Константин Мартынов - «Ныне и присно»
Чем-то вошедшая напоминала Агафью — походкой? Фигурой? Разрезом глаз? Так сразу и не понять… да и надо ли понимать?
Из Тимши словно выдернули поддерживавший стержень — он обмяк, медленно сполз обратно в постель. Да… конечно… это к непонятному Сергею, приятелю конопатого Веньки… С чего он решил, будто на пороге появится мама… и заберет домой, подальше от непонятного и неприятного мира? Глупо. Мог бы и сообразить.
В горле застрял горький ком. Тимша обиженно ушел вглубь себя, заперся, отгородился от сумевшей цапануть за живое реальности… и потому не удивился, что почуявший волю бес рванулся наружу, радостно воскликнув:
— Здравствуй, мама!
«Так-то лучше…» Тимша расслабился — отсюда, из глубины, странный мир казался ненастоящим, словно морозный лес на оконном стекле: подыши — жарко, в полную силу — и проглянет залитая солнцем улица, смешливые молодки в цветастых полушалках, яркие блики на речной волне…
Только подыши…
* * *— Сачем стой, русска сопака?! Ходи, сол носи!
Сергей сжался, ожидая удара, но финн ограничился злобным рыком — калечить носильщика раньше времени Весайнен не велел. Мимо, сгибаясь под тяжестью мешка с солью, прошел Заборщиков. Искоса брошеный на Сергея взгляд говорил красноречивее любых слов.
«Проспал набег, немочь бледная!» — читалось в жгущем ненавистью взгляде. — «Не себя, не промысловиков даже — весь берег Терский не уберег! Кто теперь стариков упредит, чтоб из погоста уходили? Кто баб с детишками от немчуры уведет?!»
Как плетью хлестнул помор.
«Отвали, козел! — взвыл Сергей. — Причем здесь я-то?!»
Мысленно взвыл — что толку объясняться с пнями средневековыми? Решат, что под дурика косить затеял, вот и весь хрен. И вообще, что поморы не поверят — полдела. Чухонцам-то на фиг дурик сдался? Снести ему башку! Как Чунину.
Шабанов нервно передернул плечами. Ноги, тем временем, неверной походкой несли к складу — за солью.
Соли было много — не один десяток бочек трески насолить… Почерневший от свалившейся беды Заборщиков кинул на серегины плечи тяжеленный мешок.
Молча…
Сергей пошатнулся, но устоял. Уже на выходе его повело, заставив опереться на косяк… Устоял и здесь. Теперь утоптанной тропой к причалу, по скрипучим сходням на коч… Судя по отделке, в Ковде строеный…
«Это еще откуда? Хренов предок наружу прет? Давай, гад! Вылезай, не мешкай! Пора назад шкурами меняться!»
Чужие мысли елозили в глубине сознания, на поверхность
не спешили. «Ясен пень — кому охота корячиться? Шею под меч совать? Меня, падла, подставил, а сам свалил!»
Сергей мешал ругань с мольбой — ничего не помогало. Чужие мысли по-прежнему бултыхались на грани сознания. Возвращаться в свое тело предок не спешил. Оставалось только слушать — авось, что-то полезное всплывет…
«Разорили Ковду, поганые… а ныне Умбу зорить идут. Большой отряд у Пекки Весайнена — сотен семь привел… больше чем к монастырю Кандалакшскому по весне — немалую добычу взять полагает. Эх, Митрофана-атамана на него нету! Старики сказывали — плакали от него каянцы кровавыми слезьми, пока не вздумал атаман бросить промысел неправедный и в монахи податься…»
Из совсем уж подсознательных глубин вылезают похожие на обрывки исторических фильмов воспоминания — как предок в детстве с друзьями в дружинников Торжковских играл, восьмиречье[13] каянское деревянным мечом усмирял… Доусмирялся, мать его! Поделился счастьем! Живи, Сергей, да радуйся!
Рот наполнился желчной горечью. Шабанов сплюнул.
«Сколь той жизни-то осталось? Пока мешки на берегу. Зачем каянцам дохлый пленник? Морока одна…»
Из груди вырвался стон. Надзиратель презрительно скривился. Меч выдвинулся из ножен — на ладонь всего, и снова об устье звякнул. Напоминает, в чьих руках серегина судьба…
«А может это выход? Может смерть в прошлом домой вернет? Разозлить, и… дома?»
На миг показалось, что кошмарный мир просто привиделся, он в больнице, в палату входит… Мама?
— Мама!
Сергей рванулся навстречу… Хотел рвануться — тяжеленный мешок с солью придавил к земле, заставил упасть на колени.
— Встафай, пес! — прорычал охранник.
Сергей поднял взгляд — ну и гнусь! Клочковатая борода на полморды, сизый шишковатый нос, глаза, как у неандертальца — под надбровными дугами утонули, из глубины багровыми угольками светят… такому железякой по чужой шее шарахнуть — как после блошиного укуса почухаться. Только дай повод…
С коча на берег Букин спускается, лопарь порьегубский.
Глядит мимо… Словно и нет на свете Шабанова…
Увязший в глубине сознания Тимша крепко зажмурился, отчаянно мечтая, чтоб ничего этого не было — ни отряда Весайнена, ни горящих от соли ссаженных плеч, ни осудивших на вечный позор взглядов…
«Эх, поменяться бы с кем жизнями, все сначала начать!» — снова мелькнула горячечная мысль…
Мир вздрогнул и поплыл в медленном танце… звуки таяли — и шум прибоя, и шепелявые вопли немчуры, и тяжелая поступь грузивших суда поморов… вскоре не осталось ничего лишь Тимша и вселенская пустота…
* * *— Сережа! Что с тобой, сына? Может, сестричку позвать? Дрожащий от невыплаканных слез голос вернул к жизни.
Незнакомый, но все равно родной — русский!
Тимша всхлипнул, выпростал лицо из-под одеяла… Снова келья… нет, палата. Больничная палата. И любопытный мужик на соседней койке. И женщина, зовущая сыном…
Вот оно значит как. Выпросил! Вымолил! Ни усталости проклятой, в сон бросившей, ни каянской немчуры на порьегубском промысле! Сергей? Пусть будет Сергей — это ж новая жизнь! Где никто не плюнет в лицо, где не горят русские погосты, где все по-другому! Главное — не подавать виду, что вокруг незнакомое, странное и непонятное.
Тимша несмело коснулся женской ладони… материнской ладони.
— Я в порядке, мама! Не надо медсестры.
* * *Дни текли неотличимые один от другого — таблетки, уколы, сон. Маленькие радости — исчезновение капельницы и, чуть позже, намотанных на голову бинтов, возможность встать и подойти к окну — втихаря, пока спит не в меру бдительный и заботливый сосед по имени Георгий Петрович… дни текли, пока в палату не вошла незнакомая сестра — солидная тетка лет сорока, с закрашенной рыжим сединой и наметившимся третьим подбородком.
— Ты почему до сих пор здесь? — над правым глазом вопросительно выгнулась бровь. — Тебя ж еще вчера выписали!
— Жду, когда одежку принесут, — не задумываясь ответил Шабанов.
Сестра без особого любопытства покосилась на шрам, баггровеющий посреди пробритого в густой Тимшиной шевелюре пятачка. Брови строго нахмурились.
— Ждать и на выходе можно, а у нас люди в коридоре лежат! Давай-ка, собирай манатки и топай отсюда!
— Кху-кху! — многозначительно кашлянул Георгий Петрович. Глазенки заговорщицки указали на выход…
Женщина раздраженно огрызнулась:
— Чего? Уколы после пересменки.
— С ним вроде бы психиатр поговорить хотел… — услужливо напомнил неугомонный сопалатник.
— Значит расхотел. Иначе бы в компьютере запись была! — отрезала медсестра. Сутки дежурства заканчивались, и морочить себе голову она не собиралась. — а вас-то это каким боком греет?
Георгий Петрович немного смешался.
— Я что, я помочь… подсказать…
Тимша люто зыркнул на соседа. Георгий Петрович подавился недомямленной фразой, торопливо натянул пузырящиеся на коленях штаны и юркнул в коридор.
— Так я собираюсь? — на всякий случай уточнил Шабанов.
— Давно пора! — сообщила медсестра и, надменно задрав подбородок, выплыла из палаты.
Светлана Борисовна на сей раз работала в день, одежду принес Леушин. Тимша с трудом втиснулся в узкие, как у заезжей торговой немчуры порты… нет, не порты — «джинсы»! Зато «кроссовки», оказались до смеха похожими на знакомые по прежней жизни лопарские каньги.[14]
— Неужто толковых сапог не нашлось? — хмыкнул Тимша, притопнув хлябнувшей обуткой.
— Не нравится — иди босиком! — моментально отозвался Леушин. — Или здесь оставайся, мозговеда ждать.
Ждать Тимша не собирался. Еще как не собирался — Веньке пришлось изрядно напрягаться, чтобы не отстать от длинноногого приятеля. По крайней мере в троллейбус он влез стирая со лба пот и шумно отдуваясь.
— Еще больным прикидывался! — попенял Венька. — Носишься, как лось по тайге!
— Сгинь! — посоветовал Шабанов.
— Я бы и сгинул, да тебя жалко — пропадешь без меня! — не полез в карман за словом Леушин.
Тимша отмолчался.
Троллейбус неспешно полз по городу. Глядя на лихо проносящиеся мимо разномастные самобеглые телеги, Тимша давил испуганные охи — как не сталкиваются? Брали бы пример с их возницы — едет себе степенно, не торопясь… Может, даже чересчур не торопясь?
