Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)
У Крапникова на лбу было написано, что он пристрастился за вчерашний день сопровождать Твирина, но возразить вслух дурости не хватило.
Уходил Твирин, разумеется, не через переполненную и улыбающуюся площадь, а за здание Городского совета. Когда он заворачивал, с толпой говорил Коленвал, всё такой же обстоятельный и продуманный, как и полчаса назад. И это было правильно: Коленвал не марал рук, от Коленвала не несёт враньём, Коленвал начал с того, что пришпилил первую же листовку на дверь собственного дома и поплатился за это. И продолжил соответственно — избрал будничную, но нужную работу с биржей труда, исполнял её, не лез в герои, пострадал при взрыве Алмазов, да и во вчерашнем действе участвовал с самой приглядной стороны.
Если бы вся подноготная Коленвала вдруг стала известна улыбающейся площади, вряд ли та сыскала бы причину плюнуть ему в рожу.
Только такие люди и должны выходить к микрофону, в прочих же лучше бы ударяла молния.
Впрочем, от молнии не ровён час возгордишься — так что хватит и коротнувшей проводки. Всяко же система с динамиками устроена не слишком безопасно, у купцов Ивиных однажды из-за небрежной изоляции погорел целый склад товаров для европейской продажи, с тех пор всех воспитанников особенно яро третировали электрической грамотой.
Воспоминание это будто обладало заклинательной силой: стоило допустить в мысли купцов Ивиных, как из-за угла вынырнул один из них, Падон Вратович. Вопреки грузному своему сложению, семенил он с обыкновенной бодростью, так что Добрын, воспитанник на год старше самого Твирина, успел запыхаться, поскольку волок за Падоном Вратовичем некие тюки.
Твирина такая картина совершенно зачаровала. Вот он, главный страх Тимофея Ивина — на следующий день после артиллерийского грохота и на площадь-то не пускают, на героев поглазеть. Нет уж, подхватывай тюки да отправляйся по назначенному тебе маршруту.
Что Тимофей Ивин знал о страхах.
Взглядами они с Падоном Вратовичем повстречались, но Твирин так и не понял, был ли он узнан. Что-то гадкое, склизкое мазнуло по душевным потрохам — словно нечаянно схватил жабу.
Выстрел в живот, выстрел в спину, испепеляющая на месте молния, да даже проводка ненадёжная — ишь размечтался, сопляк! Хочешь расплатиться с совестью по счетам — возвращайся-ка в дом Ивиных.
Будешь наказанный сидеть под замком и переписывать ровным почерком конторские книги, большего тебе не доверят.
А так как замок этот тоже не из тех, которые в лёгкую отпираются гвоздём, не придёт к тебе Хикеракли рассказывать, почему именно ты опять неправ. Можно и дальше фантазию развить: он к тебе придёт, когда тебя уже женят и по такому поводу замок ослабят, — поминать былое, занимать деньги и беззастенчиво лапать твою жену. Вот тогда ты не коленями дрожать будешь, а губы кусать последним дураком, революция не революция.
Умереть — дело быстрое, рвёшься себя наказать — живи, да не просто как пойдёт, а чтобы тошно было всякий день.
— Сколько солдат вам позвать? — спросил вышагивавший рядом гонец, и Твирину понадобилась некоторая пауза, чтобы возвратиться из западни дома, жены и наверняка какой-нибудь тоскливой лавки к тянущимся по левую руку казармам.
И ведь скажешь «ни одного» — не посмеют ослушаться, дадут свободу опять собой рискнуть.
— Ни одного! — встрял постовой, с которым Твирин как раз поравнялся. — Господин Мальвин уже решил вопрос, только-только ворота конюшенные для генерала Каменнопольского обратно открывали, — вид у постового был хмурый.
— Выполнены, значит, требования? — Твирин всмотрелся в него внимательней.
— Так точно, — едва не сплюнул постовой.
Ненужный более, преданный забвению камертон внутри всё же звякнул, указав на фальшивую ноту. Не запретишь же ему звякать.
— Думаешь, не стоило выполнять? — против воли спросил Твирин, не справившись с привычкой слушать что камертон, что солдат.
— Командованию видней.
— Да будет тебе. Уж мне-то можешь говорить как есть, — настоял Твирин и сам себе не поверил. То, что раньше шло от сердца, обратилось выученным навыком.
Какой смысл интересоваться мнением солдат, когда только и грезишь, как бы от них сбежать попроворней — не то в могилу, не то вовсе под замок к воспитателям?
— Ну ежели прямо, — нахмурился пуще прежнего постовой, — никуда это не годится. Будем по первому щелбану ворота распахивать, так с нас последние портки снимут.
— Дык с генералом-то Каменнопольским как прикажешь тогда? — недоумённо воззрился на него гонец.
— Генерал наш сам себе молодчага! Я так думаю: сам влез, сам не сдюжил — пусть бы огрёб. Он тут когда командовал, стал бы за тебя или меня переговоры переговаривать? Плюнул бы и растёр, ну. Вот за вас, — обернулся постовой к Твирину, — я бы лошадей не жалел, вы нашего брата сколько раз перед прежними командирами отстаивали! За Плеть вот тоже — хороший человек, хоть и тавр. А за генерала Каменнопольского хромого козла бы не дал, ежели б меня спросили.
— Как его угораздило-то? — хмыкнул Твирин, чтобы только не звучало больше никаких признаний в любви.
— Ну так Плеть за лазарет нашинский радел весь, всё там толково обустроил, генералу наказал в своё отсутствие следить, чтоб всего им хватало, а генералу вожжа в подхвостье вцепилась, брякнуло ему самолично сунуться. Тоже захотел — ну, чтоб его по-хорошему запомнили. Один пошёл, рассудил, раз лазарет, можно и одному. Ну а там, в лазарете-то, не все добровольные — кто-то беспамятный был, когда сдавались, а утречком прочухался. Тот, который у них заводила, он жёсткий парень, бывший капитан, в рядового разжалованный. Вроде даже местный — доктор обмолвился, он его про наших графьёв Метелиных спрашивал. Так вот, этого заводилу как раз нашим предупредительным залпом откинуло, головой шмякнулся, не соображал ни лешего, а сегодня бунт поднял, свинья неблагодарная. Могли бы, между прочим, и добить, а не в лазарете повязки менять!
Андрея Твирин нашёл в кабинете генерала Каменнопольского.
— Выпьете с нами, господин Твирин? За свободу и наилучшие выходы из непростых ситуаций, — не без нервического вихляния в голосе явил гостеприимство тот и ухватился за коньяк с французскими ярлычками.
Андрей тоже улыбнулся, но в отличие от генерала спокойно и явственно самодовольно.
— Нет, — отрезал Твирин. — Поскольку не считаю избранный выход наилучшим. Мне нужно переговорить с господином Мальвиным с глазу на глаз, так что выйдите вон. Вон, я сказал.
Генерал Каменнопольский захватал ртом воздух, но дверь собственного кабинета послушно запер снаружи.
Настроившийся похваляться Андрей был теперь растерян — сторонний зритель того бы не разгадал, ибо в лице Андрей не менялся вовсе, однако Твирин знал, что растерянность его надобно искать не на лице, а в ногах. Андрей, обнаруживший, что разучил не тот урок, который был задан, обыкновенно чуть нелепо прихлопывал ботинком, будто отмерял одному ему ведомый ритм.
Эта манера из детства едва не согнула Твирина пополам — сейчас бы не об отпущенных пленных собачиться, а спросить, как про задачку по математике, которую страшно взрослый (целых два года разницы!) Андрей всяко сможет решить: как идти из пункта А в пункт Б с неподъёмным грузом своих проклятущих свершений?
— Господин Мальвин, как вам вообще пришло в голову обменивать генерала Каменнопольского на нашу репутацию?
— Постойте, — сдвинул брови Андрей. — Вы сами ратовали за благородство в отношении пленных. Вы дали бескровный залп, вы приказали применять минимум физических воздействий к сдающимся, вы поддержали Плеть в намерении организовать полноценные лазареты во всех частях, тогда как я сам не тратил бы на раненых столько ресурсов. И вы пеняете мне на то, что я выпустил людей, белый флаг не поднимавших по причине бессознательного состояния? Господин Твирин, я вас не понимаю.
С первой же встречи на территории казарм Андрей ничем не выдавал близости их знакомства и, даже когда никто не слышал, обращался строго «господин Твирин» и на «вы». Столь же благоразумно, как и весь остальной Революционный Комитет, но всему остальному Революционному Комитету было не в пример проще — они представлены-то были только в сентябре.
Один Хикеракли, леший его, плевал на благоразумие и оставался с «Тимкой».
А с Твириным остаться не пожелал — отверг же предложение вступить во Временный Расстрельный Комитет.
Страшно взрослого (целых два года разницы!) Андрея, наверно, можно спросить и об этой задачке: как идти из пункта А в пункт Б, то и дело засматриваясь на пункт В, где примерещилось нечто неназываемое, смутное, стыдное и, главное, беспощадно одностороннее?
— Господин Мальвин, не понимаете — вот и не беритесь разбираться с тем, в чём не понимаете. Вы могли бы и потянуть время до моего появления.
