Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина
Теперь оставалось самое опасное — вместе с добычей вернуться в подвал. Предыдущих посыльных. скорее всего срезал снайпер, и, дабы избежать его пули, Костя решил бежать зигзагами, как теща из знаменитого анекдота о сердитом ковбое. Конечно, он понимал всю мизерность своих шансов, но иного выхода просто не видел. Легче было погибнуть самому, чем присутствовать при медленном умирании детей.
Вскинув мешок на плечо, так чтобы хоть голову прикрыть, Костя выскочил на улицу и угодил прямо в лапы вооруженному детине, одетому по меньшей мере странно. Камуфляжную гимнастерку и форменное кепи дополняли синие галифе с широкими красными лампасами и щегольские сапожки со шпорами. Очевидно, это был казак — земляк сотника-заочника Бубенцова.
Чуть поодаль, возле крытого армейского грузовика, околачивались его товарищи.
— Мародер! — взревел казак, ухватив Костю за шиворот. — Мышкуешь, пока другие кровь проливают! На человеческом горе наживаешься! К стенке, сука!
От сильнейшего толчка Костя отлетел обратно к витрине гастронома, однако мешок из рук не выпустил — очень уж тот дорого ему достался.
— Подождите! — страстно взмолился он (ведь не за себя просил, за других). — Это не мне! Это детям! Здесь рядом дети умирают от жажды!
— Кого ты хочешь наебать, мандавошка! — Казак вскинул автомат. — Получай без сдачи!
Только встретившись с казаком взглядом, Костя понял, что тот беспробудно пьян. Сейчас у него не вымолила бы пощады и мать родная. Обидно было принимать смерть из рук этой скотины с глазами-стекляшками и лицом столь тупым, что сразу было понятно — он не читал не то что Бубенцова, а даже Шолохова.
— Давай покороче! — крикнули из грузовика. — Возишься, как целка с гондоном!
Огни войны были такими яркими, что Костя ясно видел, как корявый палец казака стронул спусковой крючок автомата. Однако очереди не последовало, а раздался звук, словно палкой ударили по спелому арбузу. Под глазом казака появилась дыра, из которой обильно хлынула черная кровь.
Он еще только начал оседать, храпя, как заезженный конь, а Костя уже бросился наутек. Правда, сделать ему удалось от силы шагов пять — правую ногу рвануло так, словно она в волчий капкан угодила.
Кто именно подстрелил Костю — тот самый снайпер, который за мгновение до этого спас ему жизнь, или кто-то из приятелей погибшего казака, — так и осталось тайной. По крайней мере, последние уже ничего не могли сказать на сей счет. Один из вездесущих светящихся шаров вдруг резко пошел на снижение, и крытый армейский грузовик, а равно и весь его экипаж превратились в столб ревущего пламени.
До подвала Костя все-таки добрался, пусть и на карачках. Мало того, он даже доставил по назначению свой драгоценный груз. Когда женщины, к этому времени уже утратившие всякую надежду, стали делить его, в мешке обнаружилось еще два пулевых отверстия.
Костину рану кое-как дезинфицировали (у одной дамы в ридикюле нашелся флакончик одеколона) и забинтовали клочьями белья, однако крови он успел потерять столько, что вскоре впал в глубокое забытье.
Очнулся он при свете карманных фонариков. Снова рыдали женщины, снова хныкали дети.
«Наверное, опять вода кончилась, — тупо подумал Костя. — Нет, я свое уже отходил. Теперь пусть другие идут».
Ему бесцеремонно ткнули сапогом под ребра. Оказалось, что в подвал набилось много других людей, от которых пахло табаком, бензином и пороховой гарью.
— А это кто такой? — рявкнул грубый голос. — Солдат? Милиционер? Почему он ранен?
— За водой выходил, — попыталась объяснить одна из женщин.
— Врешь! Против нас, наверное, сражался! Обыскать!
Костю стали трясти и теребить, как сушеную воблу, которую собираются употребить вместе с пивом. В свете фонарика мелькнул его паспорт, тут же разорванный на клочья, а затем и лауреатский диплом, вызвавший куда более пристальное внимание.
— Ого! — произнес все тот же грубый голос. — Еще та птичка! Тащите его наверх. Он нам еще пригодится, если не сдохнет, конечно…
Оказывается, Костю вытащили из одного подвала только для того, чтобы заточить в другой, еще более темный да вдобавок и вонючий. Там отсутствовали даже нары, зато людей набилось, как сельдей в бочку. На сей раз это были сплошь мужчины, большинство из которых страдало от ран и контузий.
Здесь не давали ни есть, ни пить, а ходить по нужде приходилось прямо под себя. Раненая нога распухла, как колода, и горела так, что к ней нельзя было даже прикоснуться.
Смерть, целые сутки кружившая возле Кости, теперь подобралась к нему почти вплотную.
Его опять волокли куда-то, но сейчас стоял ясный день. Лица обоих конвоиров были скрыты под черными масками, а один ни на секунду не отрывал от Костиного виска пистолетный ствол.
Грохот боя утих, только изредка где-то постреливали. Улица впереди была пуста, а дома по обе ее стороны — мертвы. Окна зияли пустыми глазницами, фасады пестрели оспинами от пуль и осколков.
Навстречу им двигалась другая процессия, также состоявшая из трех человек. Тот, кто был в центре, еле ковылял, опираясь на самодельный костыль. Двое в масках подталкивали его в спину стволами автоматов.
Когда обе тройки встретились, Костя понял, что его собираются менять на женщину. Изорванный камуфляжный комбинезон не мог скрыть стройную фигуру, багровое от побоев лицо когда-то было прекрасно, клочья волос сохранили свой медвяный цвет, а единственный уцелевший глаз светился сразу и янтарем, и алмазом, и яхонтом.
Сердце Жмуркина затрепетало.
— Аурика! — простонал он.
Девушка презрительно скривилась разбитым ртом и плюнула в его сторону. Нет, это была вовсе не Аурика…
Конвоиры молча обменялись пленниками и стали расходиться — медленно, пятясь, не спуская друг дружку с прицела…
— Жмуркин! Ты меня узнаешь? — Над Костей склонилась чья-то бородатая физиономия в черных очках. — Это же я, Верещалкин!
— А-а-а, — Костя с трудом разлепил губы. — Привет. Как дела?
— Какие сейчас могут быть дела! Сам все видел. Ты хоть как?
— Как видишь. Почти труп.
— Это ты брось! Хирурги у нас отличные. Заштопают тебя в лучшем виде. Даже ногу обещают сохранить.
— Зачем писателю нога… Оставьте голову да правую руку…
— А ты все шутишь!
— Как там наши ребята?
— Почти всех, слава богу, удалось вывезти. Только Кырля без вести пропал. А Урицкий молодец! Воюет в интернациональном отряде пулеметчиком. Лихой парень. Отсюда собирается в Югославию податься…
— Как Катька?
— Ничего. Она-то нигде не пропадет. При первых выстрелах сбежала и кассу с собой успела прихватить. А вот Валечку изнасиловали. — Верещалкин едва не разрыдался.
Кто такая Валечка, Костя не знал даже приблизительно, однако сочувственно кивнул. Остатка сил ему могло хватить слов на двадцать, не больше, и он тихо попросил:
— Нагнись… Ниже…
— Ну? — борода Верещалкина уже щекотала ему лицо.
— У меня в кармане адрес. Очень тебя прошу, найди эту девушку. Скажи, чтобы ждала меня. А если умру, помоги ей чем сможешь… Обещаешь?
— Постараюсь, — ответил Верещалкин без особого энтузиазма.
— Уж постарайся… А не то я тебя найду. Не на этом свете, так на том…
— Конечно, найдешь! Через месяц будем водку вместе пить.
— А ведь это я во всем виноват, — закрыв глаза, прошептал Костя.
— В чем виноват? — Верещалкину, чтобы слышать, пришлось приложить ухо к губам Кости.
— Во всем… В беде этой… В твоих неприятностях… В смертях, в слезах… Мне нельзя любить. А я вас полюбил… Вот такая я сволочь…
— Уносите! — Верещалкин махнул кому-то рукой. — Бредить начал!
ГЛАВА 15. САМОУБИЙЦА
Местные хирурги Косте Жмуркину ничем помочь не смогли. Пока он исповедовался Верещалкину в своем страшном грехе, шальная ракета класса «земля — земля», запущенная своими же, накрыла госпиталь.
Его едва успели погрузить в санитарный вагон последнего отходящего поезда, однако на ближайшей узловой станции, уже совсем в другой стране, сняли и сначала даже не знали, куда отвезти — в морг или в реанимацию.
К счастью, все обошлось. Удалось сохранить и жизнь, и ногу. Каких мук это стоило Жмуркину, знал только он один.
Домой Костя возвращался уже поздней осенью, исхудавший, как медведь после зимовки, и совсем седой. Вся одежда на нем была с чужого плеча.
В его родном городе многое успело измениться — и цены, и деньги, и власть, и даже форма у милиции. За благополучное возвращение стоило бы выпить, и Костя первым делом направился в привокзальный магазин. Трость, без которой он теперь и шага не мог ступить, придавала ему некоторую солидность.
Очередь в винно-водочный отдел была приличная. Последним в ней стоял доморощенный политик и частный издатель Рабинович. Не было уже на нем ни золотой цепи, ни драгоценного перстня, ни неброского прикида от Армани. В данный момент он тщательно пересчитывал кучу мелких бумажных купюр, из тех, что только на паперти подают.
