Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
— Балтазар, сын Ваалмолоха, сына Ваалшабата, — выкрикнул Уилл, — приказываю тебе умереть!
И свершилось.
В одну секунду, без всякого шума, король-Дракон умер. Вся его мощь и злоба превратились в ничто, в груду металла, обрезки которой можно было бы продать, пустить в переплавку на нужды Войны.
Чтобы выразить свое презрение, Уилл изо всех сил ударил кулаком по корпусу Дракона. Потом он плюнул на него, с яростью и остервенением, и некоторое время смотрел, как слюна стекает по черному металлу. И наконец, он расстегнул штаны и помочился на поверженного тирана.
И только тогда Уилл поверил, что тиран мертв, окончательно и бесповоротно.
Яблочная Бесси — больше не колдунья — молчаливая и потерянная стояла на площади за его спиной. Она беззвучно оплакивала свое отныне бесплодное чрево и невидящие глаза. К ней и направился Уилл. Он взял Бесси за руку и отвел в ее хижину. Он открыл перед ней дверь. Он посадил ее на кровать.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил он. — Воды? Поесть?
Она покачала головой:
— Иди. Дай мне оплакать нашу победу в одиночестве.
Он ушел, спокойно закрыв за собой дверь. Теперь ему некуда было больше идти, кроме как домой. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где это.
— Я вернулся, — сказал Уилл.
У Слепой Энны был испуганный вид. Она медленно повернулась к нему, пустые глаза наполнились тенью, старушечий рот в отчаянии открылся. Она медленно, как лунатик, встала, сделала несколько шагов вперед, коснулась Уилла пальцами вытянутых рук, потом бросилась к нему на шею и разрыдалась.
— Слава Семерым! О, слава Семерым! Благословенные, благословенные, милосердные Семеро! — Она все рыдала и рыдала, и Уилл впервые в жизни понял, что на свой угрюмый, молчаливый лад тетка наивно и преданно любит его.
Итак, на один сезон жизнь опять стала обычной. А осенью через деревню прошли войска Всемогущего, сжигая траву на своем пути и ровняя с землей дома. Впереди них шествовал Ужас, и жителям деревни пришлось бежать, сперва в Старый Лес, а потом в лагеря для беженцев через границу.
И наконец их погрузили в вагоны для скота и вывезли в далекую Вавилонию, что в Стране Фей, где улицы вымощены золотом, а башни-зиккураты упираются в небо и где Уилла ждала судьба гораздо более необычная, чем он мог бы даже мечтать.
Но это уже другая история, для другого дня.
Патрик О'Лири
К вопросу о теории невидимого гуся. Совершенный город
Патрик О'Лири более всего известен стихотворением «Никто, кроме меня, этого не знает» («Nobody Knows it But Me»), которое было зачитано Джеймсом Гарнером в телевизионном рекламном ролике для Чеви Тахое. Большая часть стихотворений О'Лири вошла в его сборник поэзии и прозы «Другие голоса, другие двери» («Other Voices, Other Doors»). В числе романов, принадлежащих перу О'Лири, — «Дверь номер три» («Door № 3») и из самых свежих — «Невероятная птица» («The Impossible Bird»), который мы всячески рекомендуем читателю. Приведенные ниже стихотворения были опубликованы в антологии Сандры Кастури «Какими видятся звезды с определенной точки в ночи». О'Лири служит заместителем директора по креативу в рекламном агентстве «Кэмпбелл-Эвалд» и живет в окрестностях Детройта.
К вопросу о теории невидимого гусяГде прячет фокусник гуся?
Вот что хотелось бы узнать мне.
Нет, не волнуют меня карты,
И попугай, признаться, тоже.
И в ящике его волшебном,
Покрытом блестками цветными,
Гуся я не нашел (проверил),
И в потайных карманах фрака
(Что, разумеется, на фалдах).
Тогда, быть может, ассистентка?
Но у бедняжки дистрофия:
На ней и спичку вам не спрятать,
Не то что целого гуся.
Так что — гусями воздух полон?
Невидимыми? Бурным вихрем
Они летят, кружат и вьются,
Ориентиры потеряв.
Подумать только, может статься,
Я в этот миг сижу на птице
(Кто их так прячет, что не видно?!).
И вы на ней сидите тож.
При этой мысли неуютно
Мне, право, делается тотчас:
Гусь ни при чем, и извиниться
Пред бедной птицей стоит мне.
Да, чтоб рассудок не утратить,
Пожалуй, самое простое —
Воспринимать вопрос гусиный
Открытым разумом, спокойно,
Готовым быть к любым известьям.
Быть может, гуси — как Всевышний —
Незримо и неощутимо
Присутствуют везде и всюду?
И в этих птицах воплотился
Закон земного тяготенья?
И гуси ветер подымают?
И в рост деревья запускают?
Что ж, эта версия, пожалуй,
Почти все в мире объясняет.
Вот шарик — отчего он сдулся?
Вот наземь плюхнулся ребенок.
Вот телевизор зажужжал,
И стало серо в нем И смутно,
Что называется, помехи.
А вот жена моя, она
Не хочет спать со мною ночью.
Какая тут любовь-морковь,
Когда вокруг полно гусей,
Когда они шуршат по спальне,
Незримы, но и вездесущи?!
Сплетаются они, как змеи,
Как змеи на змеиной свадьбе,
О да, свиваются их шеи
В такой орнамент — даже кельтам
В кошмаре оный не приснится.
Я понял! Понял! Гуси, гуси —
Они в кошмарных снах живут,
То нам отмщенье за подушки,
Что набиваем пухом мы
Гусят невинных. Да, отмщенье.
И это гуси, несомненно,
Проклюнули дыру в озоне,
Где полюс Северный. А если
Элементарные частицы,
Мельчайшие, которых мы
Еще по имени не знаем, —
И это тоже только гуси?
Недостающее звено,
Которое бы объяснило все нам:
Любовь и смерть, войну и мир,
И почему шотландский керлинг
За спорт признали? Гуси, гуси…
Да. Фалды фрака. Я уверен.
Карманы потайные — там.
Читатель, окажи любезность мне,
Вообрази-ка город совершенный.
Вода там вместо улиц, а в воде,
Куда ни глянь, все карпы золотые,
Изогнутые, что твои бананы,
Скользят под днищем у стеклянных лодок.
Ныряльщики там все стихи читают,
А иногда русалки-баловницы
Срывают ласты с них рукою легкой
И пятки им безжалостно щекочут.
Как много в этом городе любви…
Вообрази, в гондоле полосатой
Плывешь ты, на подушку (рытый бархат!)
Облокотясь лениво и привольно,
И чувствуешь толчок, когда весло
О ламантин подводный задевает.
Гашиш турецкий куришь, а с балконов,
Из залов мраморных роскошнейших палаццо
Любовный лепет, легче ветерка,
Доносится до слуха твоего.
И мерно, сонно, сладостно вода
Облизывает темные пилоны,
Увенчанные свечками, касаясь
Так нежно, как не всякий из влюбленных
Умеет ко другому прикоснуться.
Там занавеси легкие, прозрачны,
Колеблются над окнами повсюду.
Архитектура повторяет контур
Коралла, ракушки послушно и прилежно.
А лодочники все мурлычут песни,
Причем, как на подбор, одни регтаймы,
Но — умудряясь опытным веслом
Все так же мерно взмахивать. Старухи
Там на соленых досках крендельки
Морщинистыми пальцами готовят.
А из печной трубы лишь пузырьки
Тихонько в воздух свежий подлетают.
У каждой раковины по три крана там:
Горячий, шоколадный и холодный.
А по ночам там смотрят все кино —
Немые фильмы, только нет экрана,
Есть облако, которое висит
Над площадью с фонтаном неподвижно.
По выходным всегда там фейерверки,
А женщины исправно там рожают
Багровых малышей — да прямо в воду
Бассейнов, где танцуют пузырьки
И чистоту блюдут гольянов стайки,
Питаясь потонувшею плацентой.
Там места нет абстракциям, там все
Конкретней некуда. Вот, например, мосты
Над узкими каналами взметнулись —
Из кокона, что бабочку лелеял.
Когда по водам тихого канала
Скользишь в гондоле, серые мартышки
В тебя швыряют горсти макарон.
На башнях в этом городе зияют
Пустоты там, где некогда часы
Исправно время били, но теперь
Их вынули и сдали в переделку,
И получилось множество прекрасных Плавучих игр.
Не бреется никто В том городе.
А если день погожий,
Какая-нибудь бойкая старушка,
Пожалуй, в церковь сплавает на круге
Иль на матрасе легком надувном,
И будут вслед свистать ей старики,
Похожие на вяленую рыбу,
Сосущие по берегам в кафе
Всю ту же ежедневно минералку.
Поистине сей город совершенен.
Вот посуди, ведь там в уборной каждой
Имеется свисточек оловянный,
Пристроенный, чтобы свистел при сливе.
Какие там общественные бани!
В мозаике все вдоль и поперек!
Когда же собирается гроза,
То угорь электрический обычно
К воротам городским у них подвешен
И гордо он сияет в свете молний,
Висит себе в стеклянной полой трубке,
А прочее все время отдыхает.
Такой вот в граде том громоотвод.
О чем бишь я забыл тебе поведать?
Конечно! Карнавалы для слепых!
Еще бывают гонки на дельфинах,
Еще колеса мельничные крутят
Нарочно, чтобы радугу вздымать
Над струями, сияющими дивно.
Там есть бассейн, полный самоцветов —
Кому они нужны-то, в самом деле,
А есть канал, в котором, не поверишь,
Лежит на дне, как мертвая акула,
Величественный белый «мерседес», —
Пред ратушей, у площади у главной.
Но вижу, вижу, впрочем, я — довольно!
Глаза твои горят от вожделенья.
Того гляди, ты рухнешь на колени
И станешь умолять — мол, отвези
Меня в тот город дивный и прекрасный,
Возьми что хочешь — дом, жену, машину
И даже телевизор и джакузи.
О, я хочу увидеть тех русалок,
И карпов, и балконы и отведать
Соленых крендельков, и даже пусть
В меня швырнет спагетти обезьянка!
Ах, как хочу любиться я в палаццо,
Где окна все раскрыты нараспашку!
Ах, отвези меня в тот город, умоляю,
Не мучай же, не медли ни мгновенья!
А я скажу в ответ — да что ты, милый,
Ты, видно, ничего не понимаешь.
Ты побывал там.
Ты.
Там.
Побывал.
Питер Кроутер
