Составитель Чекмаев - Либеральный Апокалипсис. Сборник социальных антиутопий
Про монографию о кавалерии Васильков говорить не стал. Да и чем она важна? Тем, что так и останется на жестком диске его старенького ноутбука?
— Давайте я мяско по–быстрому зажарю! — оживился Рудницкий. — Где у вас сковородка, Кирилл Степанович? Ой, а пахнет как!!!
— Огурцы мариную. Помидоры уже в подвале. Капусту засолил, разными способами… — с гордостью сообщил Васильков. — Стоп, Володенька, а как же ты будешь коньяк? Ты ведь за рулем.
— Новые правила ввели. — Рудницкий пристроил плащ и кепку на вешалку, взял нож, разделочную доску и принялся уверенными жестами пластать кусок мяса. — Теперь допустимое содержание алкоголя в крови — до одного промилле. И в самом деле, кто имеет право решать, пить мне или не пить? Я же не алкоголик. Бокал вина, коньячку вот с вами пару рюмочек…
Васильков покачал головой, но комментировать не стал. Тем более что маринад снова закипел, и требовалось разлить его по банкам.
Пока Кирилл Степанович возился с заготовками, Рудницкий приготовил то ли поздний обед, то ли ранний ужин. На сковородке благоухало посыпанное хмели–сунели мясо с луком, на блюдцах лежали нарезанные сыр и копченая колбаса, тут же — какие–то яркие разноцветные пикули в литровой импортной банке.
— Давай, Володенька, за стол! — скомандовал Кирилл Степанович. Они уселись в гостиной (собственно, кроме нее и кухни в домике была лишь спальня), и Рудницкий свернул пробку бутылке коньяка «Камю Экстра». Васильков такой не пил никогда, а простой «Камю» — дай бог памяти, в две тысячи двенадцатом. В последнее время он с алкоголем почти завязал: дрянная водка из все того же «гастронома» жила в шкафчике третий месяц и не опустела даже на четверть. Не мог он пить один, и все тут.
— Кучеряво, — с уважением заметил Васильков, подставляя свой стаканчик. — Я как раз хотел спросить, что у тебя нового, как с работой, но, вижу, и спрашивать не к чему — все и так видно.
— Работа, Кирилл Степанович, есть, и много. Энциклопедия Второй мировой войны.
— Все–таки взялись?!
— Как же не взяться, с такими–то спонсорами? Ну и минкульт подключился. Старые–то издания изъяли и уничтожили, а свято место пусто не бывает, как известно… Ну, на здоровье!
Они выпили. Покатав во рту чудесный миндальный огонь, Васильков крякнул и посетовал:
— Откуда только иностранцы взяли это «на здоровье»?! И в кино у них всегда так русские тосты говорили, и сколько я с ними лично сталкивался… Ты вот тоже, смотрю, подцепил.
— Да я же со спонсорами почти месяц общался. Вот и нахватался у американцев–то. Изживу, Кирилл Степанович! Вы мясо кушайте, сырик вот берите…
— Беру, беру… Так что про энциклопедию–то? Новые веяния, конечно? Захватническая война, преступления на оккупированных территориях?
Рудницкий, хрустя пикулем, с укоризной посмотрел на старика.
— Кирилл Степанович, поймите же вы, наконец. Россия сейчас совсем не то государство, в котором вы еще не так давно жили. Весь мир не тот, а Россия и подавно! И в России все это перестраивается жестко и жестоко — с мясом, с кровью… Но — надо, Кирилл Степанович. Надо. «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!» — помните «Манифест» Маркса — Энгельса?! Вот недобродил, при вас еще… А призрак либерализма — уже здесь. Столько лет люди искали свободы, и вот, наконец…
— Свободы бывают разные, Володенька. Свобода совести — это одно, а свобода ходить по улицам без порток — совсем другое, тебе не кажется?
— Любая свобода кому–то не нравится, — покачал головой Рудницкий и снова взял «Камю» за тонкое горло. — И пройдет еще немало времени, когда все поймут, что есть очень коротенький список «несвобод».
— Каких же? — с интересом спросил Васильков.
— Ну, скажем, свобода убивать — это нонсенс. Это нельзя.
— Да–да, отказ от смертной казни, «не убий», все такое. Но как же, к примеру, библейский Исход? «А если кто с намерением умертвит ближнего коварно, то и от жертвенника Моего бери его на смерть» ?
— Библия, Кирилл Степанович, очень противоречивый и сложный текст. Сами ведь учили, что там можно найти подходящую цитату на любой случай.
— Верно, — улыбнулся Васильков. — Ладно, возьмем другое: все эти ваши однополые браки, разрушения тендерных стереотипов… Или случай с орловским мэром. Я весьма тепло отношусь к людям с синдромом Дауна, они, как правило, добры и даже смышлены, но… Есть же какие–то рамки, наверное…
— В нормальном стабильном государстве мэром может быть кто угодно. На Аляске мэром города несколько сроков подряд был обыкновенный кот. Сейчас в тех же Штатах губернатор Оклахомы — слепоглухонемой. Премьер–министр Франции — транссексуал. Управленческие функции, Кирилл Степанович, штука довольно простая — повторюсь, если все это делается в условиях нормального стабильного государства.
— А где ты видишь нормальное стабильное государство, Володенька? — посерьезнев, спросил Васильков. — Нет, нам его обещали, причем довольно скоро. Увы, где же оно? Может быть, у меня за окном ты его видел? Или ты лицезрел его, когда ехал сюда по шоссе Энтузиастов, тьфу ты, то есть по шоссе Толоконниковой?! Призрак либерализма в Россию пришел, надо же… Старик Тютчев был спорный поэт, но как–то верно написал:
Напрасный труд — нет, их не вразумишь, Чем либеральней, тем они пошлее, Цивилизация — для них фетиш, Но недоступна им ее идея. Как перед ней ни гнитесь, господа, Вам не снискать признанья от Европы: В ее глазах вы будете всегда Не слуги просвещенья, а холопы.
Васильков ковырнул вилкой мясо, бросил прибор и добавил:
— Изъяли небось из школьной программы–то? Слуги просвещенья… Имперские амбиции в русской литературе? И что изучаете? Солженицына? Нет, нельзя, у него тоже имперских амбиций хватало, да и антисемитизмом порой припахивал… Неужто Быкова или Чхартишвили?
— Кстати, Быков и Чхартишвили действительно есть в программе, — сухо сказал Рудницкий. — И я не вижу, отчего бы им не быть в программе. А вы, Кирилл Степанович… Я делаю скидку на мое к вам безграничное уважение, на ваше одиночество, на то, что вы не следите за происходящим вокруг…
— Живу в башне из слоновой кости? — вновь развеселился Васильков.
— Типа того. И приехал я к вам, кстати, не просто навестить, а серьезно поговорить по поводу все той же энциклопедии. А теперь даже и не знаю, с чего начать. После такой вашей вдохновенной отповеди…
Рудницкий явно обиделся, и старик тут же по–винил себя. В самом деле, человек приехал со всей душой, с гостинцами, а он на него набросился, как фокстерьер на крысу. Что, по сути, такого сказал Володя? И что ему делать, если он — историк, и неплохой? Работать там, где предлагают, где есть возможность. В самом деле, перефразируя Иосифа Виссарионовича, дураки приходят и уходят, а Россия останется… Кирилл Степанович вздохнул.
— Извини, Володенька, — сказал он. — Вспылил. Поговорить не с кем, не с пугалом же… Накапливается, видимо. Вот и прорвало шлюзы.
— Ничего, — примирительно произнес Рудницкий. — Я все понимаю. Но вы все же осторожнее. Одно дело — я, а другое — в магазине брякнете…
— Да не с кем мне брякать, — снова вздохнул Васильков, мимолетно подумав, что «осторожнее» и «в магазине брякнете» все же плохо сочетается с недавно провозглашенными свободами, в том числе со свободой слова и мнений. Но дальше ссориться не хотелось. — Итак, что же там с энциклопедией?
— Госдепартамент и несколько весьма крупных фондов — Рокфеллера, Форда, к примеру — проявляют большой интерес к восстановлению исторической справедливости. Поэтому мы набираем группу ученых, которые могли бы поработать над принципиально новым изданием энциклопедии Второй мировой. Да, как вы выразились, придется полностью учесть «новые веяния»… — Рудницкий развел руками. — Но это данность, без нее никак. Старой истории уже не будет, пепел ее развеян. Опять же, если не мы — то кто?!
Из стареньких часов со скрипом выбралась кукушка, истерически вскрикнула четыре раза и спряталась.
— Все это очень хорошо, — осторожно промолвил Васильков, — но какое отношение ко всему этому имею я? Ты же сам понимаешь, люстрация…
— Люстрация?! Кирилл Степанович, нам нужны в редакционной коллегии большие люди! Мамонты! Мастодонты! — воскликнул Рудницкий. — Нет, мы можем пригласить Бешанова или там Солонина, и даже, наверное, обязательно пригласим, но… Вы сами все понимаете, что я вам объясняю?!
— Нужно придать редколлегии реальный вес.
— Ну, как–то так… — Рудницкий плеснул себе коньяка и выпил. Васильков все еще грел в руках свою вторую порцию.
— Ты, Володенька, не учел одну ма–аленькую вещицу. Как я уже пытался сказать, после проведенной в России люстрации я не имею права работать по профилю. Я, собственно говоря, вообще не имею права работать, я пенсионер. А с учетом того, что я был членом ВЛКСМ, КПСС и даже принимал участие в некоторых мероприятиях в поддержку «Единой России»… И тем более не говоря о моих книгах, которые никоим образом не ложатся в нынешнее видение истории двадцатого века в целом и Второй мировой войны — в частности.
