Марина Дяченко - Армагед-дом
Старуха прикрыла глаза. Мгновенная тень, черный вертолет, проносящийся по дну ее памяти. В том ущелье людей расстреливали с вертолетов, как когда-то расстреливали глеф. Ее не было там, но ей казалось, что она помнит – темный силуэт, закрывающий солнце, рев моторов и пулеметные очереди, пыль…
Тишина. Звук набегающих волн.
На вершине скалы обнаружилась компания подростков. Вероятно, мальчишки имели виды на занятое старухой место, потому что голоса их звучали недовольно. Старухин слух не позволял разобрать отдельных слов; плеск волн она слышала отчетливо, и крики чаек, и шелест ветра, но человеческие слова смазывались, не задерживались в сознании. Вот голоса мальчишек стали особенно звонкими и угрожающими, и кто-то даже бросил камень, упавший в двух метрах от неподвижной старухи, потом возмущение разом стихло, мальчишки обменялись репликами на полтона ниже и ушли, признав за старухой ее право на удобство камней и скал, на море, на одиночество.
Она улыбнулась.
На полтона ниже. Тон, тон, полутон; гаммы, гармония, партитура. Ее дело потеряло смысл. Никто и никогда не узнает, была она права или ошибалась. Никто и никогда не услышит того аккорда, который иногда – вот как сейчас – эхом звучит в ее ушах. Наверное, это голос сгинувших Ворот…
Да, конечно, никто не станет сортировать этих ребят на угодных и неугодных Воротам; их рассортируют время, судьба и удача, та самая, что отвернулась от ее сына в раскаленном каменном ущелье…
Судьба. Удача.
Может быть, эти самые мальчишки были позавчера на стадионе. И тоже оказались в толпе, повалившей одновременно со всех секторов. Там, где погибли в давке двое пацанов и девчонка. Позавчера. Там, где не было апокалипсиса, – все просто хотели поскорее выйти…
Человечеству, лишенному намордника, еще предстоит собирать свою мрыгу по камушку. Собирать и снова разрушать – она может только пожелать ему удачи. Человечеству предстоит новый выбор, но уже без нее, без немощной старухи на берегу моря.
Мальчишки ушли, и каждый унес с собой свою долю апокалипсиса.
Она снова закрыла глаза, но не перестала видеть море. Наверное, ее веки истончились. Стали полупрозрачными, как папиросная бумага; где-то на краю видимости мелькали черные дальфиньи спины. Она знала, что это наваждение, что дальфинов давно никто не видел и не увидит впредь, что дальфины – уже легенда…
Ей казалось, что она смотрит вниз глазами парящей чайки – и видит себя, старуху с очень прямой спиной, так удачно и уютно вросшую в прибрежные скалы, что, казалось, она испокон веков сидит тут, положив подбородок на ладони, а ладонями упираясь о палку.
Она и теплый камень на берегу – равноправны.
Почему, монотонно спрашивает набегающая на берег волна. Почему? И что будет теперь? Что будет со всеми нами?
Теплый камень молчит.
И старуха молчит.
Ждет ответа.
