Урсула Ле Гуин - Роза ветров (сборник)
— «…Хорошо поступать, хорошо работать, хорошо думать…»
Когда Ганиль повторил эти слова, кто-то шепнул ему на ухо: «Не клянись».
— «…Бежать всех ересей, предавать всех чернокнижников Судам Коллегии и повиноваться Высшим Мастерам моей Ложи от, ныне и до самой смерти…»
Бормотанье, бормотанье… Одни вроде бы действительно повторяли длинную фразу, другие, похоже, нет; Ганиль, совсем растерявшись, не зная, как ему быть, пробормотал слово или два, потом умолк.
— «…и клянусь не посвящать в Тайну Машин тех, кому не надлежит ее знать. Я призываю в свидетели моей клятвы Солнце».
Голоса потонули в оглушительном скрежету, часть потолка вместе с кровлей медленно, рывками, начала подниматься, и за ней показалось желто-серое, затянутое облаками летнее небо.
— Смотрите же на Свет Обычного Дня! — вдохновенно возгласил старик.
Ганиль поднял голову и уставился вверх. Поднимавшаяся на оси часть крыши остановилась на полпути — по-видимому, в механизме что-то заело; раздалось громкое лязганье, потом наступила тишина. Очень медленно старик подошел к Ганилю, поцеловал его в обе щеки и сказал:
— Добро пожаловать, Мастер Ганиль, отныне и ты причастен обрядам Тайны Машин.
Посвящение совершилось, Ганиль был теперь одним из Мастеров своей Ложи.
— Ну и ожог же у тебя! — сказал лысый.
Все они уже шли по коридору назад, Ганиль ощупал лицо рукой, кожа на левой стороне, на щеке и у виска, была ободрана, и дотрагиваться было больно.
— Тебе здорово повезло, что уцелел глаз, — продолжал лысый.
— Чуть было не ослеп от Света Разума, а? — сказал тихий голос.
Обернувшись, Ганиль увидел человека со светлой кожей и голубыми глазами — голубыми по-настоящему, как у кота-альбиноса или у слепой лошади, Ганиль, чтобы не смотреть на уродство, сразу отвел глаза в сторону, но светлокожий продолжал тихим голосом (что был тот же самый голос, который во время принесения Клятвы прошептал: «Не клянись»):
— Я Миид Светлокожий, мы с тобой будем работать вместе в Мастерской Ли. Как насчет пива, когда мы отсюда выберемся?
Было очень странно после всех потрясений и торжественных церемоний этого дня очутиться в сыром, пахнущем пивом тепле харчевни. Голова у Ганиля закружилась, Миид Светлокожий выпил полкружки, с видимым удовольствием стер с губ пену и спросил:
— Ну, что ты скажешь о посвящении?
— Оно… оно…
— Подавляет?
— Да, — обрадовался Ганиль, — лучше не скажешь — именно подавляет.
— И даже… унижает? — подсказал Светлокожий.
— Да, великое… великое таинство.
Ганиль сокрушенно уставился в кружку с пивом, Миид улыбнулся и сказал тем же своим тихим голосом:
— Знаю, а теперь допивай скорей. Пожалуй, тебе следует показать этот ожог Аптекарю.
Ганиль послушно вышел за ним следом на вечерние узкие улочки, забитые пешеходами и повозками — как на лошадиной и воловьей тяге, так и пыхтящими самодвижущимися. На Торговой площади ремесленники сейчас запирали на ночь свои будки, и уже были закрыты на крепкие засовы огромные двери Мастерских и Лож на Высокой улице. То там, то здесь, словно растолкав нависающие над улицей, налезающие один на другой дома, появлялся гадкий, без окон, желтый фасад храма, украшенный лишь полированным медным кругом. В темных, недолгих летних сумерках под неподвижной пеленой облаков темноволосые, бронзовокожие люди Обычного дня собирались группами, стояли без дела, толкались и разговаривали, переругивались и смеялись, и Ганиль, у которого от усталости, боли и крепкого пива кружилась голова, старался держаться поближе к Мииду; хоть он и был теперь Мастером, чувство у Ганиля было такое, как будто только этот голубоглазый незнакомец знает путь, которым ему, Ганилю, следует идти.
— XVI плюс XIX, — раздраженно сказал Ганиль. — Что за чушь, юноша, ты что, складывать не умеешь?
Ученик густо покраснел.
— Так, значит, не получается, Мастер Ганиль? — неуверенно спросил он.
Вместо ответа Ганиль вогнал до отказа металлический прут в его гнездо в паровом двигателе, который юноша чинил; прут оказался на дюйм длиннее, чем нужно.
— Что из-за того, Мастер, что большой палец у меня слишком длинный, — сказал юноша, показывая свои руки с узловатыми пальцами. Расстояние между первым и вторым суставами большого пальца было и в самом деле необычно велико.
— Да, это правда, — сказал Ганиль, его темное лицо стало еще темнее.
— Очень интересно. Но не важно, короткая или длинная у тебя мерка — важно только, чтобы ты применял ее последовательно. И что еще важно, запомни, ты, тупица, так это то, что если сложить XVI и XIX, XXXVI не получается, не получалось и, пока стоит мир, не получится никогда — а ты невежда и непосвященный!
— Да, Мастер, очень трудно запомнить.
— А это, Уонно Ученик, нарочно так сделано, — послышался низкий голос Ли, Главного, Мастера, широкоплечего толстяка с блестящими черными глазами. — На одну минутку, Ганиль.
У он повел его в дальний угол огромной Мастерской, едва они отошли от ученика на несколько шагов, Ли весело сказал:
— Вам, Мастер Ганиль, немножко не хватает терпения.
— Таблицы сложения Уонно должен бы уже знать.
— Иногда даже Мастера забывают что-то из этих таблиц, — Ли отечески похлопал Ганиля по плечу, — знаешь, ты, говорил так, будто ожидал, что он это вычислит! — Он захохотал звучным басом, из-за завесы этого хохота поблескивали его глаза, веселые и бесконечно умные, — Тише едешь, дальше будешь… Если я не ошибаюсь, накануне ближайшего Дня Отдыха ты у нас обедаешь?
— Я взял на себя смелость…
— Превосходно, превосходно! Желаю успехе! Вот хорошо будет, если у нее появится такой положительный парень, как ты! Но предупреждаю честно, моя дочь своенравная девчонка, — и Главный Мастер снова захохотал.
Ганиль заулыбался, немного растерянный, Лани, дочь Главного вертела, как хотела, не только работавшими в мастерской юношами, но, и собственным своим отцом. Сперва этой девушки, смышленой, живой как ртуть, Ганиль даже побаивался. Только потом он заметил, что, когда она разговаривает с ним, в поведении ее появляется какая-то робость, а в голосе начинают звучать просительные нотки. Наконец, он набрался духу и попросил у ее матери, чтобы та пригласила его на обед, то есть совершил первый официальный шаг в ухаживании.
Ли уже ушел, а он все стоял на том же месте и думал об улыбке Лани.
— Ганиль, ты когда-нибудь видел Солнце?
Тихий голос, бесстрастный и уверенный, он повернулся, и его глаза встретились с голубыми глазами друга.
— Солнце? Да, конечно.
— Когда это было в последний раз?
— Сейчас скажу. Мне тогда было двадцать шесть; значит, четыре года тому назад. А ты тогда разве не был здесь, в Идане? Оно показалось к концу дня, о потом, ночью, были видны звезды. Помню, я насчитал восемьдесят одну, и после этого небо закрылось снова.
— Я в это время был севернее, в Келинге; меня тогда как раз посвятили в Мастера.
Миид говорил, опираясь на деревянный Барьер вокруг Образца большой паровой машины, светлые глаза его смотрели не в глубь мастерской, где вовсю кипела работа, а на окна, за которыми упорно моросил мелкий дождь поздней осени.
— Слышал, как ты сейчас отчитывал юношу Уонно. «Важно то, что если сложить XVI и XIX, XXXVI не получается»… А потом: «Мне тогда было двадцать шесть; значит, четыре года тому назад… Я насчитал восемьдесят одну… Еще немного, Ганиль, и ты бы начал вычислять.
Ганиль нахмурился, и рука его, непроизвольно поднявшись потерла шрам, светлевший у него на виске.
— Да ну тебя, Миид! Даже непосвященные различают IV и XXX!
Миид чуть заметно улыбнулся. Он уже держал в руке свою палку для Измерений и рисовал ею на пыльном полу Окружность.
— Что это такое? — спросил он.
— Солнце.
— Правильно. Но это также и… знак, знак, который обозначает. Ничто.
— Ничто?..
— Да. Его можно использовать, например, в таблицах вычитания. От II отнять I будет I, не так ли. Но что останется, если от II отнять II? — Он помолчал. Потом постучал палкой по нарисованному на полу кругу. — Останется это.
— Да, конечно, — Ганиль не отрываясь глядел на круг, священный образ Солнца, Скрытого Света, Лица Бога. — Кто хозяева этого знания? Священнослужители?
— Нет, — Миид перечеркнул круг «Иксом». — Вот этого — да, они.
— Тогда чье… кто хозяева знания о… знаке, который обозначает Ничто?
— Да нет у него хозяина — или, скорей, хозяева все. Это не Тайна.
Ганиль изумленно сдвинул брови, Они говорили вполголоса, стоя почти вплотную друг к другу, словно обсуждая промер, сделанный Палкой для Измерений.
— Почему ты считал звезды, Ганиль?
— Мне… мне хотелось знать, Я всегда любил счет, числа, таблицы действий. Поэтому я и стал Механиком.
