Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение
УАЗик, переваливаясь на колдобинах глинистой дороги, остановился у калитки. Хлопнула дверь и человек в милицейской форме, войдя ко мне во двор, сказал:
— Привет, Василий.
— Привет, старлей.
Я крепко пожимаю протянутую руку и показываю на завалинку — садись.
— Как служба? — говорю я, чтобы начать разговор. Я уже знаю, что старлей совершает плановый объезд территории и, конкретно от меня, ему ничего не надо.
— Да, как обычно, всё через жопу, — отвечает старший лейтенант, достает пачку сигарет из нагрудного кармана и, выщелкнув одну сигарету, протягивает мне пачку, — на, закуривай.
— Я не курю.
— Ах, да, точно, — поморщившись, говорит он и прикуривает от спички.
Пару минут мы молчим. Мне нравится старлей. Типичный деревенский «Аниськин» — спокойный, рассудительный мужик, который делает своё дело обстоятельно и неторопливо. Его зовут Афанасий, но он почему-то предпочитает, чтобы к нему обращались по званию, словно бережет имя для другого человека. И это я тоже могу понять. И принять.
— Как тут у вас, ничего не случилось, новых людей не появилось?
— Нет, никого не было, — мотаю я головой, — а из происшествий только Лидка чуть Ивана сковородой не убила.
Я рассказываю вчерашнюю историю, потому что старлей все равно узнает, когда после меня заедет к моим соседям.
Он улыбается, слушая меня — это не в первый раз случается у Ивана с Лидой и воспринимается, как деревенское развлечение — и под конец спрашивает:
— Всё так самогон и варят?
Я хмыкаю в ответ, не сказав ни да, ни нет. Но ответ старлею не нужен. Он прекрасно знает, кто на его территории варит самогон. И он знает, что отобрав аппарат проблему не решить.
Выдохнув в последний раз сигаретный дым, он встает и напоследок говорит:
— Пока, Василий.
Старший лейтенант садится в машину и едет к соседям. Я встаю с завалинки и, прихватив тяпку, прислоненную к бревенчатой стене, иду за дом в огород. Встав в гряду, начинаю неторопливо окучивать картофельные ряды, подгребая землю к зеленым кустикам. Второй раз за лето, никто так не делает, но…
Обычная работа — это как раз то, что мне сейчас нужно.
Простые движения дают возможность спокойно думать. Ближе к полудню, я заканчиваю окучивать картофель. Иду в сарай. Здесь у меня живут кролики. Большие деревянные клетки с пушистыми ушастыми зверьками. Двигая носом, они нюхают воздух, думая, что я пришел их кормить. Да, и это тоже. Кормить буду. Но сначала я открываю дверцу ближайшей клетки и вытаскиваю большого черного кролика. Он доверчиво дрожит у меня в руках. В круглых глазах страх, смешанный с робким желанием жить.
С улыбкой на лице я резким движением выворачиваю голову кролику, ломая шейные позвонки.
11
Днем, когда с рюкзаком за спиной и корзиной в руках, я иду в лес, меня останавливает Семен. У него болит живот, но он пока терпит. От мужика пахнет говном, потому что он всё утро просидел в туалете. Желтые склеры глаз говорят мне многое, но — я молчу, потому что бессмысленно объяснять прописные истины. Семен не услышал меня тогда, не услышит и сейчас.
— Василий, ты что, в лес собрался?
— Ночью дождь был, грибы сейчас полезли, самое время собрать их.
Семен что-то еще говорит вслед, но я уже не слушаю. Глядя вперед и под ноги, я делаю широкие шаги, направляясь в лес.
Шаг за шагом — путь в вечность.
Когда-то на заре времен Бог тоже сделал первый шаг. Проделав огромный путь, Творец, я думаю, всё еще только вначале пути, но — это Его дорога. Он сам выбрал этот путь.
Хотя, порой я думаю, что у Него нет выбора. Нет пути назад, потому что с каждым шагом сзади бездна захватывает оставленное пространство. Остановиться нельзя, потому что время живет по законам бездны. Только вперед, шаг за шагом.
Знать, что дорога никогда не закончится, и идти вперед — безумие Бога. И человека, живущего на этой планете.
Я иду по заросшему мелким сосняком полю. Когда-то здесь выращивали рожь, но заброшенное поле быстро захватили сосновые подростки. И еще через несколько десятков лет здесь будет бор. И я рад этому, потому что это мой любимый вид леса.
Перейдя проселочную дорогу, я захожу в смешанный лес — ель, осина и береза. Сразу же нахожу первые грибы. Молодой подосиновик с красной шляпкой. И рядом его брат. Дальше метрах в десяти светло-коричневый подберезовик.
Я нагибаюсь к каждому грибу, аккуратно срезая их под корень. Оставляя нетронутой грибницу, я сохраняю жизнь. Так меня научил отец. И это единственное, что намертво осталось в памяти о том человеке, который должен был стать образцом для подражания навсегда.
Сейчас, через столько лет, я хотел бы вернуться в детство. Не думаю, что у меня бы что-то получилось, но ведь я даже не попытался. Я помню добрые глаза, когда он был трезвый. Совместные походы в лес, когда за один день я узнавал так много о природе, о людях и о жизни. Там, среди мощных сосен, стремящихся вверх, к небу и солнцу, он был самим собой, и я должен был это понять тогда.
А не сейчас. Когда невозможно всё вернуть.
Я помню вкус оладушек утром, когда, проснувшись, приходил на кухню. Слова любви, выраженные во вкусной стряпне, которые я не понимал. Он жил ради меня, но я видел только пропасть, на краю которой он стоял. Мне надо было просто подойти к нему и протянуть руку, но — каждый сам выбирает свой путь. Так мне сказала мама, и я, маленький мальчик с большими глазами поверил ей. А кому же мне еще верить. Да и как не поверить, если я прекрасно помню дни, когда в глазах отца не было ничего, кроме мутного омута опьянения. Я боялся, что в этой трясине живет безумие. Мой папа — сумасшедший дебил, пропивший мозги — так говорила мама. Она еще много что говорила, и я, как губка, впитывал эти слова.
А там, в глубоких глазах отца навсегда поселилась боль и разочарование. Грусть и меланхолия бытия. Он слишком слаб духом, чтобы выжить в этом мире. Чтобы стать чем-то большим для меня. Чтобы я мог гордиться им.
Я срезаю подосиновик на толстой ножке и вспоминаю теплую крепкую руку отца, который потерялся среди людей, выйдя из леса.
Я складываю гриб в корзину и грустно улыбаюсь — смотри, сынок, среди белого ягеля в сухом сосновом лесу растут белые грибы. Просто нагнись, и ты увидишь коричневые шляпки.
Я выпрямляюсь, вдыхаю лесной воздух полной грудью и говорю — прости меня, папа, ты знаешь, что я тебя люблю, и мне надо было говорить тебе об этом. Я должен был сказать тебе эти простые слова — папа, я тебя люблю.
Не уверен, что он услышит меня, но, главное, чтобы я сам услышал себя. Пусть через время, я прошу прощения. Наверняка его дух живет где-то здесь, может быть вот в этой сосне, и он сейчас слышит меня.
Я прижимаюсь руками и лбом к коричневой коре.
Я повторяю то, что в детстве не сказал ни разу.
Папа, я люблю тебя, прости, что говорю тебе это только сейчас.
Я верю, что Бог тоже просит прощение у каждого человека, который приходит к нему.
Набрав полную корзину грибов, я иду к ближайшему пригорку. Сбросив рюкзак с плеч, я неторопливо собираю хворост. Солнце подбирается к вершинам дальних елей, и это значит, что у меня еще есть время. Я подношу спичку к бересте. Огонь с треском пожирает предложенную пищу.
И я снова смотрю на танец огня. Этим цветком можно любоваться вечно.
Костер разгорается. Подкинув крупный хворост, я спокойно любуюсь танцующей Богиней. Я знаю, она сейчас со мной. Через полчаса яркий танец затухает, превращаясь в медленный танец любви. Нахожу две крепкие рогатки и втыкаю по бокам от огня. Прямая березовая ветка, которую я заостряю ножом. Нанизываю тушку кролика. И водружаю над яркими горячими углями.
Я медленно вращаю вертел, глядя, как редкие капли жира падают в огонь, вспыхивая на углях. Я вдыхаю запах кролика.
Я слышу голос Богини:
«Люди, как тени, идут своим путем, кто в правильном направлении, а кто-то идет совсем не туда. Бредут, как стадо. Но у любого стада всегда есть те особи, которые идут впереди. И те, которые идут сзади. Те, что спереди, умрут первыми. У тех, что сзади, будет шанс, но они тоже умрут.
И всегда есть те люди, которые отбиваются от стада. Они идут своим путем. Эти выживут.
Будь другим.
Иди своей дорогой».
Шаг за шагом — путь в вечность из темного зимнего леса. Бесконечная тропа среди сугробов и мрака зимнего леса. Мне кажется, что я уже так давно иду по этой дороге, что должен бы выйти к свету. Но каждый раз, когда я поднимаю голову, свет далеких фонарей всего лишь манит мнимой близостью.
12
Мария Давидовна задумчиво смотрела на экран монитора. На чистом листе текстового редактора черные буквы заголовка и несколько десятков строк вымученного текста. И всё. Она должна написать заключение по Макарову, из прокуратуры уже звонили и спрашивали, когда ждать результат. Но она сейчас думала о Михаиле Борисовиче Ахтине. Впрочем, Мария Давидовна думала о нем в последние дни почти всегда. Даже ночью, когда он приходил в её сны. И эти сновидения ей нравились.
