Андрей Измайлов - Весь из себя!
— Вчера, например? — спросил брюнет.
— Нет! — уперся Мареев.
«Командор вызывает Бэда! Командор вызывает Бэда!» Гридасовские штучки. Да, но потом: «Проездной!» — в автобусе за спиной. Очень похоже. Чернокожий плащ, кирпичный затылок в столовке. И клятвенное уверение Гридасова, что он не звонил.
— Нет!
С какой стати?! «Ротики закрыли на замочки». Увязывать чепуху с чепухой — получится одна большая чепуха!
«Ключики спрятали в карманчики». Увяжешь и станешь идиотом. С манией преследования. Или еще с какой манией, памятуя все нынешние странности. Нет. У Мареева, конечно, богатое воображение, но не настолько, чтобы пасть его жертвой. А признать — значит, овеществить. Он только и делал со вчерашней ночи, что отмахивался: мистика, не бывает, бред!
Ах, для блондина и брюнета во всем этом есть какой-то смысл? Пусть. Пусть выстраивают. Такая у них работа. А у Мареева другая работа. И он не собирается подтверждать очевидную нелепицу, даже если она и происходит.
— Спасибо! — сказал блондин и встал.
— Вы нам очень помогли! — сказал брюнет и встал.
От них все-таки исходило нечто. И Мареев понял, что они впитали все, что им нужно. Не из его слов, а из интонаций, из жестов, из… бог знает из чего. Но впитали. И придя, зная все, теперь уходили, зная еще больше. Все, что им нужно знать. И чего Марееву знать не нужно…
Мареев закрыл за ними дверь. Да, но все-таки! Минуточку! Он открыл дверь. На площадке никого не было. Лифт молчал. Шагов по лестнице вниз не слышно.
«Звезда-Трех-Миров ожгла его взглядом, волосы рассыпались серебряным дождем, обнажив…» Где он читает?! «— Мы были братья, — сказал Бэд, поднимая Гарпун. — Но ты предал. Ты умрешь! — Голубой луч пронзил…» Да нет же, не здесь!
Мареев бестолково листал «Мертвых…», убеждая себя, что надо отвлечься. Убедить себя не удавалось. Сидел на кухне один и пытался объяснить хотя бы визит блондина и брюнета.
Не получалось и не могло получиться. Не владел информацией. А они владели, но не делились. Значит, так надо. Пришли спросили, выслушали, поблагодарили. Вероятно, это справедливо.
Вот ХРУЭМ ПРСТ тот же. Существует себе и решает свои задачи. Пробуешь расшифровать — никакого толка. А существует. И решает. Не твои это задачи, не твои. И у блондина с брюнетом — не твои задачи. И сиди. И читай. Возвращать пора.
«…у цели. Бэд чувствовал, что слабеет. Бурое месиво оползало, уходило из-под ног. Нужен последний прыжок. Бэд зубами сорвал крышку и выжал последний тюбик усилителя в рот…»
Никак не читается! И не найти, где остановился. И вообще есть хочется. Ему бы сейчас тюбик этого самого усилителя. Стоп, стоп! Усилитель — будет «имплифайер». Или «эмплифайер», если радио. Что-что, а в англотехнических текстах через строчку — «имплифайер». А тут «стрэнгсер». Как бы его перевести? Стрэнг — сила, да. Но стрэнгсер? Усилин?..
Усилин, усилин. Где-то Мареев его уже… Ах, да! «А усилиновых тюбиков вам не хо-хо?» В столовке на раздаче.
«Зажрались у себя там!». С ума все посходили, нет слов!
Мареев шваркнул чтиво об пол. Начхать, что чужая! Чтиво упало плашмя, на инерции заползло под стол.
Хватит! Он хочет есть! Зажрались, как же! После институтского обеда уже через час в желудке — пещерная пустота. Или голод от нервов? Все! Он берет Ящик. Где Ящик? Вот! Хорошо, что он блондина с брюнетом на кухню спровадил, а то увидели бы, спросили. По глазам видать, что и так знают, но — не увидели. А он… Он идет в Дом Молодежного Средоточия. Он идет в ДЕМОС. Где сорочка? Вот! А пуговица? На соплях. Ничего, под выходным костюмом не видно. И под галстуком. Все! Он находит Таисию. Ужин на двоих. Потом прогулка по Старому городу. Луна, арбалетчики. Он через это уже прошел и не даст Таисию в обиду. Пусть она ощутит. А потом… посмотрим. А вдруг пиджак надо будет снимать? И галстук? Тогда пуговица… Ну-ну, размечтался! Почему бы и нет? В биоритмах — физический плюс. Так что улыбка, улыбка. Как у маски на эстампе. Как там у Красаускаса? Вчера мерещилось черт-те что, а сегодня… Впрочем, некогда. Темнеет уже. Вперед! И все нипочем!
Блондин и брюнет оказали неожиданное благотворное воздействие. Мареев чувствовал некоторую приподнятость. Вроде, не самим Мареевым интересовались, а он сообща с блондином и брюнетом интересовался некими неопознанными явлениями.
«Мы тут с товарищами занимаемся одной проблемой…» Росла уверенность. Быстро, как боб из сказки. И действительно! Себя надо уважать. Есть за что. Он — не хухры-мухры! Он инженер с большой буквы. Им даже заинтересовались. Он Ящик изваял. Ящик, который может все. Вполне вероятно, в Ящике-то и дело. Спросили бы, ответил. Итак, Ящик. Таисии нужен синтезатор? Пожалуйста! Но не просто-ой… Если машина синтезирует голос, то можно в принципе синтезировать любой голос, не так ли? Если машина сочиняет музыку, то заложив в нее программу, исходные параметры, вариационные данные, можно получить музыку, которую так и не сочинили и тем более не спели… ну, кто? Битлы, например. И они сочинят и споют, не так ли? В принципе, возможно, но на практике… Вот на то он и инженер с большой буквы, чтобы из принципа воплотить Ящик. Не для кого-нибудь, для Таисии! Вот и сделал! И хоть битлы, хоть… Да что там битлы! Понятно, что такой Ящик оч-чень может пригодиться… мало ли где. Вот и заинтересовались. Он им объяснит. Если спросят. А пока «ротики закрыли на замочки, ключики спрятали в карманчик», и Мареев имеет полное право идти на свидание в ДЕМОС. При всем при том еще и ощущать на затылке покровительственную руку. Идти, что называется, в одном строю.
Он шел в одном строю, неся Ящик в подарок Таисии. С воображаемой, но ощутимой покровительственной рукой на затылке… Перед ДЕМОСом кишмя кишело. Стоял островком фургон ТВ. Шел очередной модный прямой эфир. У молодежи спрашивали, чего она хочет. Молодежь не хотела ничего, кроме как сказать об этом в прямой эфир. Еще молодежь хотела внутрь, в ДЕМОС. Но туда пускали по билетам. Сегодня — по билетам. Сегодня внутри играло «Око». «Око»-рок.
У Мареева не было билета. И «Око»-рок его не волновал. Его волновала Таисия. Но попробуй докажи это плотной стене и кордону у широко запахнутых дверей!
Он не стал доказывать.
«Рука на затылке» провела его сквозь толпу по стремительной прямой. Парни с повязками сдерживали напор. Они не спрашивали: «Ваш билетик? А ваш?» Они глядели поверх, но без билета мимо них никто просто не совался. Отчетливо-плавные жесты, набитые мозольки на костяшках пальцев. И абсолютный покой. Понимание того, что если их вынудят, то… Понимание, что их не станут вынуждать.
Мареев нажал на стеклянную створку, желудочным басом сказав как своим:
— Добрый вечер!
Парни с повязками кивнули как своему. Пропуская, один из них хлопнул сверху по его ладони, еще преодолевающей сопротивление двери:
— Сетокан? — В голосе был вопрос и ответ. И уважительность.
Мареев неопределенно мотнул головой. Все! Он внутри.
Деловито прошел через зимний сад, наводненный жаждущими начала «Ока». Декоративный булыжник, декоративные пальмы и кактусы. И еще более декоративное скопище. Бляшки, бусы, булавки, нашейные кошельки и кошелки. Впрочем, и «тройки» со значком на лацкане. А интересно, есть ли среди всех этих те… которые вчера на скейтах?
Мареев прямо-таки воспрял. Газировка уверенности вскипела и ударила в голову. Не нужен ему никакой «Око»-рок! Ему Таисия нужна. Вы все сюда в гости пришли, а она тут работает. Она тут как дома. И он пришел к ней. Как к себе домой. И — на задний план все неприятности: с работой, с Адой, с Танькой. Потом, потом. Еще успеет намаяться. А пока…
Он поднялся на второй этаж. Здесь было малолюдней. То есть просто никого. Коридор, методкабинеты. Он толкнул ладонью знакомую дверь. Мельком посмотрел на руку. Какой еще се-то-кан? Нормальная рука! Чем таким вызвала уважительность?!
Таисия сидела одна в кабинете. Спиной к нему, лицом к окну. Чашки берушей глушили шумы. Немудрено, что она — в берушах. Слева за стенкой истошно имитировали семейный скандал мим-клоуны из «Лицеедов». Справа детский хор звеняще уверял: «Лучше хором! Лучше хором!» Сверху батутно прогибался потолок. Туп-тутуп-туп! Группа «Стройность» аэробировала весомо, грубо, хоть и незримо. Снизу били упругие басовые — «Око»-рок настраивался на новую волну перед выходом на сцену.
Вокруг Таисии громоздились ящики, плелись провода, пунктирно мигали индикаторы. Как же, как же: «У нас подростки, и каждый требует…» А она сиди тут среди музыкальных шкатулок и дежурь от сих до сих. Методист, работа. Уже вечер, уже скоро ночь, а она тоскуй в берушах и смотри своими колодезными глазами в пустое окно. Бе-едненькая.
Это Мареев от газированной уверенности и от «руки на затылке»: «Бе-едненькая». До сего дня он ее боялся. Не ее, а Липы, Люськи, Ады. Всех и каждую. Обжегшись на молоке. И вел себя с Таисией как с памятником — снизу вверх. Принося к постаменту знаки преклонения — вот Ящик принес… И все ждал безнадежно, когда оттает? Разве она может оттаять, если она памятник? А тут что-то повернулось в Марееве — она сидела одна среди кубического, тяжелого, многомощного железа. Она сидела, обхватив себя за плечи, то ли прячась, то ли защищаясь. И беруши торчали чебурашьи. И Мареев смотрел на нее уже сверху вниз. Как на Таньку.
