Олег Маловичко - Исход
Нет, дорогой, говорил второй Али, сидевший глубже первого, — ты ударил в ответ. В спину, правда, гордись! До этого упивался благородством — вот, мол, уйду в печали. Но ты просто отступался от своей женщины, которую трахает другой мужик. А сейчас все переиграл. Браво! Готовься к переезду.
* * *Одного вырубил, но другие навалились, повисли на руках, одолели скопом. Разозлившись его сопротивлением, стали бить, вытащили на улицу, а Светка орала и прыгала на них, и ей засветили пощечину, и ее голова мотнулась, и тогда Антон прекратил драться, поднял руки.
В волосах Бугрима было спекшееся кровавое пятно: не могли сладить, пока не вырубили обрезком трубы по башке. Его руки были связаны проволокой, а вокруг шеи был обмотан провод, конец которого держал в руках один из крайневских псов, кадетов.
Распоряжался Гостюхин. Хотел поставить пленников на колени, но не решился при Сергее, и они стояли в ряд, со связанными за спиной руками, все пятеро, за гаражами, при свете всего пары факелов, чтобы не разбудить лагерь. Сашке Погодину сильно разбили лицо, он шатался и упал бы, если б его сзади не поддерживали двое кадетов. С разорванной губы вниз тянулась тонкая нитка крови, левый глаз заплыл в синяк. Его брал сам Гостюхин, Сашка исхитрился пару раз хорошенько стукнуть его, и потом Сева отыгрался, прыгая на нем, ударяя ногой лежачего в лицо, как футболист. Убил бы, если б Сергей не приказал: всех брать живыми.
— Что ж вы наделали? — спросил Сергей с тяжелой болью в голосе. — Что мне теперь делать с вами? Не было печали… Вас казнить надо, перед всем народом, завтра! Идиоты, господи, какие идиоты… Вы ж не против меня, вы против Замысла пошли. Понимаете, кому служите, кто вас направляет?
Они молчали. Спорить было бесполезно.
— Я вас изгоняю. Скажите, что из домов брать, что с собой возьмете, ребята вынесут.
— Ты не можешь, это моя земля, — сказал Миша.
— Уже нет, Миша. Давно.
Гостюхин не скрывал недовольства, но Сергей не обращал внимания.
— Миша, Антон, у вас жены. Им лучше остаться здесь. Безопаснее. Но если вы хотите и они согласны…
К главному выходу, через весь лагерь, не повели. Сергей боялся не того, что их попытаются освободить, а того, что толпа, узнав о намерениях заговорщиков, разорвет их.
Пока их брали, Сергей молился. Просил Господа укрепить и дать силы. Как же тяжело идти путем Твоим, Господи! Это потому, что ты первый, отвечал кто-то. Ты прокладываешь путь, и по твоим следам будет легче.
— Вы — нашего рода, — сказал Сергей семерым уходящим. — Вернетесь — примем.
А Гостюхин, когда вел к воротам, говорил шепотом, чтобы Сергей не слышал:
— Бойцов ваших разоружили и поговорили. Все за нас. Кто сунется обратно — убью. В лесу перехвачу.
Если бы не он, Сергея бы убили. Он защитил хозяина, это была его миссия.
Алишер схватил Свету в злые сильные объятия, не давая ей идти; Антон крикнул, чтобы оставалась, но она, непонятно где взяв силы, оттолкнула Али, плюнула ему в лицо и побежала к Антону.
— Я пойду с тобой, и не говори ничего!
Она пошла с Антоном, а Аревик — с Мишей. Обе были заплаканы, веки набухли, глаза красные. И Сергей тоже плакал, когда молился.
Из оружия им дали ножи. В мешки и рюкзаки торопливо насовали продуктов. Вывели к задним воротам.
— Ближние деревни заняты, — сказал Гостюхин, — идите дальше, в сторону Яшина.
Они готовы были идти.
— Погодите! — сказал Сергей. Он опустился на колени и поклонился, коснувшись лбом земли. — Простите меня.
* * *Они шли всю ночь и все утро, и потом весь день. Крайневский пояс безопасности охватил круг в двадцать километров, с лагерем в центре. С Мишей идти было трудно, никак не могли приспособиться к его шагу. Наконец Бугрим сказал:
— Та ну тя, Миша… — и забросил его на плечо.
Миша возмущенно забарабанил его по спине, прося отпустить, и Бугрим согласился с одним условием: если понесет Мишу на закорках. На том и порешили. Двигаться стали быстрее.
— Надо носилки сделать, — предложил Антон.
— Та, носилки… Он килограмм сорок весит. Молчал бы, я б его вообще не замечал.
Проходили деревни, заселенные волоколамскими. Кошелев, учивший посельчан из деревень пояса военному быту, не мог сдержать довольной ухмылки. За ними наблюдали, но наблюдавших не было видно, и только когда их, узнав, окликали, они замечали дозоры.
Правду не рассказывали. Говорили, выделились, ищут жилье.
Попались две выжженных деревни. Жить в них было невозможно.
— Скоро Яшин, — сверился с картой Бугрим, — там Головины.
— До Яшина еще четырнадцать километров. Вот… Вереинка, мы сейчас в нее идем?
— Да.
Вереинка, хоть и вытянулась вдоль дороги двадцатью домами, уцелела. Людей не было. Дома были разграблены, стекла выбиты.
Решили заночевать. Нашли дом с хорошей печкой, как могли вычистили, подмели пол, заделали дырки окон, где досками, где тряпьем. Набились в комнату и надышали, натопили так, что скоро уже убрали одеяло с окна, чтобы впустить свежий воздух.
— Ну что, надо обсудить, наверное… — подал голос Миша.
Все молча двинулись, показывая, что готовы слушать.
— Я понимаю, сейчас кажется, катастрофа, все плохо, но… я, на самом деле, рад. Правда. Не могу объяснить почему.
— То же самое, — сказал Бугрим, — хоть и проиграли. А то неопределенность какая-то, ни туда, ни сюда.
Все закивали.
— Здесь дышать легче, — сказал Карлович.
— Кэ-как горб с-со спины, — добавил Сашка Погодин. — Я все с-смерти его хотел. А с-сейчас не хочу. Отпустило. Не дал бэ-бог убить!
После фразы все замерли, а потом грохнули хохотом. Смеялись долго и за вечер не раз вспоминали. Они поговорили еще о пустяках, вспоминали ночь, чувствуя облегчение, что остались живы. Потом реплики стали реже, а еще через пару минут все замолчали. Антон чувствовал, что молчание заострено на нем, все ждут его слов.
— Ну, что… Карлыч сегодня правильно сказал: мы нигде не можем быть спокойны. Мы ушли. Но это не значит, что он победил. Земля Мишина. Я понимаю, сейчас об этом смешно говорить, но это так. И людей, которые остались, спасать надо. Сергей хороший человек. Он мой друг. Думаю, я имею право так его назвать. Но он болен. И тысяча человек стали заложниками его больной психики. Скоро их будет больше, и я не думаю, что он излечится.
— А при нем еще Сева, — добавил Карлович.
— Да, — Антон сам собирался это сказать. — Нет гарантии, что он не начнет казнить несогласных. Думаю, все понимают, что мы воюем с Сергеем. В этой войне нам нужен главный. Предлагаю себя.
— Господи, ну, слава богу, а то как красна девица… — забурчал Игнат.
— Все за? — спросил Бугрим для порядка.
— Против, — тихо, стараясь не смотреть на Антона, сказал Миша.
— Почему, Миш? — спокойно спросил Антон.
— Мы должны решать вместе. — Он долго собирался, прежде чем продолжить, и его не торопили. — Сегодня, когда брали, думал, грохнут. Потому что я сам Сергея убить хотел. Меня власть за пару месяцев из человека в говно превратила. Власть по природе своей аморальна. Это победившее зверство. Я не хочу, чтобы ты в зверя превратился, Антон.
— Слова, — сказал Антон. — Просто красивые слова. Если ты такой демократ, хорошо, давай вместе решать. Кто за меня?
Подняли руки все, кроме Миши.
— Сообща решили, как ты и хотел.
Легли все в одной комнате. Места на кровати и диване отдали семейным. Карлович, Погодин и Бугрим спали на полу. Разговор ушел к другим, приземленным темам.
— Какие у нас варианты? — спросил Игнат.
— Искать деревню, — ответил Карлович.
— Умрем с голода, — возразил Миша.
— Есть головинский склад, — не уступал Карлович, которого за недавний героизм все стали звать «Кремень» — в шутку, но не без уважения.
— Сколько оттуда утащишь? На неделю? Это если захватим, а то ведь убьют!
— Зайду с другой стороны: завтра у нас еще есть что жрать, а потом зубы на полку.
— Задолбали, спать ложитесь! — пробасил Бугрим.
Поворочались, покрутились, и теперь молчание нарушил Бугрим.
— А вот меня, например, куда девать по его логике? — говорил, продолжая внутренний спор. — Я же хохол, так? То есть, типа, родная кровь, но не русский, да? На меня все эти прогоны распространяются, что я избранный и так далее, или я второй сорт?
— Ну… должны по идее, — подал голос Игнат, тоже украинец. — Мы же славяне. Славные.
— Славные? — не выдержал Винер. — А ты знаешь, славный мой, что в Треблинке немцы гнали евреев только от вокзала и по лагерю, а заталкивать в печи ставили украинцев: у фашистов психика была слабая, не выдерживали! У меня там прадед погиб, я говорил?
— Двести раз, Миша! — отвечал Антон, и все смеялись. — Нам что, скинуться и памятник твоему прадедушке поставить? Мой дед подо Ржевом погиб, я же не хожу с постным лицом, будто мне весь мир что-то должен. Чего ты от нас хочешь? Да. Вечная память жертвам еврейского народа, давайте жить дальше!
