Машины мчались, сирена монотонно завывала.
Наконец вереница машин свернула с автострады на мощеное шоссе и помчалась в сторону, противоположную флоридскому побережью, мимо песчаных дюн, маленьких тенистых прудов, болот, стад, бедняцких ферм и хорошо унавоженных плантаций, принадлежащих капиталистам, занятым промышленным выращиванием помидоров.
Пан Сатирус посмотрел на красные и зеленые шары, висевшие на кустах, и сказал:
— Мне хочется есть.
Агент сердито поглядел на него.
— Его надо кормить несколько раз в день, — сказал доктор Бедоян.
— Совершенно верно, — подтвердил Пан. — Потому что я вегетарианец. Даже в бобовых нет такой концентрации энергии, как в животных белках.
У агента был несчастный вид.
— Сказано вам — не разговаривать! — рявкнул он.
— Пан, у тебя был крайне разнообразный круг чтения, — заметил доктор Бедоян.
— За мной ходили люди самых разнообразных профессий. Ночные сторожа в обезьяньем питомнике и биологических лабораториях нередко готовят себя к другим специальностям. Более перспективным, как сказали бы люди. А когда я бывал болен, за мной ухаживали студенты-медики.
— Пожалуйста, перестаньте разговаривать, — сказал агент.
— Не перестану, пока меня не накормят, — отозвался Пан Сатирус. — За разговорами забываешь о голоде.
— Мы будем там… куда едем… через полчаса.
— Значит, я буду разговаривать полчаса.
— Так, — сказал агент. — А мне как быть?
— Выстрелите в меня капсулой, — ответил Пан Сатирус. — Чудно! Вчера я был в капсуле, сегодня капсула может оказаться во мне. Доктор Бедоян, вашему языку не хватает четкости.
— Я врач, а не лингвист. И зови меня Арамом. Это очень утешает меня, когда свет не мил, а впереди сплошной мрак. Не мог бы ты выбрать для подрывной агитации другое время?
— Вы имели дело с шимпанзе и до меня, — сказал Пан Сатирус. — В определенном возрасте с ними трудно, даже невозможно ладить. Они становятся крайне несговорчивыми. Наверно, у меня наступает этот возраст.
— Ну, перестань, — сказал доктор Бедоян.
— Один во враждебном окружении. Как вы думаете, мог бы я поступить в ФБР?
Те, что на переднем сиденье, оба хмыкнули.
— Тебе придется обзавестись дипломом юриста, — бросил через плечо шофер.
— Так вам пришлось окончить юридический факультет, чтобы стать шофером у обезьяны? — спросил Пан Сатирус.
— Иногда я занимаюсь не только этим, — ответил шофер.
— Нам не положено разговаривать, и мы не должны позволять разговаривать им, — заметил его товарищ.
— Я всегда могу найти работу на бензозаправочной станции, — продолжал шофер.
Доктор Бедоян вздохнул.
— В тебе что-то есть, Пан. Я не встречал никого, кто бы так легко сближался с людьми.
— Все любят шимпанзе, — сказал Пан Сатирус. — Однако шимпанзе любят не всех. Беда людей в том, что каждому непременно нужно заставить других полюбить его. Поэтому, когда появляется шимпанзе, люди чувствуют себя проще, свободнее.
Старший агент, сидевший рядом с водителем, заговорил:
— Черт возьми, а ведь ты прав. Когда я арестовываю кого-нибудь, то в девяти случаях из десяти его нельзя осудить, если он «не расколется». Но он хочет мне понравиться. И ему приходится сказать, почему он пошел на дело, чтобы я простил его. Чтобы я начал ему симпатизировать. Но он не может сказать, почему пошел на дело, и не сознаться при этом, вот тут я и беру его за горло. Что происходит с людьми?
