Олег Маловичко - Исход
— В печи… — нервничал обиженный Бугрим. — Знаешь что, Миша? Перевожу наши отношения на деловые рельсы. Тебе понравится, ваш подходец…
— Как это? — осторожничал Миша, предчувствуя подвох.
— Сегодня я тебя тащил целый день, завтра — твоя очередь.
Тут хохотали все. Сашка собирался ложиться, когда Антон позвал его в сени. Здесь было холоднее, и Сашка дрожал.
— Как ты?
— Нэ-нормально. К-костей не са-сы-сломал, а мэ-морда заживет.
— Пойдешь обратно в лагерь.
— Т-ты что?
— Поговоришь с Глашей. Она должна нам помочь.
— А п-при чем зд-десь…
— При том. Я видел, как вы друг на друга смотрите. Попробуй встретиться с православными. Борзунов втихую от Сергея часовенку устроил в лесу, объясню где. Их там человек тридцать молится, мусульман еще десяток, считай, наши люди!
Все устали, но заснуть не могли.
— Мне одному кажется? — спросил Карлович с пола.
Казалось всем. Они ощущали слабые толчки. Вслушавшись, можно было уловить ритм. Землю шатало.
* * *— Так его живым брать или как?
— Мне сказали голову привезти. Нахуй мне живой?
Паше не понравилось, что Голупа обратился не к нему, а к Кахе. И Маша это заметила. Господи, как же он любил ее! Поверить не мог, что такая женщина с ним, носит его ребенка. В ее присутствии он чувствовал себя сильнее. Паша перехватил нить разговора:
— Идем так: через Вереинку и Красный Выселок, потом — в лес, вот здесь. По дуге шестнадцать километров. Здесь и переночуем.
Выступать решили в пятницу. Стукач из крайневских рассказал, что в субботу работать заканчивают раньше, наливают выпить — и танцы. Они знали, сколько и где патрулей, дали каждому отряду задачу. Паша был уверен, что прошлой ошибки не повторит.
Их было шестьдесят семь человек, хорошо вооруженных, понимавших, что делать. Паша говорил и со своими, и с мизгиревскими. У всех заметил веселый предбоевой мандраж. Они были готовы.
Самых злых и ловких он собрал в истребительный отряд.
— Когда возьмем лагерь, верхушку стрелять без разговоров. Главное — Крайнева. Потом — еврейчика, Кошелева, хохла здорового и долбанутого этого, Гостюхина. Старых стреляйте, молодых, если не дергаются, не трогайте. «Зарю» под себя поставим, пусть работают.
* * *С утра притащили чудо.
Черного котенка пяти недель отроду с пушистыми крыльями на спине. Семилетняя Инночка Вольф прятала его и кормила молоком, которое ей давали, и размоченным в воде хлебом. Сестру привел Игорь Вольф, молодой и задиристый.
Котенка смотрели в коридоре административного корпуса, где хранились дрова. У Сергея не было кабинета, он все решал на улице. Сюда пришли из-за деликатности вопроса — чтобы другие не видели.
Котенок был обычным, и крылья были обычными, похожими на лапы, только плоскими.
— Может, его утопить? — подал идею Сева.
— Может, тебя утопить? — огрызнулся Вольф.
Оставлять котенка было нельзя. Разнесется слух по лагерю, поднимется паника, люди стали суеверны.
— А чо ты его принес сюда, умник? Хамит еще… — злился Сева. — Щас самого утоплю!
— А чо ты орешь сразу?
— Чо-чо, ничо!
Девочка заплакала.
— Хватит, успокойтесь! — сказал Сергей и обратился к Игорю: — Держите его дома. Не показывайте. Хоть в клетке, но чтобы не видел никто.
Наклонился к Инне.
— Ты отвечаешь, хорошо?
Котенка унесли, накрыв одеялом. Драпеко убежал читать энциклопедию и к обеду сообщил, что это не чудо и не чертовщина, а кошачья астения, такое бывает, скоро сами отпадут.
Потом пришел Синявский. После изгнания Миши он отвечал за склад. Там завелись крысы, и Синявский просил совета, что делать. Есть яд, но сыпать химикаты рядом с продуктами? И потом, крысы перемрут и будут там валяться.
— Собери кошек по домам, какие есть. И в деревнях надо выменять.
При упоминании о кошках Сева хрюкнул в кулак, вспомнив «чудо».
Сергей пошел домой утеплять окна. Дома с ним не разговаривали. Пусть их.
Надрали ваты и старых тряпок и затыкали ножами и вилками щели. В дверь постучали.
— Сейчас, секунду! Держи. — Сергей сунул хмурому Никите клок ваты и пошел на улицу, по пути подхватив с вешалки куртку.
Во дворе стояло пятеро ребят, добровольцы. Среди них Алишер. За ним бежали собаки, он чувствовал, они близко, и надо удирать, пока не начал разбирать слова.
Сами стали в шеренгу и были похожи на призывников у военкомата. Все молодые, нет двадцати, с тонкими шеями. Сергей не настаивал, это было их решение. Обсуждали Слово в своих кружках, проросло желание помочь.
Сергей смотрел на их лица, открытые, светлые и решительные.
— Я не могу вам приказывать идти, остаться. Я бы хотел, чтобы остались. Вы нужны здесь. Руки ваши. И детей у вас нет. Женитесь, ребенка хоть оставьте.
— Сергей, мы решили.
— Оружие возьмите.
— Нельзя Слово с оружием нести.
— Знаете, на что идете? — Они молчали. — На великий подвиг кровавый. Никто не вернется. — Он подождал. — Помните, что бог с вами и в вас. С вами идет Русь, и вы идете Словом объединять земли русские против Зверя. В этом — ваш путь и предназначение. С этой минуты говорите со всеми и направляйте сюда, у кого нет дома или кто слаб. Беженцев, тех, кто в деревнях прячется — всем дело найдем и место. Не хотят уходить — учите их Слову. И сами в себе Бога слушайте.
— Русь, — сказал один доброволец, другие подхватили тихим хором: — Русь.
— С Богом, мальчики!
Он спустился к ним, обнял каждого и благословил. Вернулся в дом, но не смог клеить окна. Стал собираться.
— Глаша!.. Глаш, я на день отойду!
Молчала.
— В Место, — пояснил Сергей, хоть она не спрашивала.
Выходя, ощутил толчок под ногой. Будто мир тряхнули.
Взял нож и спальник. Шел через задние ворота. Их охраняли два мужика за пятьдесят, Макаренко и Борзунов, и Игорь Вольф. На охрану ставили тех, кто не мог работать, как молодые.
— Я до этого… бедлама, прости господи, похудеть мечтал, — говорил Макаренко. — Сейчас, чувствую, похудею.
— А я думал, апокалипсис — это пустой супермаркет, и все бесплатно, — прокомментировал Вольф.
— Главное — зиму пережить, — сказал Борзунов. Голосу недоставало уверенности. — Переживем, интересно?
— Бог поможет! — крикнул сзади Сергей.
Они не заметили, как он подошел, и вытянулись, убрав улыбки, а он, не остановившись, подмигнул и прошел через ворота в лес.
Борзунов старался не встретиться с Сергеем глазами. Он третью неделю водил людей молиться в лес. Сделали часовню, шалаш. Снесли туда иконы, из тех, что молодежь насобирала по домам и стаскивала в склад в корпусах.
Борзунов не знал, что Сергею это известно, донесли, и он теперь шел к Месту, чтобы с другими вопросами задать и этот.
Два пацана с вырезанными из дерева автоматами бегали в ближнем лесу и кричали «Русь!.. Русь!..», изображая ртом выстрелы.
Борзунов покачал головой. Макаренко заметил:
— Ну про Русь-то лучше, чем про пиздецы!
Лагерь остался за спиной. Сергей пошел влево, к мосту.
В месяц познания он бродил по лесу, отдаваясь наитию. Интуиция была богом, и он растил ее в себе. Закрывал глаза и по часу, по два шел вслепую. Понял, что всю жизнь был слеп.
К концу месяца он мог ходить, не открывая глаз, сутки.
В последний день шел с закрытыми глазами долго и почувствовал, что вышел из леса, но не открыл, а так и шел вперед. По насыпи поднялся на дорогу и выбрался на асфальт.
Он оказался у Кармазина с южной стороны. Город был разорен и брошен, и в нем не было живой души, только крысы и собаки.
Кто-то скомандовал: открой. С левой стороны он увидел Волгу, узкую здесь, и сваренный из стальных листов, прошитый заклепками мост над ней.
С правой — искусственное озеро. А на его берегу, в пяти километрах от Крайнева, над землей нависала огромная радиолокационная тарелка. Когда Сергей увидел ее, у него перехватило дыхание. От ее размеров, от ужасающей громадности. Она подчиняла себе все и подминала под себя лес, и Волгу, и Крайнева, и была небом, подавившим землю.
Сколько же в ней? Километр, два? У Сергея задрожали руки. Он понял, что она чувствует его, знает, что он здесь, но она неживая, мертвая, и что это и есть зло, и такова его суть: оно искушает, и наносит удары, и думает, и говорит, но оно — мертвое. В нем нет жизни, ибо жизнь есть Бог.
И тогда, на этом месте, Сергей постиг.
И ворвался в его пространство.
Во все стороны, насколько хватало глаз, простиралась серая пустыня. Почва растрескалась на скорлупки, тянущиеся вверх ссохшимися краями. Небо было низким и серым.
Крючков сидел на единственном во всей пустыне сером валуне, спиной к Сергею, обняв себя за локти и повернув голову вправо, почти параллельно линии плеча.
— Ну?
