Константин Мартынов - «Ныне и присно»
— Huath skulu vi göra medh swa mager, Pekka? Nogh them som takn i hws! /Зачем нам этот дохляк, Пекка? Хватит и тех, что взяли в доме! (древнешведск.)/
Смысла сказанного Шабанов не уловил. Воевода же на возглас не прореагировал — наблюдал, как из промысловой избы выводят в кровь избитых мужиков.
Повинуясь чуть заметному жесту воеводы, к пленным приблизился одетый в куртку из толстой бычьей кожи воин. В руке его хищно поблескивал взведенный арбалет.
— Не пойтесь мужикки — жить путете! — осклабившись сообщил каянец. Чудовищный акцент делал речь едва пригодной для понимания. — Натто рыпа носить, соль носить. Пыстро-пыстро носить! Токта хорошо путет! Томой пойтете!
— Ага, — буркнул Никодим Чунин, покрученник с Варзуги. — Домой пойдем… А еще нам по теплой бабе… путет! Другому кому байки рассказывай.
Финн — акцент завсегдатаев мурманских кабаков Сергей знал, как любой северянин — укоризненно поцокал языком и погрозил Никодиму похожим на сардельку, пальцем:
— Плохой мужик! Групый! Такой нелься долго жить!
Звучит короткий приказ — небрежно, даже лениво… Стоящий рядом с Шабановым воин текучим движением смещается к варзужанину. Снова взмывает меч, и на этот раз полет никто не останавливает…
Голова Никодима, глухо постукивая по валунам, покатилась к прибою. Тело, не веря в смерть, лишь пошатнулось. Из обрубка шеи высокими фонтанчиками плеснула кровь.
— Патай! — со смешком приказал толмач. Обвитый кожаным ремнем кулак толкнул обезглавленное тело.
— «Боже, защитник наш! Приникни и призри на лице помазанника Твоего», — негромко начал читать молитву староста тони, Серафим Заборщиков, — «ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи…»
— Huath mumlar swa ryz? /О чем бормочет этот русс? (древнешведск.)/ — поинтересовался воевода.
— Bidher till gudh, /Молится (древнешведск.)/ — пожал плечами толмач.
Вожак усмехнулся.
— Lat göra Vadhe är the som gnisslar taender medh onzka! /Пускай! Опасаться надо тех, кто зубами от злости скрипит! (древнешведск.)/
Стоящая у причала иола готовилась принять добычу.
— Тафай, мужики! — заторопил поморов толмач. — Рапотать нато!
Отзывавшийся на имя Ханс снова возник над Серегиной головой, выразительно бросив ладонь на оголовье меча.
— Встаю, встаю! — с ненавистью буркнул Шабанов.
Ненависть придала сил. Даже ноги перестали дрожать, только в голове по-прежнему гудели далекие колокола.
«Возвращение откладывается…» — мрачно подумал Сергей,
— «и похоже надолго… дожить бы…»
И он сделал первый шаг на пути к Судьбе.
Глава 2
Тимшу разбудил свет — яркий, плотски-розовый, вызывающий желание поплотнее зажмурить и без того сомкнутые веки… Утро? День?
Он прислушался — рядом сопит еще кто-то. Сонно, изредка негромко всхрапывая. Днем? Во время промысла?!
Открывать глаза почему-то боязно…
Шабанов притих, как застигнутый врасплох зверек: пусть думают, что еще не проснулся. Подхлестнутые накатившей тревогой чувства невероятно обостряются.
Запахи… Непонятные, странные, застарелые… успевшие намертво впитаться в окружающий мир… Воздух душный, неподвижный… забывший о дожде и ветре… Нет, это не Порьегубские тони… Не лопарская тупа и даже не промысловая изба… Куда его занесло? И как?
Страх шершавой лапой скребнул по сердцу. Неведомое затаилось, готовое броситься на беззащитно лежащего… «Страх разуму не советчик!» — колыхнулось в памяти наставление погибшего на Груманте отца… Но глаза открывать еще рано… успеется открыть.
Ложе под спиной… мягкое, услужливо прогнувшееся… пальцы касаются тонкого гладкого полотна… Господское полотно, богатое… Монастырь?
Где-то неподалеку размеренно капает вода… шлепки капель о камень… Каменный рукомойник? Не бывает таких! Что еще? Коли посапывания спящего соседа не считать, ни единого звука… таки осмотреться?
Тимша еле заметно — тонкой щелочкой, — приоткрыл веки. Высоко над головой беленый каменный потолок… заправленное в полотняный чехол одеяло на груди… спинка железной кровати, крашеная в бледно-салатный цвет стена позади нее… Точно — монастырь. Где еще такой келье быть?
Монахи не равки — не съедят! Осмелевший Тимша распахнул глаза во всю ширь, повернул голову к свету.
Что за окно здесь?! Огромное — в полстены! — с собранными по бокам узорчатыми занавесями! За окном — верхушки деревьев, синее безоблачное небо над ними… Это ж сколько поверхов должно быть в домине, чтобы деревья едва окна сягали? Подойти бы, выглянуть!
Тимша заворочался, одеяло сползло к ногам, на теле обнаружилось непривычного вида белье. К руке от висевшей на железной стойке бутылки тянулась прозрачная трубка.
Зачем переодели? Когда? Во сне? И что за дрянь в руку воткнули?!
Сопение за спиной прервалось, донесся сладкий зевок.
— Очухался, парень? Эт-т хорошо. Давно пора.
Желание немедленно сорвать с руки непонятную трубку отодвинулось в глубь сознания. Шабанов повернулся — на соседней кровати, опираясь на локоть, лежит пузатый мужик с поросшей сизой щетиной одутловатой физиономией. На обрамленной коротким венчиком черных волос лысине весело играет солнечный зайчик. В распахнутом вороте нижней рубахи густо кучерявится черная поросль.
— Ты лежи, лежи! — озабоченно посоветовал мужик начавшему вставать Тимофею. — Не ворочайся — капельницу из руки выдерешь. И вообще, с сотрясением мозга вставать запрещено! Если отлить надо, я тебе «утку» подам.
Тимша не понял и половины сказанного, однако пошедшая кругом голова заставила откинуться на подушку.
— Не надо мне утки, без жирного тошно! — простонал он сквозь стиснутые зубы.
Мужик хихикнул и удовлетворенно отметил:
— Ну, раз шутишь, значит поправляешься.
«Какие там шутки!» — хотелось возразить Тимше, но дыхания хватило только на мучивший вопрос:
— Где я?
— В областной, в нейрохирургии, — с готовностью поделился мужик.
Если бы еше понимать…
«Чего тут понимать?» — сказал кто-то внутри Тимшиной головы. — «Больница это, народ лечат…»
Голос, теряя силу, опустился до шепота и стих.
«Бесы!!! Заволокли незнамо куда, а теперь изгаляются!» Тимофей вздрогнул, перекрестился… «А как изгаляться надоест, так, небось, и сожрут, окаянные!»
На лбу выступила липкая испарина, внизу живота похолодело. В горле комом застрял испуганный всхлип. Рука привычно скользнула на грудь, нащупала нательный крест… в пальцы сунулся не привычный, кипарисовый, пахший ладаном, а легонького белесого металла с полустершимся от времени изображением Христа… Освященный ли? У кого спросишь?
«Монастырь же, — попробовал успокоить разгулявшееся воображение Тимша. — Откуда бесам взяться? Ничо… Терпеть надо, там видно будет…»
Скрипнула дверь — на пороге появилась толстая насупленная бабка в белом платке. В одной руке швабра, во второй — ведро. Застиранный синий халат аж до колен открывает толстые ноги в скрученных и собранных в «гармошку» чулках.
«Тьфу, позорище! Так заголяться и девкам-то соромно!» — мысленно сплюнул Шабанов.
— Ожил? — ахнула бабка и, бросив плеснувшее мыльной водой ведро, проворно шмыгнула обратно за дверь.
— Сейчас, сейчас! Я сестру позову! — донеслось оттуда.
Сестру? Зачем нужна бабкина сестра? Или она в монастыре вместо лекаря? Бабка—знахарка? В монастыре? Чудеса!
Тимша приготовился увидеть старую каргу с крючковатым носом и волосатой бородавкой на верхней губе… оттого пухленькая девчоночка с железным подносиком в руках, обряженная в коротенький белый халатик с нашитым на карманчик красным лоскутным крестиком повергла в крайнюю степень смущения.
— Чего надо? — растерянно спросил Тимша, натягивая до горла одеяло.
Глаза, против воли, не могли оторваться от неприкрытых халатиком коленок… аппетитных таких, в небывало тоненьких почти прозрачных чулочках… А выше, сквозь туго обтянувшую девчушку белизну, соблазнительно розовело ничем — не считать же узких полосок на груди и бедрах! — не прикрытое тело!
И такое в монастыре?! Некстати проснулось мужское естество, одеяло шевельнулось… Тимшины щеки окатило жаркой волной.
«Стыдоба-то какая!» Он заелозил ногами, стараясь повернуться на бок. Девчушка понимающе хихикнула и тут же напустила на себя строгий вид.
— Тебе чего не лежится? Думаешь, первый день работаю, на голых мужиков не насмотрелась?
В голове вновь непрошено заворочался кто-то посторонний. Тимша закусил губу, чтобы не заскулить от страха и непонятности.
«Медсестра это. Лекарства дает, уколы делает. И нечего пялиться — для нее ты еще один, по телефону с подругами болтать мешающий.»
