Юрий Козлов - Ночная охота
— А в худшем?
— Атомная бомбардировка, — сказала Слеза. — Что им какая-то второстепенная провинция?
— Сынок, зачем тебе на экстренное заседание? — Известие об атомной бомбардировке огорчило Фокея. — У тебя есть вертолет? Тут до «Mons Osterreich-Italiana II» полтора часа лета. Там горы, негры, китайцы — кто нас будет искать? Отсидимся, купим дом в Вене. Денег-то море!
— Наверное, незачем, — Антон не поверил Слезе. Войска — да, но атомная бомбардировка? Тогда бы вся страна давно лежала в развалинах. — Но я пойду. Иначе они поднимут тревогу. Тогда всем крышка. А так у вас будет время уйти… В любом случае я постараюсь вернуться.
Лучше было не связывать себя обязательствами. Отчего-то вспомнился Дон Кихот. Антон дочитал в библиотеке эту книгу. Дон Кихот в аналогичных обстоятельствах наверняка связал бы себя самыми гибельными обязательствами. Только что они были готовы перегрызть друг другу глотки. Теперь состязались в благородстве: министр культуры и сотрудница СБ. А между ними путался старый алкаш, компьютерный хулиган и вор-миллиардер, самогонщик Фокей.
Чтобы спустя какое-то время опять вцепиться друг другу в глотки?
Антон подумал, что биологический вид Homo sapiens небезнадежен, хоть и раскачивается, подобно маятнику, между абсолютным злом и краткосрочной и ненадежной, как кредит «Богад-банка», добродетелью.
Дон Кихот хотел уцепиться сам и удержать Homo sapiens в одной из крайних позиций маятника. Но это вопреки закону гравитации. Чем сильнее отводится маятник в одну, тем соответственно сильнее и неудержимее его самоотлет в другую позицию. Не следует побуждать людей быть слишком благородными, забывать про свои интересы, это чревато, подумал Антон.
— Если все будет спокойно, встречаемся здесь в девять вечера, — подвел он черту под кратким военным советом. — Если что-то произойдет, спасайтесь как знаете.
Они вышли из компьютерного зала библиотеки. Фокей притворил бронированную дверь, включил электронный замок. В самогонном предбаннике скверно пахло. Антон, задержав дыхание, двинулся к выходу, но сзади послышалась какая-то возня. Хулиган Фокей пытался завалить Слезу на продавленную, воняющую брагой и мочой лежанку.
— Не поверишь, начальник, — кривлялся и ликовал Фокей. — Могу! Опять могу! Второй раз за час! Красавица, уважь! Дам сто кара-рублей!
Слеза схватила деда длинными пальцами за шею, надавила на сонную артерию. Фокей стал вырываться, она надавила сильнее. Фокей позорно затих. Слезе ничего не стоило придушить его. Он это понял.
— Вот так нарушаются права человека, — пробормотал он, теряя сознание, — я буду жаловаться уполномоченному… в трибунал… в Гааге…
— Поспи дед, охолони, — убрала пальцы Слеза. Фокей, продолжая бормотать, рухнул на лежанку.
— Иди, я следом, — сказала Слеза Антону. — Нас не должны видеть вместе.
Антон чуть открыл дверь, протиснулся в нее, как сквозь дыру в заборе в чужой сад.
На улице было светло. В сквере перед библиотекой по-прежнему стояла видавшая виды машина с пулеметом на раме. За рулем спал Конявичус. — Проснись, Конь! — толкнул его Антон.
— Ну ты… — выругался главнокомандующий, поднес к лицу Антона пищащий браслет. — Ты был там почти час!
— А ты проспал целую жизнь, — уселся рядом Антон.
— Чего же не разбудил? — усмехнулся Конявичус. — Жизнь проспать… не поле перейти.
— Какое поле? — удивился Антон.
— Старинная литовская пословица, — объяснил главнокомандующий. — Чем ты там занимаешься с… дедом? — задержал взгляд на губах Антона.
— Ударился о… книгу, — достал платок Антон.
Через минуту они уже бежали мимо часовых по ступенькам белого дома — резиденции главы администрации провинции «Низменность-VI, Pannonia».
45
— Расстреляют? — спросил Антон у Конявичуса перед самой дверью. — За такое опоздание?
Главнокомандующий угрюмо пожал плечами. Сон явно пошел ему не на пользу. Конявичус или мучился с похмелья, или напряженно размышлял об истории человечества.
Неприветливость главнокомандующего огорчила Антона.
Отравленная среда обитания, наркотики, радиоактивные и прочие излучения давно сделали людей непредсказуемыми в мыслях и в обыденной жизни, причудливо перемешали в них человеческие чувства и животные инстинкты, ум и безумие, стыд и бездушие. По слухам, на Земле Франца-Иосифа прямо под озоновыми колодцами в ослепительных небесах люди жили максимум до тридцати лет, не больно-то были и похожи на людей — в язвах, без малейших признаков волос, с тонкими, почти прозрачными черепами. Зато могли обходиться без слов — читали мысли друг друга, в случае крайней необходимости летали, правда, не очень высоко, взглядами перемещали в пространстве предметы. И размножались как-то иначе. Будто бы в летнее солнцестояние они терлись друг о друга ушами, после чего самки три месяца носили плод в голове.
Этот вопрос очень занимал Антона, но никто не мог разъяснить его недоумение. Путешествия не по казенной надобности в стране в силу объективных причин были затруднены. Не помог Антону и ученый-радиосоциолог, глава администрации провинции капитан Ланкастер. «Будь проще, министр, — заметил капитан Антону на теннисном корте, — не спрашивай про уродов далекой Земли Франца-Иосифа, когда их полным-полно вокруг».
Антон подумал: хорошо бы главнокомандующий подтвердил свое благородное намерение предоставить в случае чего вертолет. Но Конявичус молчал, как камень. С таким лицом пристало разоблачать государственных преступников на заседании правительства, но никак не предоставлять этим самым преступникам вертолеты. А он еще хотел посвятить Конявичуса в компьютерные библиотечные дела!
Но деваться было некуда. Антон и окаменевший главнокомандующий, распространяя сильнейший запах перегара, вошли в зал заседаний правительства. Антон уже не знал, может ли положиться на Конявичуса. Странно, но почему-то всякий раз, входя в этот зал, он совершенно точно знал, что ни на кого не может положиться, кроме… капитана Ланкастера. Одна звезда сияла в его небесах — капитан! К нему летели все помыслы Антона. Капитан был его Богом среди людей, однако не сказать, чтобы Антон слишком уж его боготворил. Занимался за спиной капитана весьма неблаговидными делами.
Антон твердо шагал по красной ковровой дорожке в глубь зала, чувствуя, как пусто и гулко стучит сердце, как глаза становятся квадратными от счастья, что видят капитана Ланкастера.
Все это было ненормально. Похоже, именно в зале заседаний правительства радиоактивное излучение было особенно мощным.
Присутствующие, как один, обернулись на звук шагов. На их лицах не было естественных для такого случая ненависти и злорадства. На лице вице-премьера без портфеля так даже определенно мелькнуло сочувствие. Глаза членов правительства были странно отсутствующими. Все смотрели на Антона как на пустое место, идущий по красному ковру призрак.
— Мой капитан… — Голос призрака-Антона верноподданно поплыл к единственной зажженной на столе лампе. Над лампой в сумраке скрывалось лицо главы администрации. Антон не мог его видеть. Правильно. Нельзя открыто читать по лицу божества. Что случится, если все начнут открыто читать по лицу бога? Бардак. Антон видел лишь загорелые, сильные руки капитана, спокойно лежащие в овале света на столе, как в медальоне. И это правильно, ибо в руках капитана-бога жизнь подданных, в особенности таких, временно оставленных в живых, как министр культуры.
Тишина в зале сделалась нестерпимой. Смуглая рука капитана покинула овальный медальон света, указала Конявичусу на место справа от себя. Главнокомандующий сел и сразу бесконечно отдалился от призрака-Антона, оставшегося на красном ковре.
«Слишком много вокруг компьютерных и прочих реальностей, — подумал Антон. — Они входят в ничтожную мою жизнь, как патроны в обойму, чтобы выстрелить в… меня же. Какая выстрелит первой?» Судя по зловещей тишине, первой должна была выстрелить текущая — заседания кабинета министров провинции «Низменность-VI, Pannonia» — реальность. А уж затем ее накроет парашютами летящих из чрева транспортного самолета десантников, а то и атомной бомбардировкой последующая — компьютерная. Но он, похоже, не доживет, не увидит. Разве только любопытствующая душа зависнет над дымящимися развалинами, если Бог немедленно не потянет на Суд.
— Я опоздал, капитан, — Антону надоело свирепое многозначительное молчание, — по самой неуважительной и прозаической причине — проспал.
— Так-то он относится к обязанностям члена правительства, — немедленно покатил навстречу Антону, как резиновые мячики, чтобы он, значит, разозлился, наступил и упал, слова Гвидо. — Проспал. Был сильно занят ночью. Чем?
— Вероятно, составлением планов по дальнейшему расширению и углублению программы реинсталляции справедливости в жизнь, — мрачно, как не смазанные клещи, проскрипел Николай. Рубленое его лицо казалось застывшим, как у трупа. Как будто Николай пожаловал на заседание кабинета министров прямиком из могилы. Только глаза светились неугасимой ненавистью. Антону показалось — застрели он сейчас Николая, закопай по новой в землю, ненависть в глазах не потухнет, расплавит землю, встанет в воздухе двумя иглами-лучами.
