Эльрида Морозова - Кто я
Но ведь в природе мы и не жили в этих корпусах. Мы жили в лесу, среди чистого воздуха, а не этого смрада.
Однако люди ходят в корпусах без затычек. Логично предположить, что они надевают затычки, когда выходят из корпусов на свежий воздух. Или на то, что осталось от свежего воздуха. Я очень долго не был снаружи, я не знаю, что там сейчас происходит. Может, там и леса никакого нет…
Но почему тогда мне приснился лес, сразу после того случая, который я назвал «что-то»? Наверное, я все-таки нашел выход, вышел наружу, увидел лес, понял что-то. Меня увидели люди, погнались за мной. И не было бы ничего удивительного, если бы я предпочел смерть этому позорному существованию. Я мог бы сброситься с обрыва: там есть такие красивые обрывы. Я думал, что умер. Но меня откачали, подлатали, обработали.
И вот я здесь. И у меня в ушах звучит это тоскливое слово: «Никогда».
Стоп! А кто сказал мне это слово? Неужели я сам? Что-то звучит оно у меня в голове слишком часто и слишком подозрительно. А не могли ли мне сказать его люди? Эти «доброжелатели» с излучателями? Типа того, что «никогда у меня не получится изменить чего-то».
Опять они вмешиваются в мои мысли! А я, олух, поверил. Подумал, что это моя собственная мысль, что именно так я и думаю. Не достаточно ли я обжигался на таком доверии? Пора бы научиться отличать свои мысли от чужих. Это довольно-таки тяжело. Но между ними есть существенное различие.
Когда ты думаешь свою собственную мысль, тебе ее приятно думать. Когда думаешь чужую, ты чувствуешь несогласие с ней. Есть какая-то несостыковка. Типа того: хотелось бы сделать то-то, а приходится это. Видите, какое противоречие?
Есть умники, которые говорят, что правду надо скрывать из лучших побуждений. Они лгут. Они просто боятся, что кто-нибудь узнает такую правду и им достанется. Они прикрывают свои идеи гуманностью. А ей тут и не пахнет.
Я слишком много имел дела с правдой и ложью, я могу их сравнить. Правда изначальна. Она непоколебима. Ложь – строение неустойчивое, в любой момент она может рассыпаться. Если ты нашел где-то противоречие, значит, здесь есть ложь. Даже самая продуманная и хитрая ложь по сравнению с правдой просто как соломенная хижина против каменной стены. Достаточно подуть на нее, чтобы она развалилась.
Я долго считал себя машиной. Я бегал на работу и удивлялся: почему я думаю? Почему осознаю? Я считал себя дефективной машиной.
Дело было в другом. Эта ложь имела дефекты и непродуманности. Невозможно создать ложь, чтобы она выглядела естественно. В ней всегда будет какая-то закавыка, за которую можно зацепиться.
Так что деградировать я больше не буду. Как бы ни была тяжело в моей ситуации, я придумаю, что можно в ней сделать.
Мне опять приснился сон. Лес, солнце, закат. А когда я открыл глаза, то понял, что это была моя память.
Лес сказочно прекрасен. Я стоял в обнимку с женщиной, которую любил. Наш сын только что заснул, и мы могли уделить время друг другу.
Мы стояли среди деревьев. Листочки дрожали от еле уловимого ветра. Кора блестела от вечерней росы. А розовый отсвет заката играл в волосах моей жены.
– Нет ничего красивее природы, – сказала она.
Я посмотрел на нее и улыбнулся. Мой рот тогда еще мог двигаться.
– Нет ничего прекраснее тебя, – ответил я.
Что случилось с моей женой и сыном? Логично предположить, что их убили люди. Может, только ребенка, так как он не мог работать. Возможно, мою жену взяли в рабство. Может, она сейчас делает безделушки в третьем корпусе. Или рожает нового ребенка в восьмом. А может, ее изнасиловали точно так же, как я сделал с Другой Ней? А может, жена превратилась в такую же зомби, как Она. Может, это даже она и была, а я не узнал ее?
У меня не было ненависти к людям. В конце концов, я не делал им ничего плохого. С чего бы я стал их ненавидеть?
Больше чувств у меня было к моим соплеменникам. Я смотрел на них постоянно. Они ничего не понимали. Они бегали и делали свою работу, как приказывали им люди. Они послушно откручивали затычки и ждали, когда в их отверстия для приема пищи засунут шланг. Они были очень послушными и очень механичными. Как машины, сделанные из плоти.
Почему никто из них ничего не понимает? Да, это трудно. Но я же смог сделать это. Сейчас я чувствую себя отщепенцем, который вообще не может найти себе пристанища. Я один, с какой бы стороны не посмотрел на это.
Я был один, когда считал себя машиной. Но сейчас я еще больше одинок. Если бы все наши как-то пробудились, что-то увидели в жизни, то можно было бы что-то сделать.
У меня семьсот четырнадцатый номер. Надо предполагать, что здесь нас собрано не меньше семисот четырнадцати человек. И что же? Все считают себя машинами. Я даже не знаю, задаются ли они вопросом, кто они, как делал это я.
Я часто наблюдал за ними. Вот кто-то несется мимо меня. Видно, спешит на работу. Даже не глянет в мою сторону. Только слышно его дыхание через затычку.
Вот кто-то работает бурильной установкой. Движения точны и размеренны. Как у машины. В нем нет ничего человеческого. Мои собратья давно уже потеряли свой настоящий облик. Они деградировали вперед меня. Я остался один в этом мире.
Что бы я мог сделать? Надо сбежать. Отныне я не буду говорить себе чужое слово «никогда». Я изучил план эвакуации, я знаю, где находится выход и как туда добраться. Я смогу выйти наружу, откручу и выкину затычку. Уж дышать в своем родном лесу я смогу без нее.
Я просто сбегу отсюда. Буду жить в лесу один.
Все бы хорошо. Но страшно – просто взять и побежать к выходу. Я не смогу противостоять людям с излучателями. Я не смогу ничего сделать, если они меня поймают. Если бы знать наверняка, если бы все продумать…
У меня появилась новая традиция. Выходя из дома, я смотрел в ту сторону, где был выход. Раньше я смотрел туда, потому что в эту сторону убежала Она. Теперь я смотрел, потому что знал: там мое спасение.
Правда, там могло быть и мое забвение.
Если бы знать бы наверняка, если бы все продумать…
Я думал об этом днем и ночью. Даже во время сна я обдумывал план побега. Однажды я мирно спал в своей кровати. И вдруг в одно мгновение проснулся от мысли: «А вдруг все не так?»
Я сел, прикрыл сердце рукой, чтобы не стучало так бешено. Я увидел мир чуть-чуть шире, чем смотрел на него до этого.
Я думал, что все мои собратья деградировали донельзя и что я остался один. А вдруг все не так? А вдруг они так же, как я, только притворяются машинами, а сами в это время думают о том, кто они. Может, кто-то пошел и дальше. Может, он тоже знает правду, но, как я, боится, чтобы это заметили люди.
Я встал с кровати и начал ходить по комнате, как Она. Правда, ходить было особо негде. Два шага – и я упираюсь в стену.
«Какой я был дурак! – корил я сам себя. – Уже около шестидесяти дней, как я прозрел, и ни разу я не подумал о своих собратьях. Они ведь тоже могут все понимать. Мне надо только выяснить, что именно».
Мой план побега казался мне уже не единственным выходом. Мне нужно организовать восстание. Нужно поднять всех наших. Их здесь не меньше семисот четырнадцати. Если бы мы все поднялись, мы реально смогли бы победить людей.
А теперь нужно было приступить к организации восстания.
Он
Несколько дней я пытался пообщаться со своими сородичами. На четвертый день я понял, что это практически невозможно. Условий для этого не было никаких.
Во-первых, это было запрещено людьми. Во-вторых, у нас не было рта, чтобы разговаривать. В-третьих, мы все в достаточной степени деградировали. Собратья пробегали мимо меня с невидящими глазами, в которых не было ни одной живой мысли. Может, там и были мысли: но не их собственные, а те, которые им внушили при помощи боли.
За всю свою жизнь я общался всего два раза. Первый раз потрогал за локоть Ее. Второй раз изнасиловал Другую Ее. Вот и все мое общение.
Я пытался смотреть на своих собратьев. Они не отвечали взглядом. Да и мне было страшно смотреть слишком долго: если бы это заметили люди, меня бы быстренько обработали.
Где я мог общаться? Я работал больше с грузовиком и рудой. Иногда со мной разговаривал толстяк, но мне он был больше врагом, чем другом. Его подруга тоже иногда разговаривала с бездушными предметами. Когда ее плеер не включался, она могла сказать ему: «А ну давай играй! Сыграй мне песню». На самом деле это не общение, а всего лишь мысли вслух. Они не приносят пользы.
И я понял, что надо ждать, когда нас поведут в столовую. Там стоит целая толпа таких же, как я. И хоть там за нами следят, но можно будет попытаться пообщаться.
Первое, что я сделал, это толкнул в руку парня, стоящего за мной в очереди. Он никак на это не прореагировал.
Я толкнул его снова. Он отодвинулся от меня.
