Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
«Блин, сапог промочила. Жалко… Замша… А если…»
И следом шла картинка — неровная тонкая линия зигзагом, которая остается на вымокшей обуви.
Полина взглянула на Сашу странно, будто осуждая, и Саша тут же вернула платок назад.
Конечно, подруга не могла ничего знать наверняка, но она все чувствовала, и ей было неприятно, что кто-то роется у нее в голове.
Вадик протянул Полине листы с отпечатанным докладом, и Саша пожалела, что не подождала с платком до этого момента, когда Полина думает именно об истории, а не о сапогах и не о чем-то другом.
Люди всегда думали всякую ерунду, и раз за разом Саша зарекалась читать по платкам. Но все же читала. Изредка. Когда очень хотелось знать.
— …ко мне на день рождения. Придете? — спросил Вадик.
— Придем, — ответила за обеих Полина. — Ты нам только ближе к делу напомни, хорошо? Ладно, Вадь, звонок скоро.
И Саша снова покрепче ухватила ее за локоть, словно боялась, что за школьными дверями не окажется пола, а будет только черная дыра, в которую без нее непременно провалится Полина.
4Рита, как обезумевшая, писала по вечерам после работы два месяца подряд. К середине лета ее первый роман был окончен. Рукопись доросла до двухсот вордовских страниц. Дети Луны мучились, умирали, воскресали, любили и начинали умирать снова. Рита страдала и гибла с ними вместе.
А потом она написала: «Ева сидела, вглядываясь в ночь над старым кладбищем, где все напоминало о вечности», — поставила точку и села, ошеломленно уставившись на половину виртуальной страницы, которая осталась пустой. У нее было чувство старателя, у которого вода вместе с речным песком унесла все золото до песчинки, а он сидит и смотрит на пустой лоток и на ладони, в которых ничего не блестит.
Рита не могла уснуть всю ночь. Она давно уже устроила себе постель в маленькой комнате, на старом бабушкином диване. Муж, казалось, не возражал. Он приходил с работы и тихо сидел у себя. Рита не знала, чем он там занимается, ей было неинтересно.
На следующий день на работе Рита чувствовала себя мелким воришкой. Она плохо соображала от напряжения и даже видеть стала хуже. Ее целью был принтер в учительской. К принтеру нужно было попасть в то время, когда у Риты выпадало окно, а другие преподаватели расходились по кабинетам.
Дрожащими руками Рита вставила флешку в разъем и запустила печать. Принтер лязгнул и зашуршал: Рита едва не шикнула на него. Ей казалось, что все происходит слишком громко и слишком долго. Ее уши будто вывернулись наизнанку: сквозь принтерный шум она старалась услышать чужие шаги, приближающиеся к двери. Но все было тихо.
На серый держатель падали ярко-белые листы с блестящими, влажными еще буквами. Рита не удержалась и потрогала один из них. Лист был сухим и горячим, как кожа заболевшего человека.
Стопка получилась внушительной, она оттягивала руку, слегка выгибалась, и Рита прижимала ее к груди, как ребенка. Он был спокойный и податливый — не то что Саша с ее глазами, от которых Риту бросало в дрожь.
Рита бросилась к сумке, достала из нее пакет и спрятала рукопись.
Сердце стучало, как шальное. Рита могла бы, наверное, пережить выговор от начальства за расход казенных чернил на личные нужды. Но чтобы узнали, что она написала книгу, — никогда.
Овеществленная рукопись не принесла удовлетворения. Она словно требовала какого-то продолжения, какой-то иной жизни. Рита перечитывала ее раз за разом и знала некоторые куски наизусть. Главный герой, в роли которого она представляла себе Траволту, все так же тревожил ее сердце, и ей вдруг показалось, что написано неплохо. И что это даже может стать настоящей книгой. Или основой для фильма: ведь некоторые сцены она видела словно бы уже снятыми на камеру.
Рита отправилась в Интернет, чтобы выяснить, что делать дальше. Так она попала на литературный форум.
Форум был неприятно малинового цвета, но тут толклось немало людей, и они все давали друг другу советы, как издаться, и многие уже издались. Рита с трепетом смотрела на местных настоящих писателей, имен которых она никогда не слышала.
Сама она зарегистрировалась под ником Лунный Свет и тут же дрожащей рукой отправила первое сообщение: «Добрый день. Я написала свой первый роман. Подскажите, как можно его издать. И как сделать это так, чтобы мою идею не присвоили без моего ведома».
Над ней желчно посмеялись. «Ну если вы уверены, что идея так хороша, то никому ее не показывайте, — писал Алоизий, украшая пост множеством злых зеленых смайлов, — особенно редакторам. Только в стол!» А Кокетка добавляла: «Да у вас уже все давно украли! Вы что, не знаете: ОНИ сканируют ваши мысли!»
Рита разозлилась, захлопнула крышку ноута и вскочила из-за стола.
«Никогда-никогда не приду сюда больше, — думала она. — А когда издамся, тогда узнаете!» В ее желудке, казалось, кто-то плел тугие косички из оледеневших веревок. Она не ужинала в тот день, не завтракала и не обедала на следующий — даже воды почти не пила — и все думала и думала об этих обидных ответах.
Домой она пришла с отчетливой целью поставить обидчиков на место. Но, открыв форум, Рита обнаружила еще один, вполне доброжелательный пост от Кыси. Кыся писала: «Ребята, ну чего вы в самом деле? Лунный Свет, а вы тоже не обижайтесь, вы лучше выложите отрывок из романа, а мы посмотрим. Может быть, чего-нибудь подскажем».
«И в самом деле, — подумала Рита, — пусть посмотрят, что зря смеялись».
Но и тут у нее не сложилось: отзывы были очень разными, по большей части отрицательными… Так шло до появления Вестника. Рита сразу заметила его: у Вестника на аватаре был Траволта. И он сразу начал с комплиментов.
5Лес был вполне узнаваем: и тропинка, и маленький овражек по левую руку, и сосны, и железная изгородь пионерлагеря за кустами. Потом — просека, ведущая к шоссе.
На тропинке Виктор снова увидел себя: это был все тот же, что и на записи с рекой, мальчишка лет двенадцати. И даже штаны на нем были все те же: шерстяные, коричневые, из плотной ткани. Между записями было чуть больше полугода разницы, на экране был уже не сентябрь, а середина следующего лета.
Мальчик шел, сбивая длинной ивовой веткой шишечки высоких трав, и посматривал по сторонам. В одном месте он нырнул вдруг в кусты и встал там на четвереньки. Камера крупно показала чуть пожелтевший мох, усыпанный сухой хвоей, и несколько темных и ветхих, как старые половики, березовых листьев на нем. А под листьями, раздвигая мох и приподнимая хвоинки, росли лисички: много-много, целая дорожка, уходящая вдаль. Камера так близко взяла грибы, что Виктор, казалось, уловил их запах и почти услышал легкий хруст, когда рука мальчика — тоже Виктора, но много лет назад — потянулась и отломила первую лисичку.
Пальцы вспомнили легкую шероховатость ножки и жесткие ребрышки шляпной изнанки.
Мальчик срывал один гриб за другим и складывал в кепку, которая наполнялась с приятной быстротой.
Виктор смотрел и понимал, что помнит этот момент и помнит, как мечтал привезти грибы маме, чтобы она пожарила их с яичницей…
Эта запись ничем не напоминала предыдущую: ведь домой он добрался без приключений.
Никаких провалов в памяти, никакой темноты, таинственных голосов — даже страха не было.
Кажется, не было…
Разве что смутная тревога? Или она появилась только сейчас, из-за странных записей на телевизионной приставке? А на экране вдруг все изменилось. Виктор увидел широкую мужскую спину в синей линялой спецовке, широкий бритый затылок, большую ладонь, придержавшую ветку куста, а за кустом, вдалеке — белую майку себя-мальчика, мелькающую среди зелени.
Виктор облизнул губы: он не видел тогда никаких чужаков. Его горло свело нервным спазмом, так что трудно стало сглотнуть. Он внимательно следил за мальчиком и за мужчиной, который был снят зловеще, как герой американского триллера.
Мужчина смотрел и будто выжидал чего-то. Виктор сжимался от напряжения. Он почти крикнул себе в телевизоре: «Беги!» — но сдержался, понимая, как глупо, как сумасшедше это будет. И когда напряжение достигло предела, когда стало ясно, что сейчас — вот сейчас — случится то, к чему ведут все эти странные съемки… на просеке послышались громкие голоса: мужские, женские и детский смех.
Камера показывала теперь не лес. Она была на просеке, и тут стояло несколько машин, а вокруг машин клубились шумные люди.
— Земляника, земляника! — вскрикивала женщина с короткой стрижкой и зелеными брызгами крохотных сережек в ушах. — Вы как хотите, а я…
— Да брось ты! — ворчал на нее неприятный толстяк: он был в майке и в шортах, и майка слегка задралась, обнажая спутанные заросли черных волос на плотно налитом животе. — Мы — купаться, ты — земляника…
