Анна Одина - Магистр
Южная Италия. Снова осень – конец октября 1924 года. По узкой горной колее среди разноцветных лиственных лесов на плато, раскинувшееся на высоте тысячи трехсот метров над уровнем моря, трудолюбиво взбирался веселый красный поезд. Состав, заполненный паломниками и людьми, ехавшими по своим делам, рутинно миновал город Авеллино и направился в долину Сабато. Именно там с середины двенадцатого века красовался под роскошным, вечно весенним солнцем области Кампанья храм Святой Марии в Монтеверджине, заложенный на Горе Непорочной Девы отшельником Гульельмо да Верчелли, основавшим вильямитскую ветвь бенедиктинского монашества. Не обошлось и без вдохновенного паломничества: Гульельмо-Вильям посетил святилище Сантьяго ди Компостела, для пущих мучений плоти заковав себя, словно бочку, в железные обручи. Все это помогло будущему святому, вернувшись и основав в горах обитель, стать чудотворцем, а озабоченному судьбой Христовой плащаницы королю Виктору Эммануэлю III решить, что именно к вильямитам должна отправиться величайшая святыня, хранившаяся уСавояров[179].
В дороге магистр мирно набрасывал в карманном скетчбуке в форме книжечки, трогательно скреплявшейся черной резинкой (резинка почему-то была ему дорога), какие-то женские головки с волосами, укрытыми покрывалом. На конечной станции он вышел, окинул умиротворенным взглядом вытекшую из поезда публику, окрестную растительность и…
* * *Вернемся в тот театр, где мы уже однажды просили читателя занять удобное место. Мы демонстрируем еще один акт – скорее заключительный, с необыкновенной сценографией и спецэффектами. Третий звонок.
Епископ Джузеппе Рамиро Марконе, бормоча, выходит из кельи, проходит через храм в алтарь и долго молится перед Madonna Nera – иконой Богоматери византийского происхождения, выполненной в полный рост и изображенной в черном хитоне. Вполголоса: Пречистая Дева, не дай свершиться злу, пусть наша обитель будет достойна того великого дара, что прибудет сюда с минуты на минуту. Слышит шаги в пустом зале.
Граф Алессандро Тиччине склоняется перед настоятелем, прикладываясь лбом к тыльной стороне его ладони; тот благословляет его. Padre. Мы прибыли, и священная реликвия здесь, в наших руках. У меня письмо от его величества. Мне приказано отдать письмо, и лишь после этого – плаща… реликвию. С поклоном вручает конверт. Обеспокоенно: Впрочем, времени у нас мало, и мои люди уже в стенах монастыря.
Епископ, быстро пробормотав благодарение Господу, почтительно принимает письмо, пробегает его глазами. Немного бледнеет. Граф Алессандро, его величество предупреждает о возможных опасностях, угрожающих реликвии, как и всем нам, жаждущим укрыть ее от вандалов. Скажите, как прошла дорога? Не заметили ли вы чего-нибудь… кого-нибудь подозрительного? И у кого, у кого же драгоценный мандилион?[180]
Тиччине разводит руками. Синьор епископ, в Италии сейчас все небезопасно, а уж тот груз, что мы привезли, постоянно находится под угрозой. Поспешу успокоить вас: нас не преследовали. Последний покров Спасителя у меня. Вы готовы принять его на хранение?
Епископ, еле сдерживая волнение: Конечно! Скорее, пройдемте в крипту. Надеюсь, ваши люди следят за подступами к монастырю, да святится имя святого Гульельмо, что заложил его в горах! Ведет Тиччине в алтарь. Тот колеблется: прибывших всего трое, и оставить снаружи ему некого. Следом за Тиччине входят еще двое, они несут небольшой ларец, закрытый на несколько замков и выглядящий очень тяжелым.
Генрих фон Зауберер, пригнувшись, добирается до первого ряда деревьев, окружающих монастырь, выглядывает из-за ствола. Шепчет человеку за соседним деревом: Donnerwetter![181] Говорил, надо брать их прямо в поезде. Других дорог сюда нет, не пешком же они пришли! Сидели в лесу три дня! Все эти разглагольствования про «союзника-Муссолини» – scheisse[182]. Эти типы не имеют отношения к дуче, а король Виктор – такой же Победитель, как я бенедиктинец. Надо брать эту лавочку штурмом, Франц.
Франц Умвельт, с сомнением: Как-то чересчур это, Генрих, размахивать пушками в доме Бога. Мы все-таки искатели истины, а не головорезы без чести и совести. Давай подождем. Или, по крайней мере, поговорим с ними. Нельзя штурмовать монастырь.
Зауберер, хмуро: Какой Бог, Франц? Они же католики, никакого Бога у них нет! Из-за беззаконий чертова папы Александра VI наша Реформация и получилась. Ладно, будь пока по-твоему. Помолчав: Ты его видел? Он должен быть здесь. Это так же важно, как мандилион.
Умвельт, не менее хмуро: Не видел и, признаться, не страдаю. Я бы предпочел скинуть на него с крыши что-нибудь тяжелое, а не силами мериться.
Зауберер, приглядевшись: Вперед. Выходят люди короля. Рванувшись было, останавливает Умвельта резким жестом и указывает на другую сторону площадки перед конусовидной лестницей, ведущей в монастырь. Оттуда, со стороны железной дороги, бегут военные; их шестеро. Люди Муссолини! Черт побери! Их только не хватало! Из монастыря выходят сопровождающие плащаницы и видят людей Муссолини.
Умвельт, негромко: Стоим, Генрих. Этим ребятам сейчас будет чем заняться. Надо зайти с другой стороны, пока заварушка только начинается. Будем умнее, чем эти маслиноголовые. Неприятно улыбается.
Люди Муссолини бегом пересекают площадь и берут на мушку людей короля. Их что-то беспокоит: один из группы, только начав движение, вскрикивает, взметнув руки, роняет пистолет и падает на камни. Крови не видно, но человек либо без сознания, либо мертв.
Сержант Бомбарди, целясь в Тиччине: Где плащаница, предатель?
Тиччине, вкрадчиво: Это я предатель? Я рою землю носом за процветающую Италию, а вот ты кому служишь, ищейка? Своему безродному Бенито? Выхватывает револьвер и стреляет в ногу Бомбарди. Презрительно: Набрали плебеев! Вчера у плуга, а сегодня, смотри-ка, – сержант! Всеобщее замешательство. Оставшиеся пятеро военных не решаются стрелять в Тиччине и его спутников, ощетинившихся пистолетами. Пятеро против троих, за спиной которых монастырь, набитый историей и чудотворными реликвиями, и Туринская плащаница – перевес небольшой. В конце немой сцены еще один человек Бомбарди без видимой причины вскидывает руки и падает, снова без следов крови. После короткой ожесточенной борьбы противники короля захватывают Тиччине, застрелив его спутников.
Бомбарди, фанатично блестя глазами и держась за раненую ногу: Где реликвия, Тиччине? Говори, или муки Спасителя покажутся тебе материнской лаской!
Тиччине, спокойно: Ха, так ты, должно быть, и есть тот самый Бомбарди из Калабрии? Прославился тем, что за дуче родного брата запихнул под виноградный пресс? Думаешь на своей ретивости в рай въехать? Издевательски: Я и не вспомню, где она: куда-то положил, а куда – бог весть. В монастыре. Спросите у монахов, если они не запамятовали. Подручный Бомбарди припирает Тиччине к стене, не убирая пистолета.
Бомбарди, ковыляя, подходит. Жарко дыша в ухо Тиччине: Я б тебя давно пришил, малыш, если б не знал: епископ не скажет, где покров. Монахи эти – святые все как один. Так что скажешь сам. Чем быстрее, тем лучше.
Совместная группировка нацистов и Совета Торн тем временем обошла монастырь через лес и проникла в здание через служебные помещения; к ней присоединился невысокий плешивый человек со странными мучнистыми глазами. Он держит полый шар, будто сплетенный из золотых нитей, какие-то из них яркие и совсем новые, а какие-то – тусклые и позеленевшие. В орнаменте плетения можно разобрать повторяющуюся букву L и стрелу, напоминающую копье. Внутри горит огонек, он делается все ярче.
Альберт Файнс, негромко: Ланцол совсем рядом. Надо торопиться.
Епископ стоит на коленях перед изображением Богоматери в своих покоях. В какой-то момент, почувствовав постороннее присутствие, он, вздрогнув, оглядывается, но убеждается, что дверь закрыта, лишь чуть покачнулась портьера у окна. Справившись с собой, он продолжает молитву, даже когда дверь вылетает от удара. Епископ не оборачивается, хотя слышит немецкую речь. Сохраняя полное спокойствие, заканчивает молитву, медленно поднимается и смотрит на людей, возглавляемых плешивым человеком с шаром в руках. Что вы делаете в моей обители, синьор?
Файнс, склонив голову набок: Составляю карту местности для зажиточных туристов. Приближается к епископу. И наношу на нее любопытные достопримечательности. У вас, как мне напела птичка, объявилась Туринская плащаница? Улыбается, но его мучнистые глаза не синхронизируются с улыбкой; впечатление, что его потянули за углы рта. У нас мало времени, нет охоты участвовать в шумных мероприятиях с массовкой и очень много желания получить плащаницу. Демонстрирует шар. Знаете, что это за огонек? Он означает, что сюда идет враг, который не оставит камня на камне от вашей обители, а священную реликвию христианства пустит на носовые платки.
