Патрик О'Лири - Невозможная птица
– Новенького?
– Посмотреть на вещи по-другому. Может, не так широко. Убрать излишки.
Так, ну, это уже воняет. Дэниел ненавидел, когда в книгах метафорическое содержание вылезало на поверхность – подтекст, вытаскиваемый нетерпеливым автором на уровень текста.
– Послушай, – сказал он, вставая, и хлопья волос посыпались на его шлёпанцы. – Не надо. Не надо, пожалуйста. Я не в отчаянии. Я не влюблён в тебя. Моя жена… Она просто… – Ему было трудно дышать. – Постричься – это ещё не значит завязать роман.
Рэчел посмотрела на него.
– Сядь, – сказала она.
Он сел. Она спрыснула его из маслянистого флакона и провела рукой по его волосам.
– Кто говорит о том, чтобы завязать роман? – сказала она (щёлк). – В любом случае, ты не мой тип (щёлк, щёлк). У меня более изощрённый вкус в плане секса.
– Секса? – каркнул он.
– Ой, перестань. Я не ангел сострадания. Просто я считаю, что тебе это нужно.
Было очень трудно понять, куда смотреть.
– Ты хочешь?..
– Что ж. Пожалуй… Но… не сейчас.
Почему, удивился он. Почему не сейчас?
– Без проблем, – сказала она. – Но имей меня в виду, – она наклонилась ближе. – Не беспокойся (щёлк). Я не какая-нибудь лесбиянка, – она улыбнулась. – Ну… то есть да. Но я не настаиваю на этом.
Дэниел заплакал. Он смотрел на обрезки волос на красном кухонном полотенце, повязанном вокруг его шеи, и плакал.
Рэчел держала его, обняв своими полными руками за плечи. Как медведица, нянчащая детёныша.
Он открыл рот и не смог издать ни звука.
Через некоторое время Рэчел подошла к холодильнику, достала жестянку пива, отпила и протянула ему. Она вытерла слезы с его щёк, и он глотнул. Вкус пива был изумительным. Действительно, он был превосходным. Стоя позади, Рэчел протянула ему ручное зеркальце, чтобы он мог взглянуть на конечный результат.
– Превосходно, – сказал он, глядя на свой профиль и мельком – на отражение её тела.
– Ну и чудно, – сказала она.
– Покажи мне твои груди, – попросил он, чувствуя холод банки в руке.
Он услышал, как она засмеялась, и потом – как она снимает блузу.
– Не подсматривай, – сказала она, и он опустил зеркальце на колени.
Он запомнил щелчок выключателя бра. Затем она вышла вперёд из-за его спины и встала посреди кухни. Крупная женщина с весьма крупными грудями. Она скрестила руки на животе и смотрела, как он смотрит на неё. Забавно, но он не сравнивал её ни с кем. Её груди были прекрасны сами по себе, в отвлечённом смысле. Они могли бы быть грудями любой другой женщины. Какая поразительная мысль. Какое тонкое наблюдение. На какие-то тридцать секунд боль отпустила Дэниела, и он, казалось, впервые за многие годы почувствовал себя живым. Желание, безопасное и гипотетическое, водоворотом закружилось у него внутри. Он глубоко вздохнул и сглотнул.
– Спасибо тебе.
– Не за что. Не поможешь мне с моими шмотками?
Она натягивала обратно свою блузу, а он убирал её парикмахерские принадлежности, когда обнаружил странную вещь: на дне её огромного африканского кошеля лежала маленькая птичка с красным горлышком. В точности как у Шона.
Рэчел пришлось напомнить, чтобы он заплатил ей. И перед тем как она ушла, он обещал ей, что не пропустит следующую стрижку.
В дверях, охваченный внезапным приступом раскаяния, Дэниел сказал,
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я…
Рэчел положила прохладный палец на его губы, прервав его на полуслове.
– Не надо портить это, – сказала она.
КРЫЛАТЫЙ
Майк пришёл в себя на заднем сиденье незнакомого серого автомобиля. Его глаз ныл, его руки онемели, а его толстый бумажник углом впился ему в зад. Поездка была спокойной. Его окружали три здоровых мужика, очевидно какие-то агенты. Он как-то уже встречался с агентами ФБР – в Детройте, где он жил в одном доме ещё с дюжиной наркоманов, – вежливые люди в солнцезащитных очках и в дешёвых тесных костюмах, задающие сотни вежливых вопросов. «Можно войти? Вы слышали о бомбёжке ROTC?[12] Вы узнаете этого человека? Видели ли вы его в последнее время? Не возражаете, если мы обыщем дом?» По какой-то причине чем более они были учтивы, тем больший страх внушали. И тем более виновным он себя ощущал. Предубеждения человека, выросшего в католичестве, трудно преодолеть.
Несколькими часами позднее, когда они уже ехали к северу от Сан-Франциско, направляясь на восток, Майк сказал, что хочет в туалет, и они свернули к обочине. Чернокожий верзила прикурил сигарету от серебряной «зиппо», потом расстегнул Майка и ухватил его сзади за пояс, так чтобы он мог нагнуться вперёд и направить свою струю мимо ботинок. Это было унизительно. Несколько часов он сканировал свою память, ища, что он мог сделать не так. Он решил, с некоторым облегчением, что это, видимо, из-за просроченных штрафов. Иисусе, уж слишком они строги! Вся эта суета – из-за каких-то вшивых шестисот баксов за неправильную парковку?
– Можно позвонить? – спросил Майк, продолжая мочиться, боясь встретиться глазами с чернокожим.
– Кому ты хочешь звонить? – отвечал низкий глубокий голос.
– Моему адвокату.
– Он живой, – сказал чернокожий, как будто это все объясняло. – Ты закончил? Я застегну тебя. Стой смирно. – Верзила хохотнул. – Не бойся, я предпочитаю девочек.
У машины он мягко положил руку на светлые волосы Майка и пригнул ему голову, помогая сесть на заднее сиденье.
Когда они тронулись, Майк решил, что больше не вынесет неопределённости.
– Что я сделал? – спросил он худощавого, сидевшего на переднем сиденье.
Худощавый (скандинав, подумал Майк) обернулся и что-то беззвучно проартикулировал двум своим коллегам – водителю и чернокожему, сидевшему рядом с Майком – кобура его пистолета била Майка в бок на каждом повороте.
– Гип? – спросил водитель.
– Гип, – кивнул чернокожий.
Худощавый покачал головой.
– Не думаю, ребята, – он перебросил руку через сиденье, снял чёрные очки и вперил в Майка взгляд голубых глаз. – У нас тут есть одна живая.
– Это насчёт этих парковочных квитанций?
Тот надел обратно очки и, повернувшись, стал смотреть на дорогу.
В зеркальце заднего вида Майк заметил, что их догоняет машина.
– Нет, мистер Глинн, – сказал наконец худощавый. – Это насчёт колибри.
Через секунду два других фэбээровца взорвались хохотом. Маленькая машина закачалась от раскатов их веселья. Кобура несколько раз ударилась о бедро Майка. Он взглянул на хихикающего чернокожего верзилу. Позади него в заднем окне вырастал чёрный автомобиль.
Наконец они немного успокоились, и Майк спросил хриплым голосом:
– Какого черта?
На этот раз засмеялись все, включая худощавого, который заплевал все ветровое стекло. Чернокожий прислонил голову к окну и всхрюкивал от смеха, а водитель едва-едва удерживал машину на дороге.
И тогда чёрный автомобиль, который уже поравнялся с ними, взорвался пистолетными выстрелами.
Два окна разлетелись вдребезги, и дождь крови и осколков стекла осыпал Майка.
Чернокожий завопил.
Водитель сполз с сиденья, его не было видно.
Их машина, двигаясь зигзагами, врезалась в чёрный автомобиль.
Майка с силой швырнуло о дверцу. В его глазах заплясали искры.
Скандинав ухватился за руль и рванул его, разворачивая машину.
Худощавый, перегнувшись через тело водителя, правил одной рукой, целясь другой поверх неё; он успел сделать три выстрела до того, как пуля прошила его запястье на рулевом колесе. Вскрикнув, он отпустил его и упал назад, его солнцезащитные очки слетели и приземлились на коленях у мёртвого чернокожего на заднем сиденье.
– Пригнись! – заревел худощавый Майку. Ещё выстрелы.
Долгий визг резины, и чёрный автомобиль ударился в них бортом.
Их машина соскользнула в канаву, запрокинулась набок и вспахала землю, взметнув облако пыли и грязи.
Высокая зелёная трава хлестнула по стеклу рядом с лицом Майка; это выглядело как съёмка скользящей камерой.
Серия ужасных ударов, и наконец машина со скрежетом остановилась.
В отдалении – протяжный визг тормозов.
Мотор ещё раз фыркнул, чихнул и заглох.
Было слышно, как вращается колесо.
Их машина лежала на боку, и Майка прижало к дверце, спиной к земле. Он не мог двинуться. На него навалилось тяжёлое тело чернокожего, его голова покоилась у него на коленях. Его затылок был разворочен и напоминал горшочек с фондю[13]. Тёплая кровь сочилась Майку на штаны. В ушах у него звенело; он потряс головой. Осколки стекла разлетелись в разные стороны. И тут он осознал, что единственным путём к спасению была дверца над ним: стекло было выбито. Он был в ловушке.
Машина закачалась – худощавый пытался вылезти наружу, делая быстрые короткие вдохи сквозь зубы.
Отдалённые выстрелы.
Выбитое окно у Майка над головой открывало странную и прекрасную картину. Глубокая синева неба. Торжественное шествие облаков. Все это в обрамлении зазубренных краёв и мозаики осколков стекла. Ему вспомнились картины Магритта[14].
