Дэвид Митчелл - Литературный призрак
— Лет двадцать потерпишь?
— Ну ты и нахалка! А я еще купил тебе футболку с поросенком!
— Ты хочешь получить мою руку и сердце, а взамен предлагаешь поросенка. Где я, по-твоему, на западе Лондона или на востоке Бангладеша?
— Поппи, я серьезно! Я хочу быть твоим… Хочу, чтобы ты была моей…
Мужем, женой — эти слова мне пока не даются.
— Поппи, я научусь произносить эти слова. Я серьезно, Поппи. Я ни капли не пьян. Я не придуриваюсь. Поверь, я серьезно.
Проходит несколько минут — они кажутся мне более плотными, чем обычные минуты. Наверное, потому, что в них спрессовалась моя жизнь. Я не выдержал, заговорил — как раз в тот момент, что и Поппи, но сразу замолк.
— Значит, так. Если ты еще раз скажешь «серьезно», я поверю тебе. Но если потом окажется, что ты пошутил, то наша дружба или связь — называй, как хочешь, на этом закончится. Обратной дороги не будет. Итак, в последний раз. Ты серьезно?
— Серьезно.
Поппи присвистнула.
— Марко! Ты меня удивляешь тем, что до сих пор удивляешь.
— Я сейчас приеду, хорошо?
Молчание — в жизни так долго не ждал, потом:
— Думаю, при сложившихся обстоятельствах — хорошо.
Вешаю трубку. Натягиваю пальто.
Метро закрылось давным-давно. У меня есть деньги на такси, но 15 фунтов — этих денег хватит, чтобы прокормить Индию… на сколько дней их хватит? Все равно. На ходу лучше думается, а мне надо многое обдумать. Так что доберусь до Патни пешком.
Даже если придется идти всю ночь.
Клир-Айленд
Задыхаясь от брызг, окативших лицо, открываю глаза. Солнце выныривает из океана. Смотрю на Билли — он в рубке еле сдерживает смех. Я шепчу одними губами «дерьмо», и он прыскает. «Святой Фахтна», одолев встречное течение между отмелью Иллаунброк и рифом Кларригмор, огибает западный мыс острова Шеркин, и вот уже виден конец моего пути длиной в двенадцать тысяч миль, который проделали мы с черной тетрадью. В поле зрения появляется Клир-Айленд. Капли высохли, и мое лицо покрылось соленой коркой. Вот он, дом.
Маяк нацеливает единственный палец в небо Атлантики. Слежу за бликами света на волнах. Там, где подводные рифы опускаются глубоко, вода приобретает синий оттенок. Россыпь скал за Карриглуром. Луга в низинах, пастбища на холмах. Мыс, на носу которого приютился жалкий порт. Кладбище — самое ухоженное место на острове. Несколько миль петляющих дорог. Родник Святого Киарана. Мой остров стар как мир.
Немая дочь Билли слегка толкает меня и протягивает отцовский бинокль.
— Спасибо, Мэри.
Берег сразу приблизился. Вижу своих крестных: Мейси и Брендан Миклдин хлопочут на веранде «Лесовика». Мне вспоминаются заводные фигурки на городских часах в Цюрихе, напротив моей лаборатории.
Видна и овощная лавка Старика О'Фаррела у подножия замка Бейли-Иэрах, она же по совместительству почта и клуб для обмена сплетнями. Разрази меня бог — это же Берти Кроу на своем допотопном мотоцикле с коляской скрылся за холмом Кнокан ан Ховтиг! Берти, похоже, никогда не расстанется с этой рухлядью.
Скажи, Мо, что за нить связывает клочок земли и человеческое сердце?
У самой кромки воды густо разрослись клены, среди них спрятался полуразрушенный дом, в котором я родилась. Крыша, наверное, совсем обвалилась.
А швейцарцы с крепкими челюстями разъезжают по своим вылизанным городам на спортивных немецких автомобилях последней модели. А в Коулуне возле дома Хью худые ребятишки сбиваются в стайки и ночуют прямо на улице. У меня было счастливое детство: я ни минуты не сидела на месте, носилась по острову, выведывая его тайны. С рождением человек получает свой набор карт из колоды, и место, где это произошло, не менее важно, чем количество козырей на руках.
— Ты привезла нам погоду, Мо! — Билли старается перекричать шум мотора. — Все утро дождь лил как из ведра. Скучала?
Я киваю, не в силах отвести глаз от берега. Как я скучала без этих восьми квадратных миль суши! В аккуратном Цюрихе, денежной Женеве, безалаберном Гонконге, безжалостном Пекине, проклятом Лондоне стоило мне закрыть глаза — и я могла представить эту землю во всех подробностях, как тело Джона. Ветер сегодня дует с юга. Бакланы плавно покачиваются на воздушных потоках над бухтой, ныряют и исчезают под водой. Внезапно у меня возникает желание скорчить гримасу, дико захохотать и заорать во всю глотку, чтоб услышали и в Балтиморе, и в горах, и в Корке: «Ну что, съели? Я улизнула от вас! Добралась до дома. Теперь попробуйте суньтесь!»
Солнце прячется за облаком, похожим на остров. Становится прохладней. Кожа гусиная — вся в пупырышках.
Только сперва дайте мне немного побыть с Джоном и Лайамом.
Лодка тормозит, мотор негромко отфыркивается. Билли заводит «Святого Фахтну» в порт.
В тот вечер, когда США нанесли свой «упреждающий удар», у меня были гости. Алан прилетел из Парижа, а Хью, приятель Джона, из Гонконга. Пришла Даниелла, самая способная из моих аспирантов этого года, она стажировалась в «Лайтбоксе». Мы экспромтом устроили ужин в моем шале. Даниелла на минуту включила спутниковый новостной канал — хотела просто узнать прогноз погоды, — а в результате мы шесть часов подряд не отрывались от телевизора, без всякого аппетита тыкая вилками в остывший ужин. По телевизору показывали ночные кадры пылающего города в районе Персидского залива.
Молоденький пилот говорил репортеру Си-эн-эн, который был, похоже, в парике:
— Да, сэр, город вспыхнул весь, целиком! Такого фейерверка я даже на День независимости не видал!
— Говорят, ракетные удары наносят с хирургической точностью, потому что для наведения ракет «Гомер» используется новая технология под названием «Красп».
— Да, «Гомером» можно накрыть хоть шахту лифта! Ребята сидят себе в штабе, перед ними на компьютере схема здания, а ты сидишь себе в самолете и только выпускаешь ракеты, компьютер думает за тебя. Красота! Знай выпускай малюток на свободу! И точненько в шахту лифта!
Алан пролил вино на стол.
— Суки! Скоро они расскажут нам, как умные ракеты ходят за хлебом и выгуливают собачек!
Сидя в вашингтонской студии, разглагольствовал генерал — вся грудь в орденах.
— Для нас, для американцев, свобода — неотъемлемое право каждого человека. Технология ракет «Гомер» означает революционный переворот в методах ведения войны. Она позволяет нам достать изверга-диктатора, где бы он ни прятался, и хорошенько проучить его, с минимальным ущербом для мирного населения, страдающего под его игом.
Джон позвонил с Клир-Айленда.
— Это не новости, это какой-то спортивный обзор! Про современную высокотехнологичную войну сняли столько фильмов, что сама война воспринимается как фильм. С большой примесью рекламной кампании. Кто слышал про ракеты «Гомер» всего два дня назад?
Тошнотворное чувство овладело мной. Я закусила костяшки пальцев.
— Да, Джон… Я слышала.
— Мо, родная! Ты в порядке?
— Не совсем, Джон. Я перезвоню.
Би-би-си показывает улицы, охваченные огнем, запруженные машинами «скорой помощи». По экрану ползет строка «Подвергнуто цензуре вооруженных сил противника». Репортер-ирландец держит микрофон перед арабской женщиной, лицо которой блестит то ли от пота, то ли от крови, то ли от того и другого.
— Ответьте мне! — кричит она, — Скажите, зачем сбрасывать бомбы на завод детского питания? Скажите, чем вашим генералам помешало детское питание? Ответьте!
Обрыв пленки.
На экране снова телевизионная студия, заполненная аналитиками и экспертами.
Даниелла заснула. Я укрыла ее одеялом и подложила полено в камин.
— Нанести упреждающий удар означает, по-видимому, успеть до объявления войны поставить где надо камеры, — заметил Хью.
Я чувствовала смертельную усталость. Отойдя к окну и отодвинув занавеску, смотрела на горы, на Млечный Путь, а из темного стекла на меня смотрело осунувшееся лицо средних лет женщины. Ученого. Как же ты выдерживаешь напряжение, Мо. Это уже за пределом упругости. Мать в твоем возрасте была уже вдовой. На сколько тебя еще хватит? Растянешься еще немного или порвешься? Оконное стекло холодило кончик носа.
Ты слышишь водопад, там, через поле, у подножия горы?
За три тысячи миль от тебя вооруженные силы свободы и демократии используют плоды труда лучших ученых умов, чтобы уничтожать Лайамов и Даниелл прямо в их домах. На экране все новые и новые пожары. Поздравляю, Мо. Вот итог твоей жизни.
— Господи, мы превратили мир в сумасшедший зверинец.
Алан услышал мои слова, но не понял.
— Ни в одном зверинце не истребляют его обитателей.
От моего дыхания окно затуманилось.
— Они вырвались из клеток, они не владеют собой.
Билли высаживает меня на причал, торжественно напевая туш. На суше меня покачивает. Кости скрипят — кажется, я даже слышу скрип. Ничего не изменилось с того дня, когда я покидала остров. Ряды рыбацких лодок: «Золотая дюна» Майо Дэвита, «Пречистая Абигайль» Скотта, свежевыкрашенная в сине-желтые цвета, обросшая ракушками «Гордость южан» Реда Килдара, больше прежнего требующая ремонта. Рулоны веревок, сети, груды бочонков и ящиков. Тощие кошки промышляют тем, что плохо лежит. Все лежит как попало. Все лежит, где упало. Ноздрями глубоко втягиваю воздух. В нем смешались запах подгнившей рыбы, кисло-сладкий букет овечьего навоза, дизельные выхлопы лодочных моторов.
