Влада Воронова - Крест на моей ладони
— Придумка действенная — одобрил Каварли. — Но листовки на всех жителей Рема и пригородов, вне зависимости от их кастовой принадлежности, потребуют огромных денег, даже если печатать их на основице, где полиграфические услуги гораздо дешевле. Плюс работа эльфов.
— Пришлось потратить всё, что я получила за аренду поместья. Этой суммы как раз хватило. Чтобы вызывать интерес и доверие, листовки озаглавлены как подарок мэра жителям Рема ко дню Очищения. За ночь эльфы и гремлины распространят их по городу, а дальше, по всем остальным потайницам и нычкам, информация расползётся сама.
— Тебе придётся навсегда уехать из Альянса, — сказал Каварли. — Брокко и Дьятра мгновенно установят, кто истинный распространитель листовок, и тогда…
— Я и не собираюсь оставаться в Реме. Да и в Риме. Попробую устроиться в Праге, я всегда очень любила этот город. Или в любом другом городе Чехии, благо вся эта страна — нейтральная территория волшебного мира. Преподаватель английского, русского и китайского языков моего уровня без работы сидеть не будет никогда. По-чешски я, как и все троедворцы, говорю неплохо. Надо только немного усовершенствовать грамматику. Но месяца за два-три это само собой образуется. Со временем я смогу даже собственную школу открыть — когда продам поместье. Родителям и Егору тоже несложно будет найти в Чехии работу, обзавестись приятелями. Проживём.
— И ты всерьёз надеешься стать простой обывательницей, — спросил Элунэль, — забыть о волшебном мире и звании волшебницы высшего посвящения?
— Друзьями быть нам это не помешает, — ответила я.
— Я говорю не о нашей дружбе, а о тебе самой. Ты волшебница. И никуда от этого не деться.
— Элунэль, это Джакомо волшебник. А я всего-навсего нулевичка. Отказываясь от волшебства, я расстаюсь с тем, чего у меня и так никогда не было.
— Как Джакомо? — спросил Каварли.
— Живёт в Чарне, учится на подготовительных курсах при Волшебнической Академии, — там преподают работу с первоосновами. Похоже, помирился с родителями. Теперь они работают вместо него в Виальниене, для их семейной фирмы это самый крупный и выгодный заказ за всё время её существования. Арзен, когда ты в Пражанию приедешь, Джакомо сам тебе всё расскажет лучше меня.
— Ар-Даллиганы не собираются его навестить?
— Не знаю. Тлейга точно поедет, а они — не знаю.
— Вы с Миденвеном так и не помирились? — сказал Каварли. — Даже после того, как ты спасла его побратима?
— Арзен, есть вещи, которые не прощают. Незамолимые грехи.
— Нина, Лоредожеродд убил мою мать! — разъярился Каварли. — Не руками холуёв — сам. Очень жестоко убил, на обряде отрешённого волшебства. Отец едва с ума не сошёл от горя. Они очень любили друг друга. Но у меня хватает ума понять ценность вашей сделки! Не будь её, не было бы и разоблачения ануновой лжи. За это я согласен отказаться от мести. Согласен простить даже Отрицателя… Пусть проваливает куда хочет живым и здоровым. Отец тоже говорит, что ты поступила правильно, что теперь мамина смерть может считаться гибелью в бою. Есть такое понятие — разведка боем. Мама была воином. Старейшины Ассамблеи эстрансангов думают также. Маму вписали в воинский поминальник как твоего бойца, Хорса. — Каварди тщетно пытался успокоиться. — А этот… Этот остроухий осёл… Извини, Элунэль.
— Слово «осёл» в качестве ругательства, — ответил хелефайя, — считается у нашего народа самым грязным и жестоким оскорблением. Но применительно к Миденвену этот эпитет совершенно верен.
— Прекратите! — оборвала я. — Вы даже не представляете, насколько Миденвен прав. Правы и старейшины кейларов, считая смерть жертв Лоредожеродда воинской гибелью. Остальные ошибаются.
— Ты знаешь наше истинное имя? — подскочил Каварли.
— Ты считаешь себя больше эстрансангом, чем гномом? — заинтересовался Элунэль.
Каварли сел, отвернулся.
— Моя мать кейлара. Я рос кейларом ровно той же степени, что и гномом. Мне одинаково близки оба народа, и я не хочу отказываться ни от одной из половин своей души. Отец меня понимает, дед со стороны матери тоже, но никому другому я об этом сказать не могу.
Элунэль пожал ему руку.
— Мне об этом ты можешь сказать всегда.
Каварли кивнул, ответил на пожатие.
Я накрыла их руки ладонью.
— Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Даже деление на касты.
Каварли грустно улыбнулся, а Элунэль сказал:
— Я поеду с тобой в Прагу.
— Но… — начала было я.
— Нет, — покачал он головой. — Никаких «но». Всевладыка меня отпустил. Сказал, ему будет спокойнее, если найдётся, кому за тобой присмотреть. Он боится за тебя не меньше моего.
— Зря. Я какой-никакой, а боевой офицер и волшебница высшего посвящения. Я сумею себя защитить. Да и не только себя.
— И всё же я поеду с тобой, — твёрдо сказал Элунэль.
— Так я и не возражаю.
— Вот и отлично. — Тут Элунэль улыбнулся, шкодно стрельнул глазами и снял с пояса мобильник. — Удивим волшебный мир?
— Давай, — согласилась я. — Арзен?
Гном кивнул. Элунэль включил плеер, и кафе заполнила Сашкина песня:
Стал мерой закона топор
И жарко пылает костёр, —
В нём люди и книги горят
За то, что признать не хотят
Власть глупой злодейки-судьбы,
Не шлют ей дары и мольбы.
Но рано победу трубить —
Свободу судьбе не сгубить.
Из пепла сгоревших сердец
Мы строим надежды дворец.
Трусливым словам вопреки
Как жизнь его стены крепки.
Цементом нам будет любовь,
Решению не прекословь —
Нет лучше связующих сил
Для тех, кто себя не забыл.
Ни сталь, ни огонь не кляня,
Затянет все раны Земля,
Дождём и весенней травой
Докажет нам мир — он живой.
В потайницах знают, что где-то в большом мире волшебная речь — обычный язык обычных людей, один из множества других столь же обыкновенных. Что на этом языке говорят о мелких бытовых делах, сплетничают и шутят. Но это абстрактное знание. В потайницах любое слово, произнесённое на русском языке, неизбежно воспринимается как волшебство. Тем более волшебными кажутся слова, сплетённые в песню талантливым бардом, насыщенные его душевной силой и жаром.
Посетители кафе — стихийники среднекастового статуса, маги и оборотни младших рангов, которых за пьянку и разгильдяйство перевели с шестой ступени на пятую — смотрели на нас с опасливой настороженностью. Люди не понимали, что за волшебство мы сотворили и зачем.
Элунэль быстрым движением убрал телефон, уши виновато дрогнули. Каварли попытался выдавить вежливо-нейтральную улыбку, заверить, что ничего особенного не произошло.
Я встала, обвела зал неторопливым наказательским взглядом, за которым всегда следовала команда: «Никому не двигаться! К проверке аур приготовиться! При неподчинении стреляем на поражение». Люди поднимались со стульев, замирали в ожидании приказа.
Любого приказа.
Но сказала я совершенно иное:
— Это действительно было волшебство, — спокойно и размеренно произнесла я по-русски. — Человеческое волшебство. А что оно вам принесёт, каждый будет решать самостоятельно. Так что соображайте побыстрее, что вам нужно на самом деле. Времени у вас пять минут.
Я со строевой четкостью развернулась через левое плечо и пошла к двери. Элунэль и Каварли за мной.
— Почему пять минут? — спросил Каварли на улице.
— А почему нет? Срок как срок. Не знаю. Ляпнула, что первое в голову пришло. Главное — все поверили.
Каварли только головой покачал.
— Волшебный мир начинает думать, — сказал Элунэль. — Пусть и по пять минут в год. Для нас это уже достижение.
Каварли тихо рассмеялся.
— Не только думать, но и действовать. Принятие решения, это знаешь ли, поступок серьёзный. И не лёгкий.
У Элунэля оттопырились кончики ушей, мочки приподнялись. Сегодняшний день он считал удачным.
«-1»
Из-за наплыва троедворцев гостиница в Праге стоила намного дешевле точно такой же в Чарне. Строго говоря, это даже не гостиница, а так — ночлежка с удобствами в конце коридора, явно переделана из бывшего малосемейного общежития. Но нам с Егором сгодится, бывало жильё и похуже.
В дверь постучали. Пришёл Миденвен. Я молча посторонилась, пропуская его в комнату. Едва закрылась дверь, хелефайя сбросил личину. Верхушки ушей дёрнулись и отвернулись к затылку.
— Я… Мне надо с тобой поговорить.
— Садись, — кивнула я на стул.
Он немного помялся и спросил:
— У Поликарпова и Беркутовой любовная связь?
— Не думаю, — ответила я. — Не похоже.
— У Джакомо с Беркутовой тоже ничего нет. И… — хелефайя запнулся, — …с Поликарповым.
Я посмотрела на него с недоумением. Придёт же в голову эдакий вздор — заподозрить совершенно нормального парня в гомосексуализме.
