Стивен Кинг - Воспламеняющая
Хоффриц посмотрел на их тарелки.
– Нет… а если бы и захотел, ничего нового тебе готовить бы не пришлось, – сухо ответил он.
– Долго ей оставаться в постели? – спросил Ирв.
– Надо бы отвезти ее в Олбани. – На столе стояла мисочка с оливками, и Хоффриц взял несколько штук. – Для наблюдения. У нее температура сто один градус[36]. Это от воспаления. Я оставлю вам пенициллин и мазь с антибиотиком. По большей части ей нужны еда, питье и отдых. У нее истощение. Обезвоживание. – Он кинул оливку в рот. – Ты поступила правильно, дав ей куриный бульон, Норма. Все остальное она бы выдала назад, будь уверена. Сегодня и завтра ей нельзя ничего, кроме прозрачных жидкостей. Мясной бульон, куриный, много воды. И побольше джина, это лучшая из прозрачных жидкостей. – Он усмехнулся старой шутке, которую Ирв и Норма слышали десятки раз, и отправил в рот еще одну оливку. – Я должен сообщить в полицию, знаете ли.
– Нет, – ответили Ирв и Норма хором и переглянулись, настолько изумленные, что доктор Хоффриц снова усмехнулся.
– У нее проблемы, верно?
Ирв замялся. Открыл рот, снова закрыл.
– Это имеет отношение к той истории, которая случилась с вами в прошлом году?
На этот раз рот открыла Норма, но Ирв опередил ее.
– Я думал, ты должен сообщать в полицию только об огнестрельных ранениях, Карл.
– По закону, по закону, – нетерпеливо ответил Хоффриц и затушил окурок. – Но ты знаешь, Ирв, что у закона есть дух, не только буква. Здесь маленькая девочка, и ты говоришь, что ее зовут Роберта Маккоули, а я верю в это не больше, чем в борова, который срет долларовыми купюрами. Она говорит, что поцарапала спину, пролезая под колючей проволокой, а я думаю, что это странно – пролезать под колючей проволокой по пути к родственникам, даже с учетом того, что бензин нынче так дорог. Она говорит, что ничего не помнит о последней неделе, и в это я верю. Кто она, Ирв?
Норма испуганно смотрела на мужа. Ирв откинулся назад на стуле и поднял взгляд на доктора Хоффрица.
– Да, – наконец кивнул он, – она имеет непосредственное отношение к той истории, что произошла с нами в прошлом году. Поэтому я и вызвал тебя, Карл. Ты сталкивался с проблемами и здесь, и за океаном. Ты знаешь, что такое проблемы. И знаешь, что законы иной раз хороши в той степени, в какой хороши люди, следящие за их исполнением. Вот что я хочу сказать: если ты сообщишь об этой девочке, проблемы возникнут у многих людей, которые этого не заслуживают. У Нормы, у меня, у наших родственников… и у нее. И, думаю, это все, что я могу тебе сказать. Мы знаем друг друга двадцать пять лет. И тебе самому решать, как поступить.
– А если я буду держать рот на замке, – Хоффриц зажег новую сигарету, – что собираешься делать ты?
Ирв посмотрел на Норму, их взгляды встретились. Мгновение спустя она едва заметно тряхнула головой и уставилась в тарелку.
– Не знаю, – честно ответил Ирв.
– Вы собираетесь посадить ее в клетку, как попугая? – спросил Хоффриц. – Это маленький город, Ирв. Я могу держать рот на замке, но я в меньшинстве. Вы с женой состоите в церковной общине, в фермерской ассоциации «Грандж». Сюда приезжают люди. Инспекторы проверяют ваших коров. Сборщик налогов, этот лысый ублюдок, обязательно наведается, чтобы оценить стоимость строений. И что вы собираетесь делать? Соорудить ей комнату в подвале? Отличная жизнь для ребенка, правда?
Норма выглядела все более встревоженной.
– Не знаю, – повторил Ирв. – Наверное, мне надо об этом подумать. Я понимаю, о чем ты говоришь… но если бы ты знал, какие люди за ней охотились…
При этих словах Хоффриц сощурился, но ничего не сказал.
– Я должен об этом подумать. Но ты какое-то время будешь молчать?
Хоффриц отправил в рот последнюю оливку, вздохнул, поднялся, держась за край стола.
– Да. Состояние у нее удовлетворительное. Антибиотик справится с заражением. Я буду держать рот на замке, Ирв. Но тебе все равно лучше об этом подумать. Подумать как следует. Потому что ребенок – не попугай.
– Да, – мягко сказала Норма. – Не попугай.
– Есть в ней что-то необычное. – Хоффриц подхватил черный саквояж. – Что-то чертовски необычное. Я этого не вижу и не могу понять, в чем дело… но я чувствую.
– Да, в ней есть что-то необычное, – согласился Ирв, – в этом ты прав, Карл. Вот почему у нее проблемы.
Он проводил доктора в теплую, дождливую ноябрьскую ночь.
5
После того как доктор закончил ощупывать и простукивать ее старыми, узловатыми, но удивительно нежными руками, Чарли провалилась в горячечную, но приятную дрему. Она слышала голоса в соседней комнате и понимала, что говорят о ней, однако чувствовала, что только говорят… а не строят планы.
Чистые прохладные простыни, уютная тяжесть стеганого одеяла на груди. Она засыпала. Вспомнила, как женщина назвала ее ведьмой. Вспомнила, как уходила. Вспомнила, как ее подвозили на микроавтобусе, набитом хиппи. Хиппи курили, пили вино, называли ее сестренкой и спрашивали, куда она направляется.
«На север», – ответила она, вызвав громовой хохот.
После этого она мало что помнила до вчерашнего дня, когда кабан напал на нее, вероятно, с намерением съесть. Как она попала на ферму Мандерсов и почему пришла сюда – осознанное это было решение или что-то иное, – Чарли вспомнить не могла.
Сознание уплывало. Дремота становилась глубже. Чарли заснула. И во сне вернулась в Гаррисон, сидела на кровати с мокрыми от слез щеками, крича от ужаса, и прибежала мать, чьи рыжие волосы ослепительно сияли в утреннем свете, и она закричала: «Мамочка, мне приснилось, что вы с папулей умерли!» И мать погладила ее горячий лоб прохладной рукой и сказала: «Ш-ш-ш, Чарли, ш-ш-ш! Уже утро, и это всего лишь дурной сон».
6
Ирв и Норма Мандерс в ту ночь спали мало. Сидели и смотрели череду глупых комедийных сериалов, потом новости, наконец, программу «Сегодня вечером». Каждые пятнадцать минут Норма поднималась и тихо выходила из гостиной, чтобы посмотреть, как там Чарли.
– Как она? – спросил Ирв в четверть первого.
– Отлично. Спит.
Ирв хмыкнул.
– Ты подумал об этом, Ирв?
– Она должна побыть у нас, пока не поправится. Потом мы с ней поговорим. Выясним, что с ее отцом. Заглянуть дальше у меня не получается.
– Если они вернутся…
– С какой стати? – спросил Ирв. – Мы для них не существуем. Они думают, что запугали нас…
– Меня запугали, – тихо сказала Норма.
– Но это неправильно, – так же тихо ответил Ирв. – Ты это знаешь. Эти деньги… эти «страховые деньги»… Я всегда чувствовал, что это неправильно. А ты?
– Да. – Она беспокойно пошевелилась. – Но док Хоффриц тоже прав. У девочки должна быть семья… она должна ходить в школу… играть с подругами… и… и…
– Ты видела, что она сделала в тот раз, – сухо напомнил Ирв. – Этот пиро-как-его-там. И ты назвала ее чудовищем.
– Я до сих пор жалею об этом, – сказала Норма. – Ее отец… он показался мне таким милым человеком. Если бы мы только знали, где он сейчас.
– Он мертв, – прозвучал голос за их спинами, и Норма со вскриком обернулась. Чарли стояла в дверях, вымытая и от этого еще более бледная, укутанная в одну из фланелевых ночных рубашек Нормы. Ее лоб словно светился. – Мой папуля мертв. Они убили его, и теперь мне некуда идти. Вы мне поможете? Мне так жаль. Я не виновата. Я сказала им, что не виновата… Я сказала им… Но та женщина назвала меня ведьмой… Она сказала… – Из глаз Чарли брызнули слезы, потекли по щекам, слова растворились в рыданиях.
– Милая, иди сюда, – позвала Норма, и Чарли побежала к ней.
7
Доктор Хоффриц приехал на следующий день и сказал, что Чарли лучше. Приехал еще через два дня и сказал, что Чарли гораздо лучше. Приехал через неделю и объявил, что она здорова.
– Ирв, ты решил, что собираешься делать?
Ирв покачал головой.
8
В воскресенье утром Норма пришла в церковь одна и сказала, что у Ирва грипп. Ирв остался с Чарли, еще слабой, но уже свободно передвигавшейся по дому. Днем раньше Норма привезла ей ворох одежды: не из Гастингс-Глена, где такие покупки вызвали бы вопросы, а из Олбани.
Ирв сидел у печи и вырезал деревянную фигурку, когда Чарли подошла и села рядом.
– Вы не хотите узнать? – спросила она. – Не хотите узнать, что произошло с нами после того, как мы взяли ваш автомобиль и уехали?
Он прекратил свое занятие и улыбнулся ей.
– Решили подождать, пока ты будешь готова все нам рассказать, кнопка.
Выражение ее лица, бледного, напряженного, серьезного, не изменилось.
– Вы меня не боитесь?
– А должен?
– Разве вы не боитесь, что я вас сожгу?
– Нет, кнопка, не боюсь. Позволь мне кое-что тебе сказать. Ты уже не маленькая девочка. Может, еще и не совсем большая – где-то посередине, – но точно не маленькая. Ребенок твоего возраста – любой ребенок – может при желании добраться до спичек и поджечь дом, но мало кто так делает. Да и зачем? С чего у детей может возникнуть такое желание? С чего оно может возникнуть у тебя? Ребенку твоего возраста, если у него есть мозги, уже можно доверить и перочинный нож, и спички. Так что – нет. Я не боюсь.
