Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране
Кэкстон знал, что многие семьи дома предпочитали обходиться без одежды. А здесь жила семья, все были «братьями по воде». Но он никак не решался проявить учтивость, убрав свой символический фиговый листок. Он точно знал: если сюда пойдет кто-то чужой и застанет его голым, это будет слишком глупо. Черт, вдруг он покраснеет!
— А вы что бы сделали, Джубал?
Хэршо поднял брови:
— Ты думаешь, я шокирован, Бен? Тело человеческое часто приятно, временами же смотреть на него печально, но само по себе оно не обладает никаким значением. Стало быть, Майк проповедует нудизм в семье. Ну и что? Кричать ура или плакать?
— Проклятие, Джубал, вам легко быть олимпийцем. Но что-то мне не приходилось видеть, как вы снимаете штаны — на публике.
— И не увидишь. Но я так грокаю, скромность тут ни при чем. Ты страдал, боясь показаться нелепым, — есть такой невроз с длинным псевдогреческим названием.
— Ерунда, я просто не был уверен, чего от меня требуют правила вежливости.
— Ерунда, сэр. Ты-то знал, чего требуют правила вежливости, но боялся показаться глупцом… или боялся, что тебя застанут врасплох, если сработает обычный рефлекс… Но я так грокаю, что у Майка есть на то причины — у Майка всегда на все есть причины.
— Конечно, Джилл мне объяснила.
Бен стоял в прихожей, положив руки на шорты и убеждая себя «нырнуть», когда чьи-то руки обняли его за талию.
— Бен, милый, как чудесно!
И Джилл оказалась в его объятиях, жадно целуя его теплыми губами. Он порадовался, что не успел раздеться до конца. Она уже сыграла роль «матери Евы», теперь на ней была мантия жрицы. И все же он был счастлив, ощущая, что обнимает трепетную, теплую, мягкую девушку, прижимавшуюся к нему.
— Ох! — промолвила она, прерывая поцелуй. — Как же мне тебя не хватало, чудище! Ты есть Бог.
— Ты есть Бог, — признал он. — Джилл, ты стала еще пре лестнее.
— Да, — согласилась она. — У меня все внутри закипело, когда я увидела, как ты на меня смотрел во время финального номера!
— Финального номера?
— Джилл имеет в виду, — пояснила Патриция, — конец службы, где она выступает как Мать Всего Сущего, Матерь Божья. Детки, мне пора.
— Не спеши, Пэтти.
— Нужно бежать, а то я не успею. Мне нужно еще уложить Пышку в постель, а потом у меня занятия. Давай поцелуемся.
И Бену пришлось поцеловаться с женщиной, вокруг тела которой была обмотана гигантская змея. Но он попытался не замечать Пышку и обойтись с Пэтти так, как она того заслуживала.
Затем Пэт поцеловала Джилл.
— Спокойной ночи, милые. — И она не спеша ушла.
— Бен, она прелесть, правда?
— Да, хотя сначала она меня озадачила.
— Я грокаю, Пэтти всех озадачивает, потому что она никогда ни в чем не сомневается. У нее все выходит правильно — автоматически. Она похожа на Майка, и она продвинулась куда дальше, чем мы все, ей бы стать жрицей. Но она не желает, потому что ее рисунки могут затруднить исполнение некоторых обязанностей. Они будут отвлекать зрителей, а она не желает, чтобы ее татуировки сняли.
— Разве можно снять такое количество татуировок? Чем? Ножом для свежевания китов? Ее это убьет.
— Да нет же, милый. Майк мог бы это все снять, не при чинив ей вреда и так, что следов не останется. Но она считает, что они ей не принадлежат. Она хранитель. Ладно, садись. Сейчас Доун принесет ужин. Мне надо поесть, пока мы тут, а то до утра не удастся перекусить. Так что ты думаешь? Доун сказала мне, что ты был на службе для непримкнувших.
— Да.
— Ну и?
— Майк, — протянул Бен, — мог бы продавать змеям башмаки.
— Бен, я так грокаю, тебя что-то беспокоит?
— Нет, — отвечал он, — ничего такого, во что я бы мог ткнуть пальцем.
— Спрошу тебя через пару недель, спешить нам некуда.
— Ну, через пару недель меня тут не будет.
— Тебе нужно готовить колонки?
— Три. Но так долго я у вас не пробуду.
— Думаю, пробудешь… а потом передашь по телефону несколько заметок, может, о Церкви. К тому времени ты грокнешь, что стоит остаться здесь подольше.
— Не думаю.
— Ожидание существует, пока не настанет целостность. Ты понимаешь, что это не церковь?
— Пэтти нечто подобное и сказала.
— Скажем, это даже не религия. В моральном и юридическом смысле, это церковь. Но мы не пытаемся привести людей к Богу, возникает противоречие, которое невозможно выразить по-марсиански. Мы не пытаемся спасать души — души нельзя утерять. И мы не пытаемся убедить людей поверить, ведь мы предлагаем им не веру, а истину — истину, которую они могут проверить. Истина на каждый день, будничная, как гладильная доска, насущная, как хлеб, такая выгодная, что благодаря ей война, голод, насилие, ненависть становятся ненужными, как… ну, как ношение одежды в Гнезде. Но сначала нужно выучить марсианский. Вот тут и есть загвоздка: отыскать много честных людей, чтобы они признали то, что видят, и пожелали трудиться — а это и впрямь трудно — и изучать язык, на котором должна преподноситься данная истина. Ее ведь нельзя выразить по-английски, равно как не выразишь словами Пятую симфонию Бетховена. — Бен улыбнулся. — Но Майк никогда не спешит. Он «просвечивает» тысячи… отбирает нескольких… кое-кто из них просачивается в Гнездо, и тогда он обучает их. Когда-нибудь он поднимет нас на такой уровень, что мы сами сможем создавать гнезда, а уж потом наступит эффект снежного кома. Но спешить некуда, ведь никто из нас еще не готов, не так ли, милый?
Подняв глаза, Бен изумленно заметил женщину, подошедшую к нему с тарелкой в руках. Вторая жрица, Доун, да, верно. На ней не было никаких одежд.
Доун улыбнулась:
— Ужин, брат Бен. Ты есть Бог.
— Э-э-э… и ты есть Бог. Спасибо.
Поцеловав его, она принесла тарелки для себя и Джилл, уселась по правую руку от него и начала есть. Жаль, она не сидела так, чтобы он мог ее как следует рассмотреть — все атрибуты, приличествующие богиням, были при ней.
— Нет, — согласилась Доун с последними словами Джилл, — пока нет. Но ожидание ведет к целостности.
— Например, Бен, — продолжала Джилл, — я сделала перерыв на ужин. А Майк не ел уже два дня… и не станет есть, пока не почувствует необходимость. Тогда он наестся, как удав, и опять будет обходиться без пищи, сколько понадобится. Кроме того, мы с Доун все-таки иногда устаем — правда, милая?
— Еще бы! Но сейчас я не устала, Джиллиан. Давай я проведу службу, а ты побудь с Беном. Давай мантию.
— Да ты свихнулась. Представляешь, Бен, она уже давно на ногах, почти столько же, сколько Майк. Мы долго можем выдержать, но ведь мы испытываем голод, иногда нам нужно спать. Кстати о мантиях, Доун, в Седьмом Круге их не осталось, надо будет сказать Пэтти, пусть закажет сотню или две.
— Она уже заказала.
— Я могла бы догадаться. Мне что-то жмет, — Джилл изогнулась, и это движение взволновало Бена. — Может, мы полнеем?
— Слегка.
— Отлично, а то мы были такие костлявые. Бен, ты заметил, у нас с Доун одинаковые фигуры? Рост, объем бюста, бедер, талии, вес, да все, не говоря уж о цвете волос. Мы были и так похожи, когда встретились… а потом, с помощью Майка, дошли до полного тождества. Даже лица у нас стали похожими — это потому, что мы заняты общим делом и одинаково мыслим. Встань, Доун, пусть Бен на нас посмотрит, милая.
Оставив тарелку, Доун встала, приняв позу, сразу напомнившую Бену Джилл, и он сообразил: да, в такой позе недавно стояла Джилл, изображая праматерь Еву.
— Видишь, Бен? — спросила Джилл с набитым ртом. — Это я.
— Ну, небольшая разница есть, — улыбнулась Доун.
— Фу! Мне почти что жаль, что у нас никогда не будет еще и лицо совсем одинаковое. Нам так очень удобно, Бен.
Необходимо иметь двух высших жриц, чтобы поспевать за Майком. Кроме того, Доун покупает платья нам обеим, так что мне не приходится ходить по магазинам.
— А я-то думал, вы уже не носите одежду, — медленно произнес Бен, — разве что ваши мантии.
— Но в этом же нельзя танцевать! — изумилась Джилл. — А танцуя, нам удается не засыпать. Сядь, Доун, доешь, Бен уже достаточно насмотрелся. Бен, в той переходной группе есть парень, дивно танцует, а в городе полно ночных клубов. Мы с Доун столько ночей не давали ему спать, что приходится помогать ему днем, а то уснет на уроках. Попав на Восьмой Круг, человек уже не нуждается в сне — почти. А с чего это ты решил, что мы никогда не одеваемся, милый?
— Э-э-э… — Бен выпалил всю дилемму.
Вытаращив глаза, Джилл хихикнула, но сдержалась.
— Понятно. Милый, я в мантии, потому что мне надо все слопать и нестись на службу. Если бы я грокнула, что тебя это волнует, я бы скинула ее, прежде чем поздороваться. Мы так привыкли ходить в одежде или без, в зависимости от выполняемых обязанностей, что я совсем забыла — это невежливо. Солнышко, оставайся в шортах, а хочешь, сними их, как тебе удобнее?
![Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране [= Чужой в чужой земле, Пришелец в земле чужой, Чужак в стране чужой, Чужак в чужом краю, Чужой в стране чужих]](/uploads/posts/books/116183/116183.jpg)
