Геннадий Прашкевич - Румын сделал открытие
– Мы тебе поможем, Кручинин.
Плевал я на его слова. Но Врач уже перехватил инициативу:
– Вальтер Бааде…
– Астроном, – кивнул я.
– Он тоже спорил с Рудольфом Минковски.
– О чем? – спросил я «голосом нежней, чем голубиный пух под мышкою».
– Вальтер Бааде утверждал, что звезды в шаровых скоплениях никогда не сталкиваются. Из-за расстояний. Они там слишком велики. А межзвездный газ – другое дело. Облака межзвездного газа столь колоссальны по объему, что попросту не могут не сталкиваться. Доказательств множество. И прежде всего в эмиссионных линиях спектра.
– Выиграл Бааде? – догадался я.
– В общем да, но Минковски напрасно отдал бутылку.
– То есть, Бааде оказался неправ. Он вернул должок?
– Не успел.
– Почему?
– Умер.
Глава шестая.
«Это шествуют творяне…»
Разбудили нас голоса.
Я решил, что Степаныч очнулся.
Сойдя утром с теплохода, мы никакой разумной жизни в окрестностях не обнаружили. Покосившаяся поскотина на опушке. Сероватый лишайник на серых жердях. Белый песок, весело рассыпанный под соснами. У заброшенного навеса – пирамида черного, рассыпающегося угля, прямо какой-то ужасный потусторонний Египет. Хозяин бывшего Дома колхозника был пьян. «Он завязал, – утверждал в дороге Врач. – У Степаныча – огромная сила воли». Но Степаныч был так пьян, что будить его не имело смысла. В неуютной комнатушке пахло сухой пылью, в глиняном горшке умирало дерево-ректификат, так мы решили по запаху. На бревенчатых стенах проглядывали сквозь слой пыли любительские натюрморты: битые сибирские фазаны, тетерева, рябчики. Сам Степаныч («У него огромная сила вол») валялся на черном клеенчатом диване, под рукой опорожненная бутылка.
Мешать мы не стали.
Выбрали домик ближе к поскотине.
Выгрузили на веранде продукты, Врач выставил коробку с пазлом.
Почему все чудесное происходит в Австралии, а не в заброшенных Домах колхозника? – думал я, отмахиваясь от случайного комара. Почему Архиповна предпочитает дальние страны, а не едет, скажем, в Бердск, где я мог бы отыскать ее на пляже. Что с того, что откроют они с Бредом Каллерманом возможность существования иной, внеземной жизни? Все равно это будет в Австралии.
Бред!
Солнце сквозь легкую, горчащую дымку.
Запах перестоявших грибов. Стеклянные стрекозы.
Мудрить мы не стали. Перекусив, упали на нагретые солнцем спальники и уснули.
Мне снились какие-то пространства. Я чувствовал, они бесконечны. Из пронизывал свет, но они оставались темными. Я был так мал, что не мог заполнить и ничтожной их части. От квазара до квазара через весь Космос – вот истинный масштаб. А что я? Миллиарды световых лет. Моя малость выглядела ужасной.
29– Эй, евреи!
Из-за рассохшихся перил на нас смотрел слабоумный.
Я страшно обрадовался. Куртизанка-партизанка нисколько не привирала.
Наивные глазки, нелепые косые бачки, запущенная щетина. Лариса Осьмеркина запомнила каждую деталь: почерневшая фальшивая цепь на шее… застиранная рубашка в горошек… Человека с такими глазами не убедишь в том, что Ахилл никогда не догонит черепаху. Апории Зенона такому не близки. Тем более что совсем недалеко, у покосившейся, поросшей лишайниками поскотины курили еще двое. Побитая иномарка упиралась погнутым бампером в телеграфный столб, правая фара высыпалась. Явно с тормозами проблемы. Покуривая, мужики лениво поглядывали в нашу сторону. Еще один вразвалочку шагал к дому Степаныча.
– Чего тебе?
– Нам бы веток сухих.
– Хочешь поговорить об этом?
– Ты что? – обиделся слабоумный. – Ветки нужны.
– Ну, иди, собирай, – разрешил Врач. И ободрил. – «Со скоростью, превосходящей все последние изобретения».
Слабоумный перекрестился.
Кажется, он не совсем понял Врача.
А меня поразил номер иномарки, уткнувшейся в столб поскотины. 77–79. Тойёта королла. Именно этот номер назвала Роальду Осьмеркина.
– Эй, евреи!
– Чего тебе?
– Нам бы веток.
– На кухне газ есть.
– Он пахнет, – слабоумный показал грязный палец.
– «Эти апотропические ручки!» – восхитился Врач. И спросил: – Ты когда в последний раз обращался к врачу?
– Не помню, – удивился слабоумный. – А что?
– Здорово запустил болезнь. Наверное, не слыхал об Арнольде?
– Да ты что? – ужаснулся слабоумный. – Никогда не слыхал. А что?
«А то!» – сказал Врач. Был у него такой приятель. Арнольд. Еврей лютый. Шел с работы, увидел толпу. Местные патриоты вышли на борьбу с жидами и масонами. На трибуне – тучные бабы в кокошниках, с топорами в руках. У микрофона – боевой лидер. Маленький, горбатый, кашляет. Продали жиды святую Русь! Арнольд начал проталкиваться к трибуне. На него шипели, но не останавливали. Так он поднялся на трибуну и попросил у боевого лидера микрофон. Тот остолбенел. «Люди добрые! – сказал Арнольд. – Знаю я, как примирить вас с евреями!» Тучные бабы в кокошниках побледнели от таких слов, сладко прижали к грудям тяжелые топоры. «Если ты о гафниевой бомбе, русскоязычный, то есть у нас такая, не сумлевайся!» – «Я не о бомбе. Я о любви. Знаю, как примирить вас». Патриоты замерла и тогда Арнольд возгласил: «Люди! Возлюбите евреев!» От таких слов самая тучная баба уронила топор на ногу боевого лидера и заплакала от беспомощности.
– Ты чего это? – совсем растерялся слабоумный.
И крикнул мужикам у машины:
– Рубик!
– Что тебе?
– Они не хочут.
– Чего они не хочут?
– Сухие ветки таскать.
– Ну, так скажи им, что я сказал.
– Я им говорю, а они все равно не хочут.
– Тогда сам таскай! – невежливо отозвался Рубик.
Слабоумный обиженно заморгал. Но я ему не сочувствовал.
Как раз в этот момент солнце спряталось за сосны, сладостно зашипело в море, и освобожденным от блеска зрением я увидел еще одного человека. Он сидел под сосной, в стороне от машины. Раскладывал ветки на старом кострище, обламывал сучки, тихо и блаженно улыбался. А левой рукой отгонял вьющуюся перед ним бабочку.
Настоящий ботаник!
30– Эй, евреи!
– Чего опять?
– Разменяйте сотку.
Слабоумный протянул через перила стодолларовую купюру.
Впрочем, такой она была только для идиотов. Цифры явно были наклеены. И не очень удачно. «Это шествуют творяне, заменивши дэ на тэ». Врач рассматривал слабоумного с наслаждением:
– Много у тебя таких?
– Я бы еще принес. Но нету.
– А почему цифры наклеены?
– А как должно быть? – заподозрил неладное слабоумный.
– Напечатано должно быть. Специальной краской. Не знаешь?
– Да что это у тебя то наклеено, то напечатано! – обиделся слабоумный. – Ошиблись, наверное.
– Кто ошибся?
– Америкашки.
– Вот у них и разменивай.
Слабоумный обиженно поморгал.
Боком-боком стал отодвигаться от домика.
Не выпускал нас из виду, видимо, чем-то мы его насторожили.
Явно хотел посоветоваться с авторитетами. «Папася, мамася!» Я страшно боялся, что в проем растворенной настежь двери он увидит коробку с пазлом. «Видишь татарина?» – толкнул я локтем Врача. – «Возле машины? Бритый?» – «Ну да». – «Вижу. А что?» – «Вчера я видел его в „реанимации“. Доходит?» – «Это точно он?» – «Память у меня хорошая». – «Тебя же бутылкой били по голове».
Впрочем, Врач произнес это неуверенно.
Глава седьмая.
«Кто, господа, видел многоуважаемого Архитриклина?»
– Эй, евреи.
– Чего тебе?
– Заварка имеется?
– А у вас нет, что ли?
– Закончилась. Вы это.
– Ты все же обратись к врачу.
– Да для чего? – испугался слабоумный.
– Типичные признаки вырождения.
– Вы это. Вы давайте к костру.
– Так у вас же нет заварки.
– Рубик зовет.
32На реках вавилонских,
там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе.
33Не пойти было нельзя.
Костер под сосной дымил.
Ботаник блаженно улыбался, будто у него программа зависла.
Ну да, вспомнил я, он контужен. Он несколько раз ранен. У него провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слышал. Отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Работал с заграничными коллегами. Видел, как ученые самых безмозглых беспозвоночных обучали вполне осмысленным действиям. Интересно, кто его запрограммировал? Почему он в банде? Тем более, в его возрасте?
Бритый татарин, увидев нас, цепко повел черными глазами. Товарищ Эй из «реанимации» возил его на фотонном звездолете, чтобы было кому открывать бутылки, а он оказался не таким простым. Голова коричневая, закругленная, как глобус. Закурив, опустил глаза, зато задумчиво уставился на нас горбоносый тип, похожий на депрессивного кавказского принца. В общем, спокойные товарищи, один только слабоумный строжился, поругивался, хотел понравиться Рубику. Нет правильных китайцев без правильных мыслей. Сам Рубик, впрочем, особого внимания на нас не обращал. Курил, стряхивал пепел в ладошку.
