Роберт О'Брайен - Z значит Захария
— Хорошо, — отозвалась я. — Я принесу вам воды. Это займёт несколько минут.
Я взяла на кухне ведро и побежала к ручью, впадающему в пруд — там вода чище, чем в других местах. На обратном пути я вспотела и запыхалась, потому что наполнила ведро до краёв, тяжело было нести. Раздобыв в доме кружку, зачерпнула воды до половины.
Он снова уснул, пришлось потрясти его за плечо.
— Вот, пейте.
Он попробовал приподняться, но не сумел, даже на локоть не смог опереться; а когда попытался взять кружку, то выронил её. Я снова наполнила кружку водой до половины, поднесла ко рту больного, приподняв его голову другой рукой. Он выдул всё одним глотком — должно быть, жажда мучила его страшно.
— Ещё, — прохрипел он.
— Не сейчас, — возразила я. — Иначе вас опять вырвет.
Я не сильна в медицине, но уж такие вещи мне известны. Он упал обратно на свой мешок и мгновенно уснул.
Сказать по правде, я не умею ухаживать за больными. Случалось, я помогала маме, когда Дэвид и Джозеф болели (ничего особенно серьёзного: грипп, ветрянка и тому подобное ), однако за по-настоящему больными людьми, такими, как мой нынешний гость, мне ухаживать не доводилось. Но больше о нём позаботиться некому, так что заняться этим придётся мне.
Я принесла из дому тряпку и основательно помыла вокруг его головы. Ещё я дала гостю свежую подушку и чистое одеяло. Таблетки, те что не перепачкались в блевотине, высыпала обратно в пузырёк и завернула крышку. На этикетке значилось: «Cysteamine». Интересно, от чего они. В доме (да и в магазине тоже) имелись только аспирин и таблетки от простуды. Да и откуда мне знать, чем лечить незнакомца?
Поскольку от воды его не вывернуло, может, ему стоит немного поесть? Но чего? Я решила, что лучше всего будет суп — куриный суп; именно им мама кормила нас, когда мы болели. Переселяясь в пещеру, я оставила в доме несколько консервных банок (иначе это выглядело бы странно), но супа среди них не было. Значит, придётся наведаться в магазин. Заодно разжиться там и другими припасами: я решила вернуться в дом, но пещеру надо было укомплектовать как следует — на всякий случай. Так что я нагрузилась под самую завязку, и когда вернулась домой и развела в печке огонь, было уже почти темно.
Принеся миску с супом в палатку, я, к своему удивлению, обнаружила, что больному стало получше. Он не спал; при моём появлении уставился на меня с некоторой растерянностью и с трудом приподнялся на локте. А потом заговорил, впервые осознанно обращаясь ко мне. Голос его был всё ещё очень слаб.
— Не знаю, куда это я попал, — произнёс он. — Вы кто?
— Вы в долине, — ответила я. — Вы были очень больны.
Я поставила суп рядом с больным. Боюсь, мне придётся кормить его с ложечки.
— Долина... — сказал он. — Теперь припоминаю. Вся в зелёных деревьях. Но там же никого не было.
Он снова откинулся на подушку.
— Там была я. В лесу. — Я решила, что будет лучше помалкивать про пещеру. — А потом я увидела, что вы заболели, и подумала, что вам нужна помощь.
— Заболел... — протянул он. — Да, очень сильно заболел.
— Я приготовила вам немного супа. Постарайтесь поесть.
Он постарался, но руки его так тряслись от слабости, что суп расплёскивался; словом, мне таки пришлось кормить его, как младенца. Он проглотил семь ложек, а потом сказал:
— Хватит. Мне плохо, — и снова провалился в сон. Однако, думаю, даже такая малость — несколько ложек супа — принесла ему пользу; он спал как-то более естественно, да и дышал не так часто. Я взяла из дому термометр, чтобы измерить ему температуру, но решила подождать до утра. Пощупала его лоб: снова горячий. Вблизи, в полутьме палатки, незнакомец казался необычайно хрупким.
Я сходила в пещеру, забрала оттуда будильник, лампу, вот эту самую тетрадь и ещё кое-что и вернулась в дом. Поставила будильник на полночь; как только он прозвенел, завела его на два часа, потом на четыре. Каждый раз при звонке я выходила из дому с фонариком и наведывалась в палатку к больному. Один раз он проснулся и опять попросил воды; я дала ему чашку. Остальное время он спокойно спал.
Сегодня утром я покрошила в молоко остатки кукурузной лепёшки и подала ему на завтрак. (Пришлось использовать порошковое молоко — коровы всё ещё гуляют на воле. Нужно будет их поймать и завести обратно на ферму. И кур тоже.)
В этот раз мой гость выглядел намного лучше. Из глаз исчезла муть, взгляд прояснился. Незнакомец поблагодарил меня за хлеб и молоко. Он даже смог похлебать самостоятельно. Закончив есть, он даже на короткое время присел на постели, но вскоре опять улёгся и проговорил:
— Нужно узнать, отчего я заболел.
— Думаю, потому что вы искупались в Бёрден-крике, — ответила я.
— В Бёрден-крике?
— В том ручье, что через дорогу.
— Ты знаешь, что я купался?
— Я наблюдала за вами... издали.
— Так значит, в этом ручье...
— В нём ничего не живёт. Не знаю, почему.
— Да, я обнаружил это. Но только на следующий день, после того как искупался. Какая глупая беспечность, и это после всего того, через что я прошёл! Я просто целый год не был в воде. Уж очень хотелось помыться. И всё равно надо было сначала проверить! Но ведь тот, другой ручеёк, что впадает в пруд — с ним всё было нормально. Вот я и решил... — Он оборвал фразу и несколько минут лежал молча. Потом сказал: — Надо узнать точно. Ты не могла бы...
— Что?
— Ты знаешь, что такое счётчик Гейгера?
— Те ваши стеклянные трубки.
— Да. Читать показания умеешь?
— Нет. То есть, я никогда не пробовала.
Я достала из его тележки меньшую из двух трубок, и он показал мне на одном её конце маленький датчик со стрелкой, которая при движении трубки колебалась, напоминая стрелку компаса. Шкала была проградуирована от нуля до двухсот. По просьбе моего гостя я пошла через дорогу к Бёрден-крику. В палатке и на дороге стрелка стояла примерно на пяти. Но стоило мне подойти к речке, как стрелка скакнула вверх. Остановившись как можно дальше от воды, я подержала трубку в футе над поверхностью. Стрелка метнулась, как шальная, до ста восьмидесяти, то есть почти до конца шкалы. А мой пациент находился непосредственно в воде. Неудивительно, что он заболел. Я не стала медлить и вернулась через дорогу обратно.
Когда я передала гостю, что показал счётчик, он застонал и прикрыл глаза ладонью.
— Сто восемьдесят! — произнёс он. — А я сидел в этой воде почти десять минут. О Господи. Должно быть, я получил триста «эр». Может, больше.
— Что это значит? — спросила я.
— Лучевая болезнь. Это очень плохо.
— Но ведь вам стало лучше.
— Болезнь проходит через несколько стадий.
Он много чего знал о лучевой болезни; вероятно, изучал этот предмет ещё до войны. Первая стадия, тошнота и рвота, длится только один день и быстро проходит. Затем наступает вторая стадия: радиация вызывает то, что он назвал внутриклеточной ионизацией, и вот она-то и наносит организму основной урон. Это значит, что часть молекул в клетках тела разрушается, так что клетки больше не могут нормально функционировать, не могут расти и делиться. И ещё это значит, что через короткий промежуток времени — два-три дня, может, чуть больше — мой гость заболеет гораздо сильнее. У него очень повысится температура, а поскольку клетки крови ослаблены и не могут воспроизводиться, разовьётся анемия. Хуже всего то, что он утратит всякую способность сопротивляться бактериям и прочим инфекциям; возникает реальная опасность воспаления лёгких, и он станет чрезвычайно восприимчив к малейшим загрязнениям пищи и воды.
— Будет очень плохо? — спросила я. — Насколько плохо?
Собственно, я имела в виду, не помрёт ли он, но говорить это, мне, само собой не хотелось. Он понял.
— Ты знаешь, что такое «эр»? Это «рентген», единица измерения радиации. Если я получил дозу в триста «эр», я, может, и выживу. Если четыреста или пятьсот... ну, тогда надежды нет.
Он произнёс это спокойным, будничным тоном, как будто это не его касалось. Случись такое со мной — я бы билась в истерике. Однако я постаралась держать себя в руках и тоже смотреть на дело с практической точки зрения. Поэтому я сказала:
— Пока вам лучше, расскажите, что я должна буду делать. У вас есть какие-то лекарства? Чем вам можно будет питаться?
Он взглянул на пузырёк с таблетками, так и стоявший на полу там, где я его поставила.
— Эти не помогут. Не сейчас. Нет, лекарства не существует. В больнице применили бы переливание крови и внутривенное введение питательных веществ.
Это мне, конечно, недоступно; очевидно, что я не смогу толком ничего для него сделать, пока не увижу, как развивается болезнь. Единственное, что он знал определённо на данный момент — это что у него будет очень высокая температура и анемия. Возможно, но не обязательно, у него проявится какая-то форма инфекции, типа пневмонии или дизентерии. Я смогу сделать только одно: постараться не допустить развития этой побочной инфекции. Надо будет кипятить и стерилизовать всё, что он ест и из чего ест, совсем как для младенца. Когда я пригоню обратно коров и кур, можно будет давать больному молоко и яйца — они сытные и легко усваиваются.
![Александра Гейл - Дневник любовницы мафии [СИ]](/uploads/posts/books/4209/4209.jpg)