Марина Дяченко - Армагед-дом
– Где-то я уже это слышала, – сказала Лидка неуверенно. – Это вторично.
– Ничего подобного! – возмутился Беликов. – Вы слышали насчет Бога-ребенка, а человечество-ребенок… Нет, не так. Человечество-подкидыш! Никто нас не терял, нас подбросили обезьянам. За ненадобностью. А потом, когда оказалось, что подкидыш здоров и агрессивен, ну, тогда надели намордник. Ни тебе Межзвездных полетов, ни тебе генной инженерии…
– Чего? – спросила Лидка.
– Генная инженерия. Я ввел этот термин в «Потерянном ключе». Видите ли, даже если предположить, что ваша гипотеза верна и Ворота отбирают людей по какому-то признаку… Признак должен лежать глубоко под поверхностью. Глубоко, в генах. И совсем не факт, что вы проследите эту закономерность, у вас не хватит инструментов, технологий, ведь генное изменение не обязательно проявляется сразу, не обязательно сочетается с каким-нибудь зримым признаком вроде ваших музыкальных способностей…
– Они не мои, – сказала Лидка механически.
Ее глаза пробегали строчку за строчкой, столбец за столбцом. Возвращались назад, не желая верить написанному. Данные, добытые и проанализированные разными экспертами, не совпадали. По одному и тому же району – Подольскому – выходили совершенно разные результаты: по результатам работы Кости Воронина выходило, что девяносто процентов погибшего молодняка «не имели способностей к музыке», по отчету новой сотрудницы, профессионального музыковеда, выходило, что только пятьдесят пять, и то «достоверность многих данных вызывает сомнения»…
Столбик имен (год и цикл рождения, год и цикл смерти, источник информации, ссылки на архив). Против вывода – «музыкальных способностей не имел» – красным карандашом академической дамы: «Конкретные доказательства?»
Другой столбик, имена, год и цикл рождения (только рождения, слава Богу), номер музыкальной школы, имя педагога. Другим почерком, незнакомым Лидке: «Выписка из характеристики… При поступлении выявлены врожденные слух, ритм, музыкальная память. Оценка на выпускном экзамене – три… Отсутствует не только трудолюбие, но и способности к музыке…» «При поступлении выявлены развитые… оценка на выпускном экзамене – четыре… Трудолюбива, но музыкальные способности средние…»
– Бред, – сказала Лидка сквозь зубы.
– Что? – спросил притихший Беликов.
– Слух, ритм, музыкальная память… врожденные! Почему же они пишут: «Отсутствуют способности»?
– Знавал я одного певца, – сообщил Беликов со вздохом. – Вот уж был слух, память там и прочее. И голос, как у пароходной сирены… Пел громко и с чувством. И правильно. Как робот… Кстати, я задумал роман о перспективах роботехники. Рассказать?
– Помолчите, – отозвалась Лидка устало.
– Вы не там ищете, – вкрадчиво сказал Беликов. – Вы пытаетесь анализировать какие-то внешние признаки, какие-то эфемерные, с трудом определяемые вещи. А надо бы анализировать на генетическом уровне.
Лидка подняла на него тяжелый взгляд.
– Да, – Беликов вздохнул, – при современном состоянии науки это невозможно. Но циклов через пять, я верю…
– Уходите, – сказала Лидка.
Беликов встал. Виновато почесал переносицу. Отвесил нечто вроде поклона, пошел к двери; нос к носу столкнулся с секретаршей Леночкой, которая была так возбуждена, что даже вошла без стука.
– Лидия Анатольевна! Телеграмма из Европейской академии…
Не обращая внимания на притихшего Беликова, Лидка взяла из ее рук негнущийся официальный бланк.
Европейская академия от всего европейского сердца поздравляла Лидию Анатольевну. Потому что ее гипотеза была проработана специальной группой европейских экспертов и нашла блестящее подтверждение.
Глава двенадцатая
Звонок в дверь.
– Тетя Лида! А Андрей дома?
Девочка с восьмого этажа. Старшая группа, уже не девочка, уже вполне девушка. Лет пятнадцать. На два года старше Андрея.
– А что случилось? – спросила Лидка, плотнее запахивая халат.
– Котенок! Там котенок, во дворе! На дереве!
– Сейчас! – крикнул Андрей из своей комнаты. – Иду!
– Высоко? – механически спросила Лидка.
– Ужас как высоко! – радостно подтвердила девчонка. – Никто достать не может…
– Андрей… – начала Лидка неуверенно.
Он уже выскочил за дверь и, не дожидаясь лифта, погрохотал вниз по лестнице. Грохот происходил от того, что, не добегая до конца пролета, Андрей подпрыгивал и летел через ступенек пять-шесть и приземлялся хотя и мягко, но звучно.
Лидка сунула ноги в спортивные туфли, накинула плащ и вышла следом.
Вокруг высоченного тополя стояла толпа. Лидка сама не помнила, когда в последний раз ей встречались в городе кошки. Вот старичок из двадцать седьмой квартиры держал кота, но оба недавно умерли. От старости.
Андрей врезался в толпу, и перед ним расступились. Так бывает, когда сквозь строй зевак, собравшихся по случаю дорожного происшествия, пробирается деловитый врач.
– Где? – Андрей задрал голову.
Ответом был тонкий кошачий вой.
Кот был бурый и пятнистый, почти защитного цвета. Разглядеть его в ветвях было сложно, и, если бы не позывные отчаянного мява, Лидка бы так его и не разглядела.
Хныкала, прижимая к груди грязные кулаки, Андреева ровесница с третьего, кажется, этажа:
– Он вырвался… Я держала… А он вырвался… Мы на минутку только вышли…
– Твой? – спросила Лидка.
Девчонка кивнула:
– Папа из села привез…
Андрей по-обезьяньи уцепился за ствол и, сверкая кедами, полез вверх. Лидка отвернулась; торжественная клятва, принесенная ей сыну, заключалась в том, что она никогда не будет контролировать высоту, на которую он, Андрей, считает нужным влезть. В ответ сын пообещал ей никогда не лазить на столбы, на крыши вагонов и трансформаторных будок. И – она знала – держал обещание и не покупался «на слабо».
…Через полчаса Лидка мазала зеленкой глубокие царапины на его руках. А он делал вид, что ему ни капельки не больно. Взахлеб рассказывал, какая мягкая у котенка шерсть. И что Ленка теперь разрешит ему гладить своего Арбуза… Только ему, а больше никому во дворе! И что хорошо бы, мама, ты понимаешь… Ну, если бы у нас был кот или собака, было бы здорово, правда?
– Через шесть лет мрыга, – сказала Лидка со вздохом. – Ты возьмешь на себя ответственность за животное? Я не возьму.
Сын с сожалением разглядывал свои руки, располосованные маленькими истеричными когтями.
Ни падения с ссадинами и шишками, ни дыры на штанах не смогли отучить его от этой пагубной страсти лазать по деревьям. Старшие мальчишки всегда вызывали его, если требовалось снять с высокой ветки бумажного голубя или бадминтонный воланчик. Девчонки приглашали Андрея, когда в порядке заигрывания те же мальчишки забрасывали на дерево скакалку или чей-то берет.
Однажды Андрей узнал от кого-то во дворе, что есть такие устройства – специальные когти, которые надеваются на ноги, чтобы лазать по гладким столбам. И по простоте душевной обратился к маме за помощью в приобретении «когтей». Шокированная Лидка пообещала собственноручно выпороть сына ремнем по голой попе, если только он близко подойдет к этому самому столбу. Вот пусть только попробует!
Пробовать сын не стал. Он всегда очень тонко чуял мамино настроение и, обычно бесстрашный, на этот раз решил не искушать судьбу.
Среди прочих отделов института кризисной биологии Лидкин отдел казался медведем, примостившимся среди сусликов и белок. Финансирование, международные связи, льготы, корреспонденты. Документальный фильм. Машина к подъезду.
В соседних отделах разводили горошек и плодили мух-дрозофил. Время от времени соседи заключали с Лидкиным отделом договоры о сотрудничестве, и это приносило им толику финансирования, а Лидке – иллюзию новых возможностей. Подробные генеалогические древа выдающихся музыкантов должны были выполнить ту же функцию, что и десяток поколений горошка. Разнообразные тестирования студентов консерватории – и вдумчивое разглядывание дрозофилы на предметном стекле («Она дохлая? О да, живая бы улетела… Она снулая? Пары эфира? Ну да, конечно…») Работа прямо-таки кипела, диссертации сыпались, как с конвейера. О связи музыкальных способностей с группой крови – и об отсутствии такой связи. О музыкантах-гемофиликах, о влиянии барабанного ритма на нейроны мозга, о вреде агрессивных молодежных дискотек, о распределении некоторых характеристик слухового восприятия в зависимости от этнической принадлежности, и прочая, и прочая.
Лидкин отдел не был в полном смысле отделом, то было сборище прилежных кротов, роющих во всех направлениях от произвольно выбранного столба. В процессе работы кроты натыкались на более или менее полезные ископаемые, остатки заброшенных тоннелей, артезианские скважины и – иногда – чьи-то разложившиеся останки; слова о неслыханной перспективности такого труда давно потеряли первоначальный смысл и превратились в нечто вроде заклинания.
