Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер
— Вы знаете, я доктор наук уже шесть лет. Семь лет руковожу лабораторией. Яша — это мой муж…
— Я знаю, кто такой Яков Михайлович. У вас прекрасный муж, и насколько я знаю, он беззаветно любит вас.
Ирина Сергеевна почувствовала такой прилив нежности к Яше, даже лицу на мгновенье стало жарко.
— Да, он изумительный человек. Но откуда вы знаете, как он ко мне относится?
— Я, дорогая Ирина Сергеевна, знаю много. Порой мне кажется, что слишком много…
— Но я о другом. Я вполне самодостаточная женщина. Бедноватая, чтобы не сказать нищеватая, как и большинство моих коллег, но вполне, как я говорю, самодостаточная. Я знаю, что многие считают меня излишне упрямой и резкой. Я даже дважды отказывалась поехать на полгода в США по гранту, потому что знала, что не смогу играть там роль тихой русской попрошайки. Yes, sir, thank you, madam…
— Браво, друг мой, отлично сказано.
— Я всегда быстро принимала решения, может, чересчур быстро, как утверждает Яша. Во всяком случае, над его предложением двадцать пять лет назад я думала ровно пять секунд.
— И то много…
— Но с вами, Иван Иванович… Я не знаю, что думать и что сказать вам. С одной стороны, я твердо знаю — и весь мой уже немалый жизненный и научный опыт подтверждает это — чудес не бывает. С другой, ваш утренний звонок… Знаете, что больше всего потрясло меня?
— Нет…
— То, что вы каким-то совершенно непонятным образом знали на расстоянии, что по дороге к телефону я потеряла тапку.
— Я рад, что скромная тапка помогла мне пробить брешь в вашем вполне понятном скепсисе.
— Потом, конечно, моя нога… Хотя случаются, конечно, самые невероятные совпадения…
— Давайте оставим вашу ногу в покое. Согласен, что и раньше у вас бывали моменты, когда боль утихала. Так что чудом считать ваше излечение пока не будем. Не возражаете?
— Согласна, но уж очень приятно, когда нога как новая.
— Поставим более серьезный эксперимент. Все-таки я разговариваю с доктором наук. Позвольте спросить, сколько у вас в сумочке денег?
— Ну, кажется рублей двести или что-то около этого.
— Вы ошибаетесь. Не люблю копаться в дамских сумочках, но почему-то мне кажется, что вы ошибаетесь, и довольно существенно. Откройте сумочку, не бойтесь.
Ирина Алексеевна щелкнула запором своей старой сумочки, которую давно пора было сменить, и посмотрела в нее. Аккуратным штабельком на тюбике помады, сотовом телефоне и ключах от квартиры лежала пачка тысячерублевых купюр.
— А под ними, учтите, еще три тысячи долларов по сто долларов и столько же евро.
Ирина Сергеевна вдруг рассмеялась.
— Вы чему?
— Я вдруг вспомнила сцену из булгаковского «Мастера и Маргариты», когда там со сцены в зал летели бутафорские деньги.
— Мне бы, конечно, следовало бы обидеться, но я вас понимаю. Современный человек готов ко всему, но только не к чуду. Тут и материалисты виноваты, но главное в том, что чудо потому и чудо, что оно редко. Так сказать, штучный товар. Посмотрите налево. Что вы видите?
— Обменный пункт. Их, говорят, в Москве больше, чем во всем мире вместе взятом.
— Вот и отлично. Войдем, и вы разменяете столько долларов, сколько вам нужно.
— Но я же…
— Не возражайте, самодостаточная женщина. Или вы их сполна отработаете, либо, если вы, в конце концов, откажетесь от моего предложения, будем это считать моим маленьким подарком.
— Ну, я просто не знаю, что и сказать…
— А вы и не говорите, достаньте долларов двести — и вперед.
— Я боюсь, такая пачка… Говорят, иногда в обменниках специально выслеживают людей с деньгами, а потом…
— Друг мой, вы что-то забыли.
— Что?
— Обернитесь назад. Кого вы видите в пяти шагах?
— Гаврикова и Антона…
— Так что ничего не бойтесь. И не рассматривайте обменный курс с таким тщанием. Несколькими рублями больше, меньше — какое это имеет значение для тех, кто уже вошел или по крайней мере собирается войти в страну чудес?
Сонная кассирша в обменном пункте равнодушно сунула две стодолларовых бумажки под свою лупу и столь же равнодушно отсчитала рубли.
Они вышли на улицу, и Иван Иванович улыбнулся:
— Ну как бутафория? Ладно, нога может пройти сама собой, хотя бы на время. Но сколько шансов на то, чтобы в сумке скромной заведующей лабораторией, которая уверена, что в ней около двухсот рублей, вдруг совершенно случайно оказалось двадцать пять тысяч рублей, три тысячи долларов и три тысячи евро? И вообще, придумайте какой-нибудь самый невероятный вариант, чтобы разумно и рационально объяснить наличие этих денег. Причем минут десять тому назад, когда вы доставали носовой платок, этих денег там не было, вы бы их наверняка заметили. Их просто нельзя было не заметить, они ведь лежали сверху. Ну-с, какие вы можете предложить хотя бы не окончательно безумные объяснения, кроме чуда? Пришельцев в тарелках на Петровке в последние минуты вроде не было, во всяком случае, мы их не замечали. Да и прохожие идут себе по своим делам, в небо никто не всматривается. Насильники из-за угла на нас не кидались, безжалостно всовывая в сумочку деньги… Ну, не знаю, моей фантазии больше ни на что не хватает. Давайте вы, милый друг. Вы как-никак доктор наук.
Ирина Сергеевна глубоко вздохнула.
— Я сдаюсь. — Она тихонько засмеялась. — Мне бы рвануть сейчас кофточку на груди и заголосить на всю Петровку: «Вяжите меня, добрые марксисты-ленинцы…»
— Ну, положим, добрых марксистов-ленинцев не бывает.
— Ладно, вообще материалисты, вяжите меня, я впала в самый беззастенчивый идеализм и начинаю верить в чудеса…
— Ну, кофточку-то зачем рвать, она вам очень идет. — Иван Иванович помолчал минутку, словно тщательно подбирал слова и продолжал: — Как вы думаете, для чего я все это проделываю? Произвести на вас впечатление? Подкупить вас? Нет. Вовсе нет. Мне хочется подготовить вас к предложению, которое я вам сейчас сделаю и которое невозможно принять или даже всерьез обсуждать без уверенности в каких-то моих возможностях, выходящих за пределы обычного повседневного опыта.
Начнем издалека. Вы, разумеется, представляете, хотя бы в общих чертах, как устроен человеческий мозг. Не обижайтесь, я понимаю, что морфология мозга — это не ваша узкая специальность. Природа, как известно, в процессе эволюции ломать ничего не любит. Она действует по принципу ломать — не строить. Надстраивать — да. Встраивать — да. Но не уничтожать. Вы не сердитесь за менторский тон, дорогая Ирина Сергеевна? Насколько я знаю, вы не очень любите, когда вас поучают…
— Есть такой грех.
— Ну, раз вы чистосердечно признаетесь, вернемся к эволюции. Тот же принцип матушка-природа применила и к мозгу гомо сапиенс. В самой его глубине, ближе к спине, находится спинной мозг, часть, которую некоторые ученые называют мозгом рептилий — мы унаследовали ее от наших далеких предков, — ползающих и летающих ящеров. Интересно, что до сих пор мы храним о них смутные и, похоже, не самые милые и приятные воспоминания даже в языке. Ведь они были врагами, и млекопитающие, в том числе и предки людей, заняли их место только тогда, когда они исчезли с лица земли. Например, выражение «хладнокровное убийство». Хладнокровное, то есть совершенное существом с холодной кровью. Ящерами. Да и к змеям отношение у нас самое недоброе. Далее идет более поздняя лимбическая часть и, наконец, венец развития — кора больших полушарий. Рептильный комплекс заведует нашей агрессивностью, половым инстинктом, ритуальным поведением и склонностью к иерархии.
Никаких дьяволов, никакого сатаны, никаких шайтанов людям, строго говоря, и не нужно было придумывать. Они их носят в себе, в своем рептильном комплексе. Могущественных, злобных и не знающих, что такое пощада или тем более любовь, если отбросить инстинкт производства потомства. Потому, что только свирепая ненависть к чужаку помогала выжить в том жестоком мире. Да, иногда коре больших полушарий, культуре и Богу удается подавить древние злые силы и инстинкты, даже не иногда, а в большинстве случаев, но очень часто они бессильны против своих внутренних древних противников. Может быть, вы заметили, что зло дается нам во много раз легче, чем добро. Зло естественнее и древнее. И религии, которые использовали ненависть, распространялись быстрее и легче, чем религии, основанные на идее добра. Хотя и религии добра на практике тоже очень часто скатывались ко злу. Зло ведь легко примеряет на себя самые разные одежды. Но вернемся к спинному мозгу.
Понаблюдайте, например, за группой макак, на которых кора больших полушарий, с ее выстраданной культурой и с таким трудом выстроенной системой табу, особенно не давит и которые ведут себя естественно, в значительной степени управляемые древними инстинктами рептильного комплекса, а не социальными условностями, как люди. Вот вожак-альфа. Обычно самый крупный и агрессивный самец. Нижестоящие считают за честь сделать ему груминг — то есть выбрать из шкуры грязь и насекомых. Альфа же время от времени важно демонстрирует всем подчиненным макакам группы свой возбужденный половой член. И вовсе не потому, что ему так хочется тут же спариться с кем-нибудь. Это символ власти. Своего рода скипетр между ног. И даже молодые мужские особи тут же принимают позу самок, готовых отдаться альфе, и так далее.
