Лев Аскеров - Месть невидимки
Итак, что же произошло? Он вышел на многонитевой жгут планетного Пространства-Времени. Это — первое.
Второе, и самое важное: луч аппарата, отразившись от контурной «розетки», мгновенно отыскал и замкнулся на нити его индивидуального времени, находящегося в том пространстве.
И третье. Почему он исчез? Да очень просто. Луч замыкается либо на его прошлом — так сказать прожитой жизни, либо на будущем, которое ему еще только предстоит прожить. Происходит преломление среды времени…
И в том, и в другом случае он должен был исчезнуть из реальности.
Четвёртое. Увиденное проливает свет на то, в какую часть канала своего времени перемещается испытуемый — ближе к истоку или к дельте. У больного с нарушенной психикой не спросишь, где он побывал! Если он минует заломленный участок нити своего времени и перескочит в отдалённое будущее, оно для него и станет точкой отсчёта его новой жизни. Его поведение в таком случае не будет понятно и ему самому, а тем более окружающим его людям. Поэтому врачу обязательно надо знать, в какую сторону перемещается сознание пациента, чтобы остановить его восприятие жизни, то есть сигналы его жгута Пространства-Времени, на сегодняшнем дне.
Облокотившись на стену, Караев бездумно смотрел на увлекшуюся рассказом жену. Он был весь в своих мыслях. Сейчас важнее всего было определиться с тем, ради чего всё и затевалось. Что из всего эксперимента может сгодиться для лечения тем методом, который он наметил.
Здесь главное не ошибиться — не вернуть сигналы к началу жизни человека, ни, тем более, к концу её. Другими словами, если так можно выразиться, надо поднять луч по нити от места дефекта на её здоровое продолжение, которое затем обеспечит нормальное течение жизни и функционирование психики пациента… А для этого надо знать, что видит больной при перемещении.
— Именно так! — тряхнув головой, вслух произнес Караев.
Инна подумала, что он одобряет её план, и порывисто подскочила к нему:
— Правда, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? — Инна заглянула в отсутствующие глаза мужа.
— Делай как знаешь, — проговорил он, отводя руки жены. — Мне надо работать. Я должен все записать.
— Умница! — похвалила она. — Конечно же, нужна статья. Обстоятельная, аргументированная.
— Да, да. Разумеется, — рассеянно пробормотал Караев, юркнув к себе в комнату.
Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, наскоро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя хоть что-нибудь поесть. Он не глядя заглатывал в себя все, что она ему подавала, и вновь спешил в свою комнату….
Лишь под утро третьих суток Караев, обеими руками держа, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене. Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:
— Я закончил.
— Что закончил? — спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг засмеявшись, добавила: — Боже! Да ты знаешь на кого похож?!
— На кого?
— На сексуального маньяка.
— Может быть… Мне всё равно… Я, Инночка, закончил…
И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати, прямо на ноги жены. Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном. Ей стоило больших трудов уложить его на подушку.
Проснулся Караев сутки спустя — утром следующего дня. Его разбудил душистый запах свежезаваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими, на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания, который ласково гладил его лицо и теребил волосы…
— Хорошо, — сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманящим кофе.
Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:
— Кофе в постель!
Паузы между этим его выкриком и появлением Инны, казалось, не было. Она объявилась в комнате, как привидение. И вся светилась. И солнцем, сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.
— Доброе утро, мой гений, — поцеловав его, прошептала она.
— Приятно слышать, — чмокая от удовольствия губами, отозвался он.
— Я прочла написанное тобой… Потрясающе!
— Знаю, — изобразив самодовольную мину, небрежно бросил он, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:
— Хочу кофею…
— Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! — строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.
Караев открытой ладонью со всей силой стукнул по матрацу:
— Наконец-таки! Научил!
Инна отреагировала в одно мгновение:
— Я это помнила всегда! — воскликнула она. — Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил…
— Неужели?! — удивился он.
— Ты несомненно лучше! Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один — на всё человечество!
— Это мне больше нравится, — выпростав из-под одеяла ноги, произнёс он.
Последние слова прозвучали без особого воодушевления. И вовсе не потому, что прозвучали они в пустой комнате и никто их не слышал. Просто мысли его сами по себе переключились на другое. На самое важное — написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю напечатанную им в один присест монографию почти в две сотни страниц.
«Поразительная эта штука — мозг, — невольно подивился он. — Любому компьютеру даст фору! А всего-то в нем под два килограмма желеобразной массы.
Вот это действительно творение! И придумавший его — сверхгений! С умом нечеловеческим. Не то что он и иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что найденное и провозглашённое открытием всех времён и народов — ничтожнейшая из деталек, составляющих искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую конструкцию мироздания…
Выходит, разум любого доморощенного гения, да и вообще всякой мыслящей твари, работает не на открытие как таковое, а на раскрытие тайны того, каким образом, зачем и из чего создана тем сверхгениальным Изобретателем такая простая и такая таинственная штука — Жизнь.
Блажен тот, чьему разуму ровным счетом наплевать, из чего сделан он сам и все вокруг. А вот ему, Караеву, не наплевать. Ни за какие сокровища мира он не захотел бы такого „блаженства“! Его мозг жить не может без того, чтобы не копаться и не изнывать, пока не докопается. Стало быть, в его „студень“ — компьютер, что под его черепушкой, тот Создатель, будто в насмешку, закинул программу, которую он, нет слов, выполнит, никуда не денется, и которая все же будет обречена на беспомощность…
Ведь в сравнении с той непостижимо эпической картиной, выполненной Им, его работа будет выглядеть всего лишь непроизвольно сделанным штрихом. А в то ли место он, Караев, мазнул по стоящему перед ним холсту или не в то — знать Караеву не дано. Остаётся надеяться на Создателя. Ему видней. Во всяком случае, Он единственный, кто знает наверняка — то ли, что Ему нужно, сделала Его биомеханическая игрушка с именем собственным Микаил Караев?..»
Как бы там ни было, на свежую голову, не заглядывая в монографию, профессор уже видел её слабые места. Отхлебнув кофе и зажмурившись от удовольствия, он сказал:
— Монография, Инночка, ещё очень сырая и слабоватенькая…
— Да и ни к чёрту не годится! — в тон ему, изливаясь ядом ехидства, подхватила она. — Я прочла. Заурядный дипломный проект. Бесцветный рефератик полоумного студентишки.
Микаил высоко вскинул брови. Раскалённые гневом глаза жены готовы были сжечь его дотла.
— Ещё скажи, — презрительно процедила она, — что ты бездарь, тупица и никчемная тварь…
— Да, тварь, — подхватил Караев. — Тварь, которая ещё сама не поняла, что она открыла. С чем соприкоснулась. И какое отношение оно имеет к психиатрии. А возможно, значимость этого лежит в плоскости иных сфер науки. И наконец — всё происшедшее вчера может оказаться каверзной случайностью!
— Дорогой, кто говорит, что надо поставить точку на экспериментах и не нужно «чистить» монографию? — примирительно сказала Инна.
— Вот-вот — подхватил он. — Мне необходимо испробовать аппарат на больных. А без конкретных результатов — сколько излечил и от чего — монография голая.
— Поэтому, — профессор резко повернулся к ней, — необходима обратная связь. Нужно, чтобы больной, ставший под контур, мог передавать сюда, на монитор, объективную и вразумительную картину того, что он видит.
